Пробуждение
Пробуждение
* * *
Какая во всем ненадежность! И бренность какая!
Рассыпались камни дорог, что носили Тукая.
Урал обмелел. И увязла в скоплении ила
та лодка, что прежде Тукая по водам носила.
С чего ж Земной шар, что обязан вкруг солнца кружиться,
под весом Тукая, как будто сухарь, стал крошиться?
Ведь в мире подлунном не может быть легких поэтов,
поскольку поэты — несут на себе тяжесть света.
На Волгу родную Тукай попытался вернуться,
надеясь, что камни Казани под ним не прогнутся.
Там поднял на плечи Вселенную, и — в то же время
земля расступилась под ним, не сдержав это бремя…
Но, бросить не в силах просторы, что так хороши,
осталась летать над землей его птица души,
которая, к счастью, отныне сиротства не знает
и, встретив горячее сердце, гнездо в нем свивает.
* * *
Волна морская правду говорит,
когда стучит в береговой гранит:
«Движенье — жизнь. Иначе не бывает.
Остановившись, ветер погибает».
Но и скала, подставив бок прибою,
стократ права, шепчась сама с собою:
«Незыблемость — основа бытия!
Коль покачнусь — значит, погибну я…»
Я и с волной, и со скалой согласен,
и довод каждой — мне предельно ясен.
Все противоположное — давно
единством мира объединено.
* * *
Скажите, плохо ль быть монархом?
Или советником его?
Царем в каком-нибудь Монако
(министром — тоже ничего!)
Но надо ль гнать войска в дорогу,
чтоб у соседа трон украсть?
Поэт — он равен ростом Богу,
ему смешна мирская власть!..
* * *
…Смотрю на реку. А по глади вод —
древесный корень медленно плывет…
Кого питал он, когда рос в земле?
Какие соки пил в глубинной мгле?
Плывет, качаясь, словно мертвый зверь,
как будто имя, что ничье теперь:
тверди его хоть про себя, хоть вслух —
оно мертво, коль с ним расстался дух…
Смотрю на реку: то и впрямь — река?
Иль то плывут меж берегов — века?
Ужель вот так и наши имена,
как этот корень, унесет волна?..
* * *
Река течет себе, не зная,
из-за чего окрестный лес
порой шумит, себя терзая,
словно в него вселился бес.
И лес стоит, не понимая
жизнь рек, что точат берега —
куда по ним к началу мая
уходят талые снега?
И сам я тоже, тоже, тоже
постичь не в силах — ничего.
Смотрю на мир — и сердце гложет
непониманье тайн его…
Мужские слезы
Между камней, из трещинок и пор
сочатся воды каплями из гор
и падают со скал, точно со щек,
на непросохший каменный лужок.
Словно вселилось в гору навсегда
большое горе в виде глыбы льда
и, избывая боль или позор,
который год уж плачет до сих пор…
— Коль приглядеться, — усмехнулась гид, —
у этих слез — сугубо женский вид.
И, правду молвить, так уже давно
мужчинам нашим плакать не дано.
— Ты делать вывод, дочка, не спеши, —
сказал старик — и гордый, и солидный. —
Мужские слезы льются внутрь души
и потому их никому не видно.
Но к мужу ночью тихо припади —
и ты услышишь, как в его груди,
словно цунами иль ночные грозы,
стучатся в ребра потайные слезы…
* * *
Строку стиха согнув, как лук тугой,
вложил я слово огненной стрелою —
чтоб, над землею пролетев дугой,
оно сожгло все грешное и злое.
Еще момент, я думал, и вокруг —
мир завизжит в огне, как угорелый…
Но всюду — тихо. И лишь я сам-друг
себя сжигаю над страницей белой.
* * *
Я — дом, в котором нет печи.
Стою в завьюженной ночи,
до окон снегом весь завален.
И нет тепла в покоях спален.
Плотнее краски и белил
мне иней стекла залепил.
Сквозь них — и солнцу не пробиться!
Душа моя — словно темница.
Но вдруг — как будто стукнут в дверь
иль прокричат в окно: «Ты верь!» —
и в щель сквозь иней солнце брызнет…
И я — почую жажду жизни.
Пробуждение
Кажется, будто в глубинах Земли
черти горячий костер развели,
раскочегарили страшный пожар —
аж от полей поднимается пар!
Чуя тот жар, краснотал покраснел,
пот побежал из березовых тел.
Парень подружку из дома зовет…
(Сердце от жара взорвется вот-вот!)
Так — до заката. И только в ночи
пламя стихает в подземной печи.
Но и ночами природа не спит —
жар тот глубинный ей душу томит.
* * *
Диск солнца садится в багровый туман.
Наверное, завтра начнется буран.
Нам страшно. Не каждый ведь в жизни — герой.
Нас пара снежинок пугает порой.
Над нашей Отчизной — полгода зима.
Снега и морозы нас сводят с ума.
До мая метели бушуют во тьме.
Как можно привыкнуть к такой кутерьме?
Нас за нос кусает свирепый мороз!
Нас вьюги с разбега целуют взасос!
А мы — в центре белого вихря стоим,
за солнцем багровым с восторгом следим…
* * *
Гонит ветер в небе облака,
треплет ивам лиственные косы.
«Кто его к нам гнал издалека?» —
сам себе я задаю вопросы.
Мчат они орлами в небеса,
словно птиц, гоня ответов стаю.
И в душе, как дивные леса,
неземные чувства вырастают.
И услышит сердце, а не слух,
как придет ответ из тьмы безгласной:
«У всего на свете есть Пастух.
Это — Время. Все ему подвластно…»
* * *
Вода стоячая — зеркальна
и неподвижна с давних пор,
ее частицы не сверкали,
свергаясь вниз с высоких гор.
В ней нет желанья мчаться к устью,
спеша безудержно вперед.
И, наполняя душу грустью,
над ней — дух гнилости плывет.
Она давно болотом стала,
в котором жизни гул затих,
словно душа, что перестала
страдать и плакать за других…
* * *
Легла на землю мгла тенистая,
ни лист не дрогнет, ни трава.
Вода и воздух пьют неистово
коктейль ночного колдовства.
Вода влечет к себе магически,
словно она — гипнотизер,
и ты тревожишься панически,
но отвести не можешь взор.
Борясь со страхом, ты решаешься
и, дождь волос собрав в пучок,
идешь к воде — и погружаешься
в блестящий Космоса зрачок.
* * *
«Снег лежит на полях бел, как мел», —
я сказал и вокруг поглядел —
там алели снега, словно знамя,
а потом посинели внезапно.
«Снег синее, как глади озер», —
я сказал и взглянул на простор.
Но картина меня огорчила —
снег уже был похож на чернила.
А лишь солнце ушло на покой —
сумрак смазал все краски рукой
и ни цвета, ни света не стало,
как в душе, что безмерно устала…
* * *
Дождь осенний воду остудил.
Караси зарылись в теплый ил.
Желтых листьев яркий хоровод
потускнел на фоне серых вод.
Подняв брызги, точно капли слез,
ветер весть над озером пронес,
что минуло время для услад
и в природе зреет снегопад.
Смолкло все — и лес, и стаи птиц,
подойдя к важнейшей из границ.
И душе понятна стала вдруг
связь с тем миром, что стоит вокруг…
Белая тревога
Тени белых берез растворяются в белых снегах.
Белый лес чуть дрожит на неверных метельных ногах.
В этом белом краю я стою, белым паром дыша,
и, как белым туманом, объята тревогой душа.
За спиною моей – белый след вьется белым хвостом.
Предо мной — неизвестность расстелена белым листом.
Ни путей, ни дорог — все упрятал в сугробах мороз.
Только черные черточки на вертикалях берез.
За версту от себя вижу белую массу леска,
что, как белою тряпкой протертая в классе доска,
сохраняет размытые белые контуры строк,
то ли ужас в себе заключавшие, то ли восторг.
Лес под снегом таится, укутав рябины, дубы.
Он похож на страницу еще не прочтенной судьбы.
Чую, заговор зреет! Колеблется белая тьма!
Скоро солнце пригреет — и свергнута будет зима…
* * *
Слетает снег на черные поля,
на черный лес и черную дорогу.
Кто там летит, снежинками пыля
и сея в мир щемящую тревогу?
Кто там спешит, крича: «Посторонись!» —
идущих лет колонну обгоняя?
То пролетает мимо — наша жизнь,
нам на виски снег-седину роняя…
Солнце влюбленных
У влюбленных собственное солнце —
то, что называется Луна.
Только вечер встанет у оконца —
на свиданье манит всех она.
И свои чарующие силы,
что приливов запускают ход,
щедро дарит милым и красивым,
что стоят в обнимку у ворот.
И взлетают бурными волнами
чудо-чувства в сердце у двоих,
и, глуша рассудок, как цунами,
плещут страсти в душах молодых.
На волнах возлюбленных кидает
до небес, и выше — до Луны!
А оттуда снова низвергает
в пенных волн седые буруны.
А меж этим взлетом и паденьем
есть короткий миг, когда душа
пребывает в полном наслажденье
и парит над миром, не дыша…