Прислушиваясь к музыке иной…

Прислушиваясь к музыке иной…

Встреча

2 февраля 1809 года в Лондоне
получил аудиенцию у Люцифера.

Бархатное кресло.
Смуглая женщина у ботфорт.

Присел у кофейного столика.
Арбалет ударил по бедру.
Никакой охраны.
Нельзя убить ангела.

Женщина зачитывает список грехов.
Трое моих друзей изнасиловали бродяжку,
объявили ведьмой, сожгли заживо.
Мальчишеская гордыня не позволила донести.
Сам зарезал. В течении ночи.
Первый успел проснуться.
Луна внутри слезы.
Утром я исповедовался отцу Франциску.

Никто не может судить
без позволения Божьего.

Принят в ученики.

Ангел слушает внимательно.
Поднимает ладонь:
«Лоренцо Бальбоа,
я забираю твои сомнения».

Нельзя прекратить Зло.
– Мои сомнения – я и есть.
Велик Господь, создавший Вас
совершенным.
Мне же подобает
моя ущербность.
Я пришёл выразить Вам
почтение,
ибо именно Вы
позволяете расти на камне
Духу Человеческому.

Поклонился и вышел,
не видя те самые глаза
приговорённого
мной
ребёнка.

 

* * *
цветы – это банально

подари ей мебельный степлер

научи прицельно
сбивать пролетающих воробьёв

заодно
будет чем кормить
её вечно голодную кошку

 

Трое

1.
Николай Корнеевич Чуковский
пишет в «Литературных воспоминаниях»,
что в 1921 году вся интеллигенция Петрограда
резко раскололась на два враждебных лагеря, –
на тех, кто был против, и тех, кто был за
сотрудничество с Советской властью.
Враждовали открыто, мнений не скрывали.
Лишь один человек мог одновременно
являться членом редакционной коллегии
государственного издательства «Всемирная литература»,
членом правления советского учреждения Дом искусств,
преподавателем Студии – советского учебного заведения,
и при этом отрицательно отзываться о творчестве
Максима Горького и Александра Блока.

Обе стороны относились к нему иронически,
одарив прозвищем «Изысканный жираф»
(однажды сам Николай Стефанович назвал
Осипа Эмильевича Мандельштама «мраморной мухой»,
через десять лет Колесо Воздаяния совершило круг).
Расстрел Гумилёва потряс всех.

Пена сплетен сохранила последнее путешествие поэта,
отразившееся в предсмертном стихотворении
«Моим читателям» строфой
«Лейтенант, водивший канонерки
Под огнём неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи».
Лейтенанта звали Сергей Колбасьев.

В салон-вагоне командующего черноморского флота
адмирала Немитца (в вагоне были только они двое)
поэт посетил Крым,
только что освобождённый от Врангеля
Красной Армией.
Ехал в роскоши: необычайная посуда,
бесчисленные бутылки вина.
В освобождённом Севастополе
Гумилёва восторженно принимали
командиры Красного флота
из числа бывших морских офицеров.
После выступления к поэту подошёл
бывший мичман, участвовавший в 1918 году
в походе балтийских кораблей из Кронштадта,
города, в котором родился Гумилёв,
по Волге в Каспийское море,
а после попавший в Азовскую Красную флотилию.
Вот именно он и освобождал Севастополь.

Сергей Колбасьев помог издать Гумилёву
в Севастополе новую книгу стихов «Шатёр», –
возможно, лучшую книгу –
и уехал вместе со своим кумиром
в вагоне Немитца до Петрограда.
По возвращении Гумилёва арестовали
как японского шпиона.
Совершенно бессмысленный поступок.

Что произошло в дороге между
тремя сильными людьми?
Гумилёв метил в чиновники
Литературного объединения
Красной Армии и Флота,
но выдал Колбасьеву, что тот –
бездарный графоман,
как когда-то Лермонтов Мартынову?
И графоман отомстил?

Старший товарищ Николая Корнеевича
после известия о расстреле сказал:
«Когда государство сталкивается с поэтом,
мне так жалко бедное государство.
Ну что государство может сделать с поэтом?
Самое большое? Убить!
Но стихи убить нельзя, они бессмертны,
и бедное государство всякий раз
терпит поражение».

В 1986 году – к столетию поэта –
появилась публикация в журнале «Огонёк»,
Гумилёва реабилитировали, архив был открыт,
и выяснилось, что среди стихов самого ярого
из его гонителей – Константина Симонова,
самого советского из поэтов –
регулярно встречаются строки, а то и строфы
Николая Стефановича.

 

2.

Егане Джаббаровой

Не стану называть ничьих имён.
Иначе это стихотворение превращается в пасквиль.
Осип Эмильевич Мандельштам
теряет сознание во время санобработки.
Признаётся мёртвым и увозится в больничку.
Там он оживает и молча лежит целый день.
И только в следующий полдень умирает по-настоящему.

Популярный екатеринбургский критик во время концерта
в честь размещения мемориальной доски на вокзале,
где Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна проводят три дня,
путает «Вторую» и «Чёрную» речки,
а после отшучивается,
что, едино, всем «за речку» отходить.

Известный аналитик русской поэзии подчёркивает,
что Осип Эмильевич старательно примеряет
на себя маску Александра Сергеевича.
Да и сам поэт в «Шуме времён» проговаривается,
что его память удерживает и коллекционирует
лишь маски, а не людей.

Потому и путешествует Мандельштам не в пространстве.
Армянские и грузинские поэты,
после посещения их стран легендарным литератором,
пишут возмущённые письма в Союз писателей,
что в своих путевых заметках Осип Эмильевич
не показывает стремительно развивающегося
социалистического Востока,
а лишь вытаскивает на свет всё реакционное
и отживающее.

Возможно, он – самый последовательный юнгианец
в русской литературе, и потому
стараниями своей вдовы становится «Маской Поэзии»,
архетипом казнённого поэта, вмещает в себя
не только Александра Сергеевича,
но и Давида, и Орфея,
и ещё не рождённого Бродского.
Разбудите меня посреди ночи и попросите прочитать
самое главное русское стихотворение,
я прошепчу:
«И только и свету — что в звездной колючей неправде,
а жизнь проплывет театрального капора пеной,
и некому молвить: «из табора улицы темной…»

 

3.
Что является противоположностью путешествия?
Затворничество? Нет, оно – путешествие духа.
Принятие гостей.
Хозяин застолья становится Алефом, центром всего.

В придуманном мире придуманного писателя Макса Фрая
планета, на которой обитают персонажи,
пронзена особым Стержнем Силы.
С одной стороны Стержень выходит на востоке материка Хонхона
в нижнем течении реки Хурон
на острове Холоми
и является Сердцем Мира.
Вокруг него построили город Ехо,
населяют тот город волшебники,
поскольку сила Сердца Мира позволяет им пользоваться
Очевидной магией.
С другой стороны Стержень выходит в глубинах океана,
где обитает неописуемая тварь…
Она готова сожрать каждого, кто заявится на её территорию…
Но некоторых она выплёвывает.
Считается, что, побывав в утробе этой твари, любой человек
обретает невиданное могущество.
Максимально возможное, но не вообще,
а для него лично.
Хочешь развеселить Бога:
либо ныряй в пасть к твари,
либо принимай гостей за круглым столом
в городе с разноцветными тротуарами.

На Чёрной речке в истории русской поэзии состоялись две знаменитые дуэли.
Вторая также произошла из-за женщины.
Елизавета Ивановна Дмитриева и Максимилиан Александрович Волошин
создали гетероним Черубина де Габриак.
Стихи напечатали в журнале «Аполлон».
Николай Стефанович Гумилёв решил покорить сердце красавицы-католички.
Взять очередной трофей.
Михаил Алексеевич Кузьмин слил тайну имени.
Гумилёв вызвал Волошина на дуэль.
Свидетельства о дуэли противоречивы.
Известно, что Максимилиан Александрович потерял в снегу калошу.
Искали вчетвером, с секундантами.
Стреляться в одной калоше посчитали глупым.
Зато определились два полюса:
ныряющий в пасть неизвестности Гумилёв
и собирающий поэтов Волошин.

Будем точны. Собирал не Волошин.
Создала и хранила Крымский приют его мать –
Елена Оттобальдовна, архетип Великой Праматери,
Пра.
Сам же Макс собирал поэтический дар,
словно в романе его тёзки юные аферисты,
брал понемногу от каждого визитёра,
пока не обрёл максимальную гениальность,
чтобы создать несколько финальных поэм,
самому стать Сердцем Поэзии,
прикосновение к которому дарует возможность
использовать
очевидную магию слов.

Талантливые и не очень талантливые творцы считают, что Сердце Поэзии
находится в Доме Поэта в Коктебеле,
приезжают туда снова и снова,
ожидая раскрытия собственного дара.
Самые хитрые из них идут по узкой тропе до ближайшей сопки,
где покоится могучая плоть поэта,
и выкладывают камешками на плоской вершине
письма небу.
И только единицы понимают,
что достаточно открыть любое из поздних стихотворений
Максимилиана Александровича,
прочитать его над накрытым столом,
а после созвать друзей
и слушать бесконечные истории
о ныряниях в пасти к неописуемым тварям.

 

* * *
Страшное стирается.
Остаётся – периферийное.
Шевелящиеся губы, сжатые губы.

Счастливая собака,
не понимающая человеческой речи,
тыкается в привычные руки.

Эта автоматическая ласка –
единственный способ
сохранить человеческое достоинство.

Спасибо, собака.
Не слушай нас.
Не понимай.