Приметы беспробудного кочевья

Приметы беспробудного кочевья

Стихи

* * *

Место бденья — тупик. И меня как бы нет.

Меня нету в природе, где столько примет,


 

что по-новому кругом идет голова,

возвращая в отчизну родные слова.


 

Я глотал много пива. В итоге — тупик.

И вокруг никого, чтоб спросить «ду ю спик».


 

Я стою босиком на древесном полу,

а паук продолжает работать в углу.


 

Пора якать отвыкнуть, сюжетец найти,

от второго лица ахинею нести,


 

ввести в действие лица, раздать имена,

засобачить интригу. Да вот на хрена?


 

Лучше сгину в толпе городской ни за грош.

Только Ты меня, Господи Боже, поймешь.


 

* * *

Золотые дожди в махалле,

винограда последние грозди.

Лист инжира лежит на земле,

по земле ходят милые гости.

И прохладою веет во мгле.


 

Пусть и так, без затей, ты прекрасна,

туркестанская синева.

Соблюдая святые права

тишины, ты с душою согласна.

Лишь порою подросток айва

хором веток встревожит твой ясный

взгляд, и встанут на место слова.


 


 

* * *

Я паводок, а ты вода,

бегущая неутомимо.

Скажи, пожалуйста, куда?

Что за вопрос? Конечно, мимо.

Без поводка, в устах сладка,

на бурунах так говорлива,

вскипая в кудри, словно грива

коня, что сбросил седока.


 


 

Начинающему символисту

Ты не прав, если по недосмотру

принимаешь луну за фонарь.

И когда на барометре вёдро,

ты не прав, констатируя хмарь.


 

А не то, надышавшись озона,

ты поёшь, от грозы охмелев,

об открытье сухого сезона —

все равно ты не прав и не лев.


 

Успокойся. Я сам не подарок.

Это скажет тебе Дед Мороз,

но он будет ни хладен, ни жарок,

а кусач, как голодный барбос.


 

Это все, как известно, цветочки.

В смысле, ягодки все впереди;

печки-лавочки, девочки-дочки,

посиделки с тоской на груди.


 


 

* * *

Посвящается М. К.


 

Чего ж хочется? Хочется дома.

Чтоб все было до боли знакомо.


 

Неразлучны перо и бумага

да толпа и ты в ней у продмага.


 

Чтоб колючими не были звезды,

чтобы черствыми не были версты.


 

Чтобы нас обгоняла святая,

Анной петая белая стая.


 

Что ж еще? Да вернуться назад бы

лет на двадцать пять, без послезавтры.


 

У костра посидеть с молодежью

и в пенаты бресть по бездорожью.


 

Слегка нервничать в лимбе вокзала,

словно в чем-то судьба отказала.


 

На свежак выходить и курить там,

наслаждаясь нахлынувшим ритмом.


 

Ничего не пропало, дружище!

Вон, смотри, голубей толковище.


 

Чуешь мятный ли запах дурмана:

два подростка шабят косяк плана


 

у бетона с извечным граффити.

Посмотри, посмотри, посмотрите


 

и увидите бабу с баулом

и мента с его широкоскулым


 

нагловатым овалом, который

кирпича так и просит, но Торой


 

запрещается рукоприкладство:

мы ведь братья и сестры, мы — братство.


 

Но мы начали с дома, а это —

совершенно другая планета:


 

там горит двухсотваттка, как солнце,

и следы материнства, отцовства


 

проступают из каждой пылинки.

Это вам — не торчать на брейн-ринге,


 

это вам — не летать бизнес-классом,

а фингал заработать под глазом,


 

защищая девчонку от трутней.

Это — выстраданность ярких будней.


 

Это — осень с ее чудесами,

это — Ваше везенье, Вы сами,


 

когда, жизни пройдя половину,

Вы, с куста собирая малину,


 

оглянетесь назад, но — без боли.

Это — вольное русское поле.


 

Легенда сентября

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье…

Александр Пушкин


 

Терпение кончается. Похоже, быть войне

во глубине бичёвника, страдающего басней

насчет того, что истина содержится в вине,

что жаждущих извлечь ее та сделает прекрасней.


 

Я — не добытчик истины. Друзья дороже слов,

усаженных на жердочки ближневосточной правды.

Я — собиратель ереси, растительности снов,

которой изобилуют осенние ландшафты.


 

Почтенное шуршание легенды сентября!

Слоистого пергамента червонные дружины

затихли в ожиданье своего богатыря.

Смотри, какие нынче разыгрались именины!


 

По небосклону медленно кочуют облака

от дуновенья Стрибога, стреляющего метко.

Да будет твоя поступь как дыхание легка,

душа твоя светла, сердцебиенье семилетка!


 

Напутственные шорохи древесной тишины

поведают о сумраке струящихся тропинок.

Рябиновые гроздья над тобой возожжены,

когда ты наклонишься перешнуровать ботинок.


 

* * *

Хорошо пойти, куда глаза

женщины влекут и звезды манят,

ощутить, как вешняя гроза

через ноздри голову дурманит;

как земля уходит из-под ног,

вырастают крылья за плечами.

Человек на то и одинок,

чтоб его другие замечали.


 

* * *

Армада новостройки тлеет так,

что кажется: тик-так — и разорвется

сгустившийся в подвалах смрад и мрак

по грубому намеку флотоводца.


 

Обрубки тополей среди своих

собратьев, избежавших кары, стынут,

едва ль соображая, что из них

их мегабратьями позорно вынут


 

высокий смысл. Урочище утрат,

оплаканных за суррогатом водки.

Луна всего ноль целых ноль карат

никак не обнаружит лик свой кроткий.


 

Я возвращаюсь, думая почти

о том же, что и бедные деревья,

в гостиницу, и на моем пути —

приметы беспробудного кочевья.