Журнальный мир

Невозможность начерно прожить несколько минут – жесточайший закон. Чиновника можно подкупить, каменную стену взорвать, или выкорчевать огромное дерево, исступленно вытаскивая пригоршнями землю, изо дня в день оголяя корни. А этот закон не обойдешь, не разрушишь и не сдвинешь ни на миллиметр. Эх, могла бы как-нибудь проскочить, просочиться назад та роковая минута, да что там – было бы достаточно пары секунд, чтобы вся дальнейшая жизнь задержалась над обрывом и не покатилась в тартарары, набирая скорость. Нет, прошлое не отдаст даже самого ничтожно малого мгновения, хоть вой, хоть голову свою разбей об эту нерушимость! Все. Обратной дороги нет.

Слышишь, идиот? Нет обратной дороги, тропинки, щели, ничего нет, кроме колючей проволоки и серой, копошащейся, теснящей, способной в любой момент раздавить тебя толпы зэков.

– От дите паразитское навязалось! На тебе, на! – пыхтела мать, щедро отвешивая тумаки. – Душа твоя проклятая, наказание на мою голову!

Опять Любка сына дубасит. Соседи сокрушенно качали головами. Хоть заявляй на нее, да что толку? В худшем случае попадет мальчишка в детдом, а в «лучшем» – пристыженная мамаша рано или поздно выместит на Валерке и эту причиненную соседями досаду. Любка одинаково расправлялась с сыном за самые разные прегрешения: рассыпанную соль, забытую и распаявшуюся на раскаленной плите кастрюлю, плохие оценки, угнанный на пару с приятелем велосипед, а то и просто под горячую руку. Иногда Валерка успевал спастись у соседей и переждать, пока эта горячая рука остынет малость. Несчастный мальчишка, несчастная мать, странная история, услышав которую, оставалось лишь сокрушенно качать головой.

В молодости Любку проиграли в карты. Видимо, по «понятиям» некоторых граждан играть на чужую жизнь можно точно так же, как на собственные штаны или пачку сигарет. И запуганную, никогда не имевшую с блатняками ничего общего, поставили девчонку перед выбором: гражданский брак с бандюганом или смерть.

Может, Любка чего-то недоговаривала, но на все изумленные вопросы о том, как же можно было так просто, вроде какой-то овцы, отправиться на заклание, и неужели нельзя было ничего сделать, у нее был один ответ: «Я их боялась». Она и не особенно скрывала, что папаша Валерки – отпетый урка, от которого, несмотря на угрозы «везде найти», она все-таки осмелилась сбежать, когда сыну не было и года. Сбежала далеко – на другой конец страны, и урка ее не нашел, а может, решил не утруждаться поиском успевшей опостылеть растрепы-жены с орущим младенцем на руках.

Так что «паразитское дите» и «навязался на мою голову» в Любкиной ситуации не были словами сгоряча. Валерку она не любила, а просто терпела, что стало еще очевиднее после рождения другого сына, уже в нормальном браке. Младший ребенок оказался куда счастливее, его-то любили не только родители, но и сам Валерка, теперь уже получавший тумаки и от отчима. Валерка услужливо бросался выполнять поручения, с готовностью нянчил братишку и расторопно занимался хозяйством под вечные материнские окрики:

– Ты зачем, паразит, на горячую плиту поставил мокрую кастрюлю? Теперь вон капли шипят!

– Так правильно шипят! Сразу понятно, что вода еще не закипела, – деловито возражал Валерка.

– Вот всегда найдет оправдание, проклятая душа… – почти добродушно ворчала мать.

Надо сказать, Валерка приворовывал. Как-то стянул из кармана у отчима двадцать пять рублей и был разоблачен.

– Не воруй, сволочь, не воруй! – приговаривал отчим, награждая пасынка ударами увесистого ремня, отзвуки которых долетали во двор из окон пятого этажа.

– Ох, затюкают они пацана, – вздыхали соседи, – а мальчишка-то неплохой, его бы в толковые руки…

Со временем семейная жизнь Любки дала крен: новый муж хоть и не бандит, а начал попивать и кулаками размахивать. Подросшему Валерке заступаться за мать не приходилось. Рос он мелким, и с годами тщедушие не ушло, – куда там до амбала-отчима.

Горечь обделенного, вроде пресловутой капли, способна подтачивать камень, особенно в «проклятой душе». Девчонки на Валерку тоже не заглядывались. Рыжеватый, невысокий, ничем не выдающийся, и от армии освобождение получил по причине банального плоскостопия, а может, и других каких-то скрытых проблем со здоровьем. Однако еще в школе попал на учет в милиции. Любка тогда почти с удовлетворением припечатала:

– Да что с тебя возьмешь? Яблоко от яблони…

И чего было рожать от бандита? А все трусость, будь она неладна. Любка замуж со страха пошла и сына родила тоже со страха. И как только сбежать отважилась? С дитем бежать, конечно, труднее, но не оставлять же папаше, тот бы тогда уж точно бросился вдогонку. Да и какой-никакой материнский инстинкт все же был. Ну кто же знал, что парень в папашу уродится? Эх, грехи наши тяжкие…

А Валерке хотелось счастья. Кому ж не хочется? Но кто он такой, чтобы надеяться на счастье? Почти байстрюк. Для матери байстрюк, для отчима, для самой жизни. Кто и что ему хорошего может дать? Разве что попытаться взять самому…

Ожесточение в вечной нехватке насущного постепенно заполнило не слишком устойчивую натуру, вытеснив доброту куда-то на задворки души. Хронически не хватает денег – украсть. Не хватает любви – вырвать силой.

Да ладно, пусть не любви, так хоть чего-то похожего. Стыдно сказать – уже двадцать, а еще ни к одной девчонке под юбку забраться не удалось. На фабрике, куда устроился слесарем, женского полу навалом, да толку-то? Хихикают, подначивают, а всерьез ни одна не позарилась. С парнями на эти темы лучше не затевать никаких разговоров, похвастаться все равно нечем, еще и засмеют. Закадычный друг Васька, с которым в детстве угнали чужой велик, высмеивать бы не стал, да где он? Из армии не вернулся. Мать его долго всем рассказывала, что Васенька учиться уехал, письма пишет. Да вскоре выяснилось, что просто помешалась женщина от горя, потому что Васек «загудел», и надолго.

Жизнь Валерки шла бесцветно и скучно, а на самом деле неотвратимо приближалась к роковой минуте. А что, так и тащиться по ней, жизни этой, без куска радости? Вот и фабричная сучка, Алиска-киска, ведь та еще подстилка, раздает свои прелести направо-налево всем подряд, а Валерку обсмеяла. Шибздик, мол, во всех местах шибздик. Нам такого добра не надо. Стерва, собака, падаль! Да он просто хотел быть «как все». Ну да, слышал от приятелей, что пока с бабой не перебудешь, вроде и не мужик ты вовсе, и вообще… Наслушался дворовых «воспитателей» и решил хоть как-то возвыситься в своих глазах. Если на то пошло, просто думал, что вот преодолеет этот рубеж и тогда уж наберется смелости подойти к той, которая пугала своей красотой и недоступностью, но и притягивала, ох, как притягивала!.. Да где ему! Раз уж даже Алиска, шалава такая, стакан общественный, и та отшила?

Валерка уже примелькался у подъезда Зоиньки, но продолжал упорно слоняться, как вокруг неприступной крепости. Давал круги, вздыхал, размышляя, с какой стороны подобраться, стоял под окнами и так извелся, что однажды решился.

– Зоя, можно тебя на минутку? – промямлил и тут же покраснел, едва не поперхнувшись.

Девушка тряхнула золотыми кудряшками и досадливо скользнула взглядом по робко стоявшему в сторонке просителю.

– Ну? И чего тебе?

– Да я это… Не хочешь мороженого? Тут рядом «Снегурочка» открылась…

Лицо девушки тронула гримаса пренебрежения, но в тот же миг ее как будто кто-то стер, и на лице зажглась лукавая улыбка. Валерка даже не успел ни огорчиться, ни удивиться внезапной перемене, а лишь восторженно разглядывал потрясающую ямочку на щеке и… не мог поверить своему счастью.

– «Снегурочка», говоришь? – как бы в раздумье протянула тем временем Зоинька. – Ну что ж, пойдем сходим. Обожди только, сбегаю приоденусь.

Вот это да! Валерка так просиял, что мог бы в это мгновение заменить собой уличный фонарь и, конечно, не уловил в интонации дамы сердца подозрительного сходства с известным выражением: «Только шнурки поглажу!» Но ведь не зря же говорено, что влюбленные – народ глуповатый.

Валерка прождал столько, что сам за это время уже бы смог перемерить весь свой нехитрый гардероб, включая зимние вещи. Да что там, он мог бы прождать и еще столько же, разве в двух шагах от счастья торгуются со временем? И вот оно возникло, это кудрявое и звонкое, совершенно нереальное. И зачем было столько переодеваться? Для него, что ли? Ну, для него она в любом тряпье красавица, да и «Снегурочка» всего лишь кафе-мороженое, а не какой-то крутой ресторан. Странный народ эти девчонки. Вроде для парней прихорашиваются, а парни что, на маникюры ихние смотрят или на блестки там разные? Если девчонка не нравится, разве другое платье поможет или сумка новая? Да парень этого и не заметит!

Тут счастливый и глупый Валерка оказался прав: он абсолютно не обратил внимания, что так долго отсутствовавшая Зоинька почему-то и не думала «приодеться», а осталась в том же наряде.

Как чувствуют себя абсолютно счастливые люди? Они ходят по небу. К «Снегурочке» Валерка приближался, осторожно ступая по нехоженым облакам. Трудно поверить в такое сразу, но вот же – рядом счастье-то, с тобой идет! Прыгай и делай сальто прямо в небе!

– Ну это, что ли, твой Ромео? – смешок пробил облака и стукнул Валерку по лбу. – И чо, мороженка захотел? Так будет тебе сейчас мороженко! Будет вам и белка, будет и свисток…

Что значит неожиданно сорваться с облака, может понять только тот, кто падал с большой высоты. Валерку сбили с ног, и он упал на асфальт, с размаху напоровшись на земную твердь, как на самый жесткий и внезапный кулак, угодивший прямиком в сердце. Кажется, Валерку даже пинали ногами, но он, оглушенный и отупевший от своего резкого падения, почти не испытывал боли. Облака предали, и ему всей душой пришлось почувствовать, насколько земля безжалостностна к тем, кто срывается с неба. Резкая перемена стихий навалилась с такой жестокостью, в сравнении с которой любые побои кажутся тупыми толчками, слабым отзвуком удара молнии.

– Теперь будет знать, как давать круги у подъездов чужих Джульетт, – проникло сквозь шум в ушах небрежно брошенное кем-то из свиты «Ромео», а может, и им самим. Это уже не имело значения.

Итак, Валерка снова оказался на земле, в наезженной колее своей серой жизни, с той лишь разницей, что света в душе заметно поубавилось.

* * *

Все-таки момент, когда появилась мысль, нашептанная дьяволом, еще не был роковым – мало ли что может прийти в голову? Думай на здоровье, только не делай, и никто не узнает. Но не зря же говорят, что мысль материальна, то есть может в точности осуществиться. Вот и сбыться бы чему-нибудь хорошему, о чем не раз думал, чего хотел, так нет же – сбывается обязательно какая-то дрянь. Почему?!

Чтобы крамольная дума осуществилась, надо было в тот вечер хлебнуть для храбрости, потом оказаться на танцах пригородного санатория и после безуспешных попыток напроситься к кому-нибудь в провожатые, отправиться бродить по прилегающей к железнодорожным путям лесной полосе. Домой не хотелось, вечер выдался погожим, но одиночество донимало. Пацаны разбрелись кто с кем, а Валерка снова остался не у дел. Что за невезуха и до каких пор придется наблюдать чужие утехи со стороны?! Сходить подраться с кем-нибудь, что ли? Так ведь и самому накостылять могут, если поддержки рядом нет. Вон и еще какая-то одинокая фигура замаячила впереди. Надо же, не один он вынужден коротать вечера, бесцельно слоняясь без пары. Нет, эта не слоняется, а торопливо идет в определенном направлении. Сквозь деревья просвечивают окна каких-то частных домов, а вокруг безлюдье и темень. Валерка решил догнать девушку, но та, почувствовав шаги за собой, прибавила скорость. Поди, страшно одной в такое время. Хрупкая блондиночка. Приблизившись, окликнул дежурной фразой:

– Девушка, куда вы так спешите?

Может быть, в этот момент и случилось непоправимое? Девушка затравленно оглянулась и бросилась бежать, как нельзя себя вести при виде хищника. Но они же не в джунглях, Валерка не хищник, однако именно этот инстинкт вдруг сработал: бегут – лови. И Валерка бросился догонять. Чего она улепетывает? Чего они все шарахаются, как дикие кобылы?! Ну все, хватит! Не идет в руки по-хорошему – бери по-плохому!

Вроде же просто хотел догнать, ничего такого, но когда схватил за локоть, девушка рванулась в сторону и вскрикнула. Рука сама зажала ей рот, но отчаянное сопротивление пойманной заставило спешно бросить ее на землю и с силой ударить по переносице. Собственно, он точно не помнит, как все произошло до того момента, когда тело девушки обмякло, и… Вот оно, наконец-то запретное рядом! Быстро, быстро!..

Содеянное почему-то не доставило ожидаемого удовольствия. Даже утехи наедине с собой приносили больше радости. А тут – волнение, спешка, ожесточенное стремление получить свое, а потом… Податливое тело вдруг дернулось и забилось под Валеркиной тяжестью, породив панику. Девушка пришла в сознание, и это опять не оставило выбора. А ведь выбор был – хотя бы броситься бежать и скрыться, затеряться в темноте, ищи потом ветра в поле, да и лица его девчонка наверняка не разглядела. Вместо этого рука сама поднялась, нанесла еще один удар, и тут под кулаком что-то хрустнуло. Девушка затихла.

Как же мало понадобилось времени, чтобы все свершилось, предательски промелькнула та секунда, когда еще можно было хоть что-то изменить! Одно дело вообразить, а другое – перейти границу, совершить рывок в сторону, откуда нет возврата.

Несмотря на темноту, Валерка понял, что девушка очень молодая, почти ребенок. Эх, дура, и чего шлялась в такое время? Вот и случилось…

А дальше было уж совсем гадостно. И даже не то, как дрожа прятал тело в каких-то зарослях, раздирая, царапая почву подвернувшимися камнями и палками, заваливая чем попало, что удавалось нашарить в темноте. И не то, как потом, спотыкаясь, пробирался напролом сквозь кусты, – гадостной стала вся жизнь. Побоялся ехать на последней электричке и шел пешком, потом истерически комкал, сворачивал грязную одежду, никак не мог вычистить из-под обломанных ногтей как будто вросшую в них землю…

За годы до этого среди всего запретного, о чем доводилось Валерке думать, не проскочило ни одной мысли о том, как будет за той чертой. Разве трудно догадаться, что ни один день там не похож на те, другие, до преступления? Вот оно. Преступление. Но удалось лишь теперь, собственной шкурой прочувствовать и всей своей проклятой душой уяснить страшный смысл много раз слышанного и вроде обыденного слова. Почему же никто не объяснил?! Да нет же, объясняли. Тот же отчим ремнем объяснял. И в школе объясняли. Ну да, предупреждали, даже слишком часто, что воровать нехорошо. А он ведь при случае воровал и не раскаивался, только досадовал, если попадался. Или требовалось какое-то другое, более доходчивое разъяснение? Вот кому-то достаточно услышать и обдумать, а до других доходит лишь после того, как испытают на себе, стало быть, лично наступят на уже порядком обтоптанные другими дураками грабли. Выходит, он дурак? Теперь он завидовал тем, кто оказался умнее, с которыми ничего такого не случилось, и живут они себе припеваючи. Тяжелые мысли одолевали, не было от них спасения ни днем, ни в беспокойных снах.

И раньше-то настоящих друзей-приятелей у Валерки было маловато, а тут абсолютно все оказались как будто за толстым стеклом. Движутся себе, мельтешат, проблемы какие-то решают, но они из другого мира. Надо же – никто из них даже не помышлял ни о чем подобном, да они же в раю! Нет, из адского пламени до них не дотянуться. И когда этот ад начинал терзать с особой жестокостью, перематывать в сознании случившееся, как заезженный кинокадр, Валерка буквально застывал на месте, где бы ни был. Иногда раздавался окрик: «Чего застыл, как соляной столб?» А как тут не застынешь? Кому расскажешь, что за этой чертой жизни нет, а есть ее ядовитый суррогат?

За чертой прожил Валерка примерно пару месяцев, но трудно было назвать это свободой, и лишь на зоне вдруг понял, как страшно устал за такое короткое время.

Продолжение следует