Пути Господни
Пути Господни
Действующие лица:
ИННОКЕНТИЙ ВЕНИАМИНОВ, архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский, могучий сподвижник пятидесяти шести лет.
Свита Иннокентия Вениаминова:
ИЕРОМОНАХ МИХАИЛ ОЗЕРОВ, за сорок лет.
АНДРЕЙ КАШЕВАРОВ, послушник-толмач, креол, до тридцати лет.
КЕСЕ, проводник, сакатский смышленый парнишка до двадцати лет.
ЕКАТЕРИНА ИВАНОВНА, покойная супруга Иннокентия, около сорока лет.
БЕЛЫЕ ЛЮДИ, два человека в светящихся белых одеждах, первый старше второго.
КУÁТХЕ, тойон тлинкитов (колошей).
ТАНАИН, двоюродная сестра Куатхе.
СЛУЖАНКА ТАНАИН.
КУТÁНА, раб-кáлга.
ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ СИРОТИН, каторжник, около сорока лет.
АЛЕКСЕЙ ГАВРИЛЬЕВИЧ ДАВЫДОВ, младший приказчик Российско-Американской компании, немного несобранный, но предприимчивый и расторопный промышленник, около тридцати лет.
АКСИНЬЯ ДИМИТРИЕВНА МАЛАХОВА, хозяйка постоялого двора.
ПЕРВАЯ НЕВЕСТКА.
ВТОРАЯ НЕВЕСТКА, НАСЬКА.
ЕЕ СЫН, НИКОДИМ, девять лет.
ПЕРВЫЙ КАРТЕЖНИК.
ВТОРОЙ КАРТЕЖНИК.
ТРЕТИЙ КАРТЕЖНИК.
АФАНАСИЙ, якутский купец.
СУПРУГА И ДЕТИ АФАНАСИЯ.
ЖАНДАРМЫ.
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ.
Акт I
Сцена I
Конец лета 1853 года. Остров Ситха (Аляска), селение индейцев-тлинкитов близ Новоархангельска. Тойон тлинкитов Куатхе в своем жилище (бараборе — подобие якутского балагана) осматривает оружие, хранящееся в сундуке.
Танаин (за сценой). О, Куатхе, тойон киксади, гордых тлинкитов Ситхи. Твоего взгляда стерегутся и люди, и звери.
Куатхе. Войди.
Входит Танаин в сопровождении служанки.
Танаин. Дошла до меня весть, что старейшина белолицых, приплывших к нам с запада, оставляет нас. Военные походы?
Куатхе. Владыка Иннокентий — мирный пастырь и отправляется на родину. Есть такая страна — Якутия. Там ветры, говорят, холоднее, а ночи еще темнее, чем у нас. Хотел бы я его отговорить. Но разве ты пришла спросить об этом?
Танаин. О, Куатхе, мудрый отец куана, твоя прозорливость достигнет края мира и поразит хранителей небесных костров!
Куатхе. Говори.
Танаин. Тот калга, которого ребенком нам подарил еще могучий Катлиан, ты помнишь, старец выкупил его, и мы изменили своим обычаям, не отправив его в мир мертвых.
Куатхе. К твоей прабабке. Помню. Тот калга по закону теперь в распоряжении Владыки. Он заплатил немало, не так ли?
Танаин. Ты мог бы попросить его оставить этого калгу? Старейшины Большой Земли не потеряют много. У нас же каждый калга на счету.
Куатхе. Мне не пристало спрашивать о каком-то калге. Но, что ж, если разговор зайдет сам собой, я вспомню о твоей просьбе. Ведь как-никак мой отец и твоя мать были вскормлены одной грудью.
Танаин. О Куатхе, благородный предводитель сильнейших из рода тлинкитов, чье великодушие закроет солнце подобно второй луне!
Куатхе. Свои хвальбы оставь Епископу, он обещал сегодня зайти. Быть может, я смогу уговорить его остаться на Ситхе.
Танаин (служанке). Ступай и помоги женам досточтимого Куатхе.
Служанка уходит.
Танаин. Выходит, у нас всех сегодня великий праздник. Не думаю, что белолицый старец изменит свои планы. Зачем ему здесь оставаться?
Куатхе. Я чую в воздухе запах пороха и железа. Мы жили в мире с русскими. Но в сердцах старейшин затаилась обида. Еще жива память о пепелище, оставленном в жилище могучего Катлиана. Ты помнишь?
Танаин. Я помню.
Куатхе. Нам пришлось убивать своих женщин и детей во время отступления. Когда мы в страхе отсиживались в лесу, не смея выйти к берегу Старригавани, когда в нас кипела злоба, и семью за семьей съедала оспа, к нам вышел этот белый человек и принес спасенье.
Танаин. Спасенье от таких же белолицых, как он. И даже оспа его не взяла!
Куатхе. Неужто это ты мешала струпья им в еду? О, прав был мудрый Скаутлельт, принявший первым веру западных людей и имя от креста.
Танаин. То имя уже никто не помнит. Но имя Катлиана тлинкиты будут передавать из уст в уста, покуда старуха Агишануку удерживает землю на своем шесте. Пусть русские уходят!
Куатхе. Могучий Катлиан прислушался к призывам гишпанцев. А что они тлинкитам принесли? Ром, ружья, погремушки. Вот цена свободы и того позорного побега. Как предводитель клана я должен думать о том, чтобытакое не повторилось.
Танаин. Могущественный Куатхе, позволь сказать мне, о чем старейшие тлинкиты судачат меж собой?
Куатхе. Говори.
Танаин. Великославный Куатхе, тлинкиты понимают, что теплых дней уже не будет. Хоть солнце светит, свет его не греет. За осенью не наступает лето. Мы предаем свои обычаи и вынуждены изменять привычки. Мы ослабляем своих предков в мире мертвых и лишаем себя защиты от голодных духов в мире живых. Всем, кто приходит к нам, нужны меха и рыба. Где наш гордый нрав? Наше свободолюбие? Неужто мы должны теперь покорно ждать удела, который оставят нам чужаки? Еще старейшие тлинкиты говорят, что скоро станем мы совсем как алеуты рабами белых.
Куатхе. Да разве говорят, что я как алеут?
Танаин. О, пощади, великосердный Куатхе!
Куатхе. Будь ты какой старухой-ведьмой, я тот час приказал бы выколоть тебе глаза! Да разве алеут я?!
Танаин. Тлинкиты недовольны тем, что храбрый Куатхе ведет людей креститься. Зачем? Разве затем, чтоб стать плутами, как тигильские казаки, которые обвешивают и обмеривают нас, и чтобы наши бабы стали такими же, как их, которых по-нашему, всех надо б посадить на кол?
Куатхе. О, женщина! Хоть половина крови у нас с тобой одна, всему имеется предел!
Танаин. Мои слова, надеюсь, охладят твое сердце, подобно ветру, что без надобности колышет листья, но студит угли, какими бы горячими они ни были.
Куатхе. Да не пристало белогривому орлу держать совета у совы болотной.
Служанка (за сценой). О, досточтимый предводитель Куатхе и госпожа Танаин, ваш гость из города почтенный Иннокентий на подходе.
Куатхе (Танаин). Закон, кем ни был бы он писан, предписывает женщине молчать. Раз ты сегодня здесь, своим присутствием послушным укрась наш разговор.
Куатхе выходит. Входит служанка.
Танаин (служанке). Как только Иннокентий вернет нам мерзкого калгу, ступай скорей домой и приготовь необходимое, чтоб отправить его в мир мертвых. Пусть он хоть там нам пользу принесет.
Служанка. Да, госпожа.
Сцена II
Там же. На дворовой площадке перед жилищем Куатхе. Иннокентий, Кашеваров, Куатхе, Танаин и служанка.
Иннокентий. Мой добрый друг, бесстрашный Куатхе!
Кашеваров. Великий Куатхе, предводитель киксади!
Куатхе. Владыка, как только вижу тебя, дурная пелена спадает с глаз. И думать хочется о доброте людской.
Иннокентий. Добро в нас требует ухода и труда. Хотел с тобою повидаться перед дальней дорогой, и как бывало, поговорить о том, что было, есть и будет. Каким бы ни был умным человек, любая мысль его перед провидением Всевышнего всего лишь предположение. Мое предположение, твое — есть вероятность, что заблуждений будет меньше.
Куатхе. Мне тягостно думать о твоем уходе. Хоть в нашей местности штормит, вы кинули большие сети, и теперь осталось их проверить. Тлинкиты стали верить в Бога.
Танаин. Должно быть, знатная будет рыбалка!
Куатхе. Мы, тлинкиты, добываем зверя и рыбу, легко управляемся с ножом и прочим орудием, как вы могли заметить. Мы многому научились у тебя, впрочем, есть еще много вещей, с которыми, мы сами не справимся. Прошло полвека, как мой дед заключил мир с первыми русскими, ступившими на нашу землю. Мир между нами всегда был переменчив, нас до сих пор называют кровожадными дикарями, и только ты, Владыка, зашел в наш дом как благодарный гость. Ты говорили с нами на одном языке, пил и ел из одной посуды. Когда уйдешь, к кому нам обращаться? Кого еще белолицые станут слушать, когда средь них самих нет согласья, и они готовы сцепиться, как свора диких собак из-за куска мяса?
Иннокентий. Я никуда от вас не уезжаю. Я буду с вами, и очень рад тому, что моя родина присоединилась к духовной пастве Аляски. Якуты многие со мной трудились здесь, на Ситхе. Мне дорога Якутия, и люди, которые там живут, тоже требуют заботы и наставления. Удел наш на бескрайнем Севере — дороги, бездорожье и связанные с сим неудобства. Да вы и сами летом в своих деревнях не сидите. Здесь, на Ситхе, мы виделись не больше четверти в году, теперь же будем скучать друг по другу чуток сильнее.
Куатхе. Так мы, выходит, не прощаемся?
Иннокентий. Нам предстоит недолгая разлука. Здесь, на Ситхе, заложен камень, он стал утесом, и я думаю, появится гряда. Тлинкиты — народ упрямый, но честный. Вы принимаете крещение без принуждения и корысти. Струганный крестик и бумажный образок — вот все, что надобно вам, чтоб верить в Иисуса. А сие — немалая заслуга пред теми, кто в сытости живет, здоровье и достатке.
Куатхе. Для того, чтобы поверить в Бога, нам нужен ты.
Танаин. Наверное, на сем сказалась оспа.
Иннокентий. Спасение дается нам лишь для того, чтоб внемлить благую весть и поселить любовь к Спасителю. И даже тем, которые Его еще не знают. Как долго ваши соплеменники не соглашались строить храм, и я, признаться, уж не надеялся. А как затем они же стали помогать кто чем мог! И строили от раннего восхода до заката, хоть летней ночью между ними короткий час. Ваш храм, тлинкитский храм, к которому вы приложили и помыслы свои, и руки, храните, берегите, возвышайте. Он вам укажет к Богу путь и даст надежду новым поколениям.
Куатхе. Храм — дом, и без души, он запустеет. С такою тяжестью его воздвиг, что неужели не жалко покидать его?!
Иннокентий. Куатхе, дорогой, уж ты ли такое говоришь? Как радовался ты, когда по праздникам в нем стала совершаться литургия на тлинкитском языке? А семинария, в которой тлинкиты и креолы постигают науки и ремесла? Неужто без меня оставите вы сие дело? У храма есть душа, но я — лишь часть ее. Прочая останется служить вам и приводить вас к свету. И в нашем духовенстве уже немало имеется людей из вашего народа. И, посмотри, какие! (Указывает на Кашеварова).
Кашеваров. Великий Куатхе, мне выпала большая честь сопровождать Его Высокопреосвященство. По предписанию Святейшего Синода отныне Они должны нести должность в Якутске. Судьба тлинкитов и креолов зависит от нас самих.
Иннокентий. Не гневайся, что мы берем с собой Андрея, пожалуй, лучшего на Ситхе толмача. Он стал хорошею подмогою, как весь ваш храбрый и деятельный народ. Таких сынов растить тлинкитам и отпускать их получать образование в Иркутск и даже дальше. Они вернутся и защитят вас. Я ж буду всячески способствовать.
Куатхе. Владыка, ты — добрый человек. Пусть тебя хранит твой Бог от всяческих невзгод и болезней. Не раз ты с нами разделял последний кусок юколы. О тебе я буду просить у духов моря, которые некстати разыгрались.
Иннокентий. Никто, надеющийся только на свои силы и на самого себя, без помощи Божией не сможет быть истинным учеником Иисуса Христа, и если бы Он по великой Своей любви к людям не даровал нам Своей помощи, то никто бы и никогда не мог сделаться совершенным последователем Его. Останется с вами все то, чему учили вас кто были передо мной — Макарий, Ювеналий, Герман, кончившие здесь свое равноапостольское служение, я недостойнейший преемник их. Те, до кого первыми дошли, станут подмогой и примером остальным. Внемлите им, как внемлили мне, ведь они отныне займут мое место и будут говорить от моего лица. Гордый нрав тлинкитов иногда вредит им и не идет во спасение души. Как справедливый и мудрый тойон призывай к смирению перед лицом Спасителя, отдавшего Свою жизнь ради нашего прозрения. Да пребудет с вами Господь!
Танаин. Владыка, суровый край тлинкитов лишь кажется величественно безмятежным. Он жаждет крови. Ты знаешь, закон наш строг, он заставляет нас истязать самих себя и в жертву приносить живые души. И такова цена за наше выживание. Мне хочется задать вопрос.
Иннокентий. Ты можешь спрашивать. У нас единый Бог, а значит, и закон пред Ним у нас един.
Куатхе. Прости мою сестру за дерзость. Как рот откроет, ее язык лишь выпускает яд.
Танаин. Тот калга, что ты выкупил у нас. Что будет с ним? Он не пригоден для работы в церкви. Он ни к чему почти что не пригоден и кроме сего имеет скверный нрав: ленив, злопамятен и вороват. Позор тлинкитов? Его, ты знаешь, ребенком продал родной отец, когда вчистую проигрался Катлиану, а тот вручил как дар моей прабабке за смелость в лихих сраженьях. Такие люди, как этот калга, не могут работать сами, им нужен властный повелитель. Без синяков и ссадин от чужой руки они умрут голодной смертью.
Иннокентий. Жизнь каждому из нас дана, дабы расти и становиться лучше.
Танаин. Прислушавшись к твоим словам, великодушный Куатхе остановил обычай жертвоприношения. Старейшины не все были согласны, но их все меньше. Традиции уходят с ними. Купив того калгу, Владыка, вы показали пример прочим. Так скоро у нас не будет ни одного раба.
Иннокентий. Он едет с нами. Тем более, я вижу, ему грозит опасность. Запомните, никто кроме Всевышнего не знает, какое время отпущено любому человеку жить на земле. Обряды, знаю, ваши продолжают совершать, как давеча на Пасху. В светлый праздник! Вразумитесь, когда на лицах праведников сияет благодать, вы нож вонзаете в своего собрата! Я буду повторно обращаться в Синод, чтоб дали разрешение выкупать не только мне, но всем церковникам Аляски! И буду к сему их призывать!
Танаин. Но, Владыка…
Куатхе. Довольно, Танаин! Владыке нужно собираться в путь. Пойди скажи моим супругам, что мы готовы к прощальной трапезе. Прошу Владыка, не отказать в последний раз.
Танаин и служанка выходят.
Куатхе. От женщин порядком много шуму — забудешь, как тебя зовут. Не могут говорить о вечном.
Иннокентий. Уж надобен ли тебе совет? Не окружай себя подобными людьми. Среди тлинкитов есть много тех, кто укоренился в вере. Хоть тот же Павел наречен Нецветов, верный сын нашего прихода. Держись таких, молись и сам не забывай почаще к храму приходить.
Все выходят.
Сцена III
Улица Новоархангельска, портового города, составлявшего средоточие управления российскими колониями на берегах Америки. Место перед главным зданием Российско-Американской Компании. Сильный ветер заставляет людей кричать друг другу.
Давыдов, Озеров, Кашеваров.
Давыдов. Докладываю, все готово к отправлению. Осталось единственно забрать из канцелярии начальственскую переписку, тюки со шкурами бобра, взять под расписку в оружейной ружья, да убедиться, что порох не сырой, проверить запасы провианта и воды, которые понадобятся нам на промежутку с Охотска до Якутска, а то ведь там, наверняка, никто за просто так не даст, и было б знатно с дюжину комплектов исподнего найти на всякий про запас.
Озеров. А что ж вы здесь стоите?
Давыдов. Да надобно задаток путевых здесь в кассе получить. Второй раз прихожу, кассира не было, теперь фамилию мою найти не может. А как же я без денег?
Озеров. Ну, батюшка, делов невпроворот. Тогда уж поднимусь я к вашему начальству и выражу им свое сожаление в разлуке, да кроме сего имеется несколько вопросов для совместного совета.
Давыдов. Не стоит утруждаться. На пирсе перед отправлением с прощальными речами подойдет все компанейское начальство, и кроме того флотские, гражданские чины, а также купечество и колошская знать для как можно лучшей памяти в глазах Владыки. Каюты все готовы, вы можете устраиваться там.
Кашеваров (Давыдову). Так вы успеете до отправления?
Давыдов. Да, как же. Отправку отложили. Матрос Дементьев, сказать, один из лучших во всей Аляске, упал с вершины мачты на марс и повредил стопу. Прошел немало штормов, кто ж знал, что повредит здоровье при легкой ряби в портовой гавани. Теперь замену ищут, видать серьезно. Да не успели мы отплыть, как такое дело. Хоть я в приметы особо и не верю, но…
Озеров. Довольно пустословия. Идите уж!
Давыдов. Погодите. Мне давеча наш эконом из старших Порфирий Никодимович подходил. Сказал, дескать, компания за помещение Его Высокопреосвященства на судах своих не требует оплаты, но стол за неимением прогонных или путевых он принужден иметь с капитаном по его приглашению. А сие на переход со всеми сопровождающими, то есть вами и остальными вашими людьми, выходит две тысячи триста сорок семь рублей серебром. И, улыбаясь, хитро так добавил, дескать, на сей раз хоть без певчих едут.
Озеров. Вот это новость!
Давыдов. Вот и я о том же! Хоть Порфирий Никодимович в Компании авторитет, я все ж ему напомнил, что начальники от духовенства суть лица государственные. А он мне: «Так могут называться токмо чиновные». А я ему: «А каторжные? Неужто, их можно пересылать по особым таксам, а Владыку нет?».
Озеров. Напомните любезному Порфирию Никодимовичу, что Его Высокопреосвященство приучил индейцев к плотничному производству, а также к выделке кирпича и каменной кладки, кроме того, собственноручно производил престол и иконостас. Так, на постройке токмо храма Ситхи он сделал сбережение до семнадцати тысяч рублей хоть серебром, хоть ассигнациями. Уж сия экономия не йдет в сравнение с обеденными.
Кашеваров. А ежели добавить, что Высокопреосвященный, как человек ученый, своими наблюдениями доставил Компании на несколько сот тысяч пользы, так кто у кого в долгу?
Давыдов. Не говори. Отец мой мичманом служил у самого Баранова. Рассказывал он мне, как наши компанейские от жадности своей совершенно рассудок потеряли, ведь мало того, что треть дохода тратят на аппарат в Петербурге, так за ловчие партии и запасы продовольствия Баранова-то и сожрали. И что теперь? Одни долги, туземцы мрут. Продали Форт Росс, а мексиканцы нашли там золото. И началася золотая лихорадка, а мы тут шкуры все считаем.
Озеров. Полно-полно. Делов у вас невпроворот. Скорей ступайте!
Давыдов. И знаете еще что? А документы-то Баранова все пропали. Не удивлюсь я, ежели кто из своих же американцам их и продал.
Кашеваров. Иван Гаврильевич, любезный, не томите. Вот не успеем со сборами, мы будем вас винить.
Давыдов. Да-да, непременно! Уже бегу. Ах, вот еще хотел спросить…
Озеров. Ну что еще?!
Давыдов. Не знаю, как мне правильно сказать. На продовольствие что лучше: водку или ром?
Озеров. Ей Богу, какая разница! Себе берите что угодно. Высокопреосвященному и мне не надо. И кроме прочего вас предупреждаю, избави Боже — подать водку нашим путникам из числа колошей! Выпив рюмку, дабы получить прочую, они готовы взять всякого за горло. А что вообще за провиант вы нам готовите?
Давыдов. Солонина, хлеб, юкола, джин, портер да мадера.
Озеров. Не густо. Из всех наименований половина — алкоголь. Еще и водка с ромом! Что за разгильдяйство! Нет моих сил! (Кашеварову). Пойдемте!
Озеров и Кашеваров уходят.
Давыдов. Так я не понял: водку или ром? До чего же вредный!
С другой стороны сцены выходит Сиротин.
Сиротин. Любезный государь, мне сказывали, вы идете до Якуцку?
Давыдов. И что с того, любезный?
Сиротин. Хотел бы я просить Высокопреосвященство идти с вами.
Давыдов. Какой нам прок?
Сиротин. Я смог бы нести ваш груз.
Давыдов. И добавить лишний рот? Я думаю, духовники не будут рады, особливо иеромонах. Владыка что — попробуй с тем договорись.
Сиротин. А так? (Вкладывает ему в ладонь денежную купюру).
Давыдов. Ну что ж. Скажу, что вас приставило начальство. Как звать-то?
Сиротин. Иван Сиротин, из разночинцев.
Давыдов. Каторжный?
Сиротин. Да, срок мой подошел к концу. Решил в Якуцк податься, там заработок имеется.
Давыдов. Понятно. В Якуцке работы много. Говорят, что тамошний управляющий конторой вырыл шахту под четыре сотни футов. И там, в земле, нашел несметные богатства: сапфиры, изумруды и золото с серебром. Спустился в шахту, набил подъемник, давай тянуть, а он раз — и крякнул. Вот это жадный до чего! Грузить-то меньше надо было. Так там сие богатство и лежит — достать никто не может. (Вспоминает). А! Касса! Который час? Как же без денег-то в дорогу?!
Давыдов убегает. С другой стороны сцены выходят Танаин и ее служанка.
Сиротин. Скажи своей госпоже, что я сделал, как мы условились.
Служанка и Танаин перешептываются.
Служанка. Моя госпожа говорит, что если ты не уедешь с ними, она найдет тебя и, когда ты будешь спать, перережет тебе горло.
Сиротин. Исключено. Я отдал ему все деньги.
Служанка и Танаин перешептываются. Танаин отдает Сиротину деньги.
Сиротин. Так-то лучше. Ну что ж, прощайте и ждите от меня вестей.
Сцена IV
Площадь перед храмом. Озеров, Кашеваров, Кесе, Кутана (крестятся и кланяются храму).
Озеров. В путных шествиях множицею: беды в реках, беды от разбойник, беды от сродник, беды от язык, беды во градех, беды в пустыни, беды в мори. Беды в лжебратии. В труде и подвизе, во бдениих множицею, во алчбе и жажди, в пощениих многащи, в зиме и наготе.
На сцену вбегают Давыдов и Сиротин.
Давыдов. Капитан-лейтенант Алексей Никифорович Рыдалев просит благословить наш путь, памятуя чудное спасение брига у острова Еловый в 1842 году и явление Владыке отца Германа.
Озеров (не замечая вошедших). Кроме внешних, нападение еже по вся дни, и попечение всех церквей. Кто изнемогает, и не изнемогаю? Кто соблазняется, и аз не разжизаюся?
Давыдов. Необходимо как можно скорее подняться на борт. Семьдесят пассажиров и полугодовая почта не могут боле ждать.
Сиротин. Идти-то долго.
Озеров. Паче аз: в трудех множае, в ранах преболе, в темницах излиха, в смертех многащи. От иудей пятькраты четыредесять разве единыя приях. Трищи палицами биен бых, единою каменми наметан бых, трикраты корабль опровержеся со мною, нощь и день во глубине сотворих.
Давыдов. Месяц, а то и тридцать пять дней — не менее.
Сиротин. В верстах скольки будет?
Давыдов. На переход до Охотска по прямому иль как корабль плывет?
Сиротин. Да хоть по прямому.
Давыдов. Шесть с половиной тысяч верст с лихом.
Сиротин. Шесть с половиной тысяч!
Озеров. Кто ны разлучит от любве Божия? Скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч? Яко же есть писано: яко Тебе ради умерщвляеми есмы весь день: вменихомся якоже овцы заколения… Известихся бо, яко ни смерть, ни живот, ни ангели, ни начала, ниже силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Xpиcте Ииcycе, Господе нашем.
Сиротин. Нас чего, не слышат, что ль?
Из храма выходит Иннокентий.
Иннокентий. Не оставит нас с вами Господь Своею милостью в сем пути, если в нас имеется решимость полюбить Его и следовать Ему во все дни своей жизни. Пути даются дабы очиститься от грехов и страстей наших. Ежели умрем, имея в своей душе решимость любить Христа всем существом и неуклонно соблюдать все Его заповеди, то душа наша не пойдет к бесам для адских мук, но пойдет туда, куда она имела направление перед смертью, ко Христу и в Его Небесное Царство.
Все окружают Иннокентия.
Иннокентий. Да вдохнет Господь Своею благодатью спасительную решимость в наши сердца. Да сподобит Он нас иметь решимость любить Христа, дабы и здесь, и в будущей жизни мы были обладателями Божественной радости, сего истинного нашего счастья и блаженства, и временного, и вечного.
Давыдов. Да уж лучше в сей.
Иннокентий. Да удостоит всех нас Господь сего небесного блага молитвами первоверховных апостолов Петра и Павла, а наипаче молитвами и всесильным заступлением перед Престолом Божиим за нас грешных Пречистой Божией Матери, Девы Марии. Иисусе Христе, боже и спаситель наш! Ты, Который для того родился, дабы спасти нас! Молим Тя мы, недостойнии овцы Твои, да святится имя Твое! Согрей охладевшие сердца наши к прославлению достопоклоняемого имени Твоего, где бы мы ни находились. А край сей да служит Тебе верой и истиною, и Безначальному Отцу Твоему, со Единосущным и Животворящим Духом, до конца дней наших, и всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Выходит за сцену и все следуют за ним.
Акт II
Сцена I
Путники, измученные непогодой, преодолели путь на бриге в Охотский порт и, покинув судно, добрели до постоялого двора Аксиньи Малаховой.
Окраина Охотска. Кругом запустенье, улицы пусты и безлюдны. Иннокентий, Озеров, Кашеваров, Кесе, Кутана, Давыдов и Сиротин — одеты по-походному, у каждого на спине поклажа.
Кашеваров. Ей Богу, думал, сия пучина на сей раз не сжалится над нами.
Иннокентий. Бог милостив к своим блудным сынам даже за малую толику наших усилий. Ну что, Кесик, земля родная крепче держит?
Кесе. О Ваше Высокопреосвященство! Как я безмерно рад! Уже три года я не видел мест родных. Как будто бы родным алаасом веет.
Давыдов. Сейчас бы баньку, стаканчик рому и поспать часов пятнадцать.
Сиротин. И бабу теплую под бок.
Озеров. Вас обоих я посоветую на вечер вывести во двор. И что ж-то нас никто и не встречает?
Давыдов. Вон тот дом, что нужен нам, охотского купца Малахова. Бедняга отдал Богу душу весной в тот год, когда Охотский край к Якуцкой области присоединился. Ходил частенько к нам в Новоархангельск. Веселый малый и выпить не дурак. Как был навеселе, так деньги не считал. Бывало до чертиков напьется и песнь заведет до утренней зари.
Озеров. Побойтесь Бога так отзываться о покойнике! Да еще и в святой праздник!
Путники подходят к дому. Возле калитки на скамейке сидят невестки Аксиньи Димитриевны, лузгают семечки.
Давыдов (невесткам). А што это нас и не встречают, как дорогих гостей? Неужто часто к вам в такую дыру заглядывают? А ну-ка милые мои, давайте расцелуемся!
Первая невестка (второй невестке). Отребья развелось!
Вторая невестка (первой невестке). Все мужики на новый порт ушли, вот и осмелели, скоро в хату лезть начнут. (Путникам). Дорогу, что ли, показать?
Давыдов. Вы што, сдурели, клуши? Преосвященный Иннокентий собственной персоной и сопровождение!
Вторая невестка. Так мы вас через три дня ждем! (Первой невестке). Дура, что сидишь! Бежи к Аксинье Димитриевне!
Первая невестка убегает в дом. Оттуда доносятся крики.
Вторая невестка (падает в ноги). Прости нас, грешных баб. Весь люд ушел в Аян, так мы со скуки тут совсем сдурели. От людей живых отвыкли. Все ждали вас, да не думали, что вы пристанете в такую непогоду. У нас тут корабли уже почти не ходят.
Иннокентий. Вставай-ка, дочка, и приготовь нам горячий чай, праздник никак. Земля холодная, еще застудишься.
Вторая невестка (не поднимаясь). Аксинья Димитриевна нам строго-настрого наказывала смотреть на пирс, теперь три шкуры спустит. Сама хотела выйти на берег с хлебом-солью.
Давыдов. Вставай, каналья! Высокопреосвященный сего не любят.
Иннокентий. Ну, полно-полно, не месяц май.
Вторая невестка (не поднимаясь). Уж вы не серчайте, мы из простых и сами зазнавшихся не любим. Пятый год как не стало нашего свекрушки, кормилица-поилица. У обеих мал, мала, меньше, верфь закрыли, мужей из Аяна к зиме ждем, токмо за счет случайных заезжих и держимся (рыдает).
Вбегают первая невестка и Аксинья Димитриевна с караваем в ручнике. Падают обе в ноги.
Аксинья Димитриевна. Благослови, Ваше Высокопреосвященство, Владыка Камчатский, Курильский и Алеутский, дом охотского купца Малахова. Род наш досточтимый из Ярославской губернии, Романовского уезда, ведет начало от Елисея Никифоровича Малахова, чеканившего монеты для самого князя Пожарского.
Иннокентий. Благословен Бог наш! Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя — Бог мой, на Которого я уповаю!» Да будет благословен сей кров и его домочадцы!
Пауза.
Давыдов. Видать, мы околеем тут на пороге! Нас пустят или Покрова будем ждать?
Аксинья Димитриевна (поднимается с колен, осматривает путников). Входите, гости дорогие! Намедни борова закололи, отведайте мяску парного, окорок еще дымится. (Смотрит на Кутану). А эт кто с вами? Дикие? Они без заразы? (Невесткам). Баньку-банку, идите с глаз моих, непутевые. Подумать токмо, сам Владыка да еще и на день рождества Пресвятой Богородицы! Службу будут читать!
Путники, наконец, входят в калитку.
Сцена II
Там же. Дом купца Малахова. За столом — Иннокентий, Аксинья Димитриевна, невестки подают кушания.
Аксинья Димитриевна. Преосвященный, Вам коли надобно чего, скажите, ни в чем себя не думайте стеснять. Живем, конечно, не богато, не то что при моем супружнике покойном. Бывало, приедут из Аяна сами пьяненькие, лыко еле вяжут, а гостинцев привезут всей улицей идем встречать, детишек куча-мала, и все чего-то лепочут, галдят. (Плачет). А они как всех обнимут, да примутся плясать. Уж сколько проклинала я их сиятельство вести нас в сей дикий край, ни в чем меня не слушались, хотели, чтоб было все единственно по-ихнему. (Невесткам). Ну, что вы все с краю поуставили? Опять хотите, неумехи, посуду перебить?
Иннокентий. Дай Бог тебе здоровья, матушка. Отпировали от души.
Аксинья Димитриевна. Я видела, Вы токмо рыбу ели. Но до поста ж неделя, попробуйте хотя бы холодец, сама варила. И красного по рюмочке за упокой души Порфирия Петровича Малахова, сегодня по рождеству так полагается. Хороший был человек, но впрочем беспутный.
В дом вбегает Кесе.
Кесе. Преосвященный, я все проверил, хоть завтра можем снаряжаться, лошади готовы, провизия в добром порядке.
Иннокентий. Утром тронемся. (Аксинье Димитриевне). А мне бы лучше вместо красного — изюма к чаю после бани.
Аксинья Димитриевна. Уразумила. Сейчас подкинем дров. (Кесе). Иди-иди, не беспокой Владыку, все приготовим. (Иннокентию). Мне надобно б еще сказать два слова, как неловко. Мой средненький второй невестки, Никодим, 43-го году отрок, весьма прилежный к богословию, кабы мы смели просить Ваше Преосвященство писать про наше имя ходатайство в Иркутск на семинарию.
Иннокентий. Священный долг наш избирать угодных Богу в Его служении. И коли отрок сам готов вступить на неведомый сей путь, веди его ко мне, необходим подробный разговор.
Аксинья Димитриевна. Наська, веди скорей!
Входит Наська с мальчиком девяти лет, подходят к Иннокентию.
Иннокентий. Ну, приветствую!
Никодим. Ваше Преосвященство.
Иннокентий. Молитву святаго Макария Великаго прочти.
Никодим. Боже, очисти мя грешнаго, яко николиже сотворих благое пред Тобою, но избави мя от лукаваго, и да будет во мне воля Твоя; да неосужденно отверзу уста моя недостойная и восхвалю имя Твое святое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Иннокентий. Аминь. Смиренным ли себя считаешь?
Никодим. Смиренным. Вот только бабка с мамкой сильно докучают.
Иннокентий. Смирение в том, чтобы с терпением и безропотно переносить и скорби, и несчастья, ибо они заслужены и посылаемы на пользу нам. Ну, что ж учись и не сиди без дела. Душа должна заботиться о том, как сделать сей мир лучше. Да бабке с мамкой помогай. Через годок-другой еще раз встретимся. (Аксинье Димитриевне). Наступит возраст, отправляйте, будет толк.
Заходят после бани Давыдов и Сиротин. Наська с Никодимом выходят в другую комнату.
Давыдов. Ну, матушка, по чарочке налей под чистый пар. Уж в голове такая пустота, что чем-то надобно ее заполнить. Щас выспимся, а завтра с раннего утра опять в дорогу.
Аксинья Димитриевна. Вина не много и не по вашу душу. Я видела, у вас самих пять бутылей. До самого Якуцка не просохнете.
Давыдов. Да кабы так — забрал Озеров. Ох, что-то в твоей баньке жар совсем ослаб, видать, дровишки экономят? (Иннокентию). Церковные ваши небось замерзнут на таком пару.
Аксинья Димитриевна. Как жар ослаб? Я ж сказала, чтоб подкинули. Дурехи!
Аксинья Димитриевна встает и уходит. Давыдов и Сиротин наливают себе вина.
Иннокентий. Всяк дом, что нас встречает на пути как дорогих гостей, мы благодарить должны как провиденье Божье, что уготовано не нами и не для нас, а для посланников Его.
Сиротин. А кто ж из нас посланцы? Разве мы с Давыдовым? Иль, может, инородцы?
Иннокентий. Не важно, какого люди рода, была бы вера.
Сиротин. Уж наша вера всем приют нашла и полукровкам, и дикарям! Преосвященный, ты прости, я на правах сотрапезника, а надо ли им сия вера во Христа? Земля, куда лишь токмо каторжник поедет. Якуцк, куда везешь свою ты веру, — да будет ли когда-нибудь там жизнь, отличная от дикого закона лесных зверей? Да разве ж вам не видно, что нашему отечеству не до задворков сих?
Иннокентий. Ты, видно, ропщешь на свою судьбу? В глухой тайге, вдали от шумных городов, быть может, больше правды жизни. Царь неба и земли, жил в бедности и непосильными трудами. К чему б и нам не довольствоваться тем, что Бог послал.
Сиротин. Ха. Эка вы изволите!
Давыдов (Сиротину). Любезный государь, еще по чарочке, покуда имеется возможность?
Сиротин. Что ж, дорога будет долгой. Кто знает, вдруг и я таким же праведником стану!
Иннокентий (встает из-за стола и надевает верхнюю одежду). Все в нашей воле. Путь в Царствие Небесное дается всякому, кто его жаждет. И надобно его начать с отказа от дурных привычек. И праздник дан не с тем, дабы набить живот, а с тем, дабы возрадоваться с Господом.
Возвращается Аксинья Димитриевна.
Аксинья Димитриевна. Гляди-ка ты, расселись! (Иннокентию). Преосвященный, Вы куда? Мы токмо подтопим баньку, покамест там Ваши толмачи костяшки греют, а дальше Вас и призовем.
Иннокентий. Я, матушка, по своему любению к естествознанию решил травинки по дороге собирать. Имеется такая слабость. Пройдусь на вашем бережку.
Аксинья Димитриевна. Да, бросьте, дождь крепчает, уж время сумерки. Вам постелили в крайней комнате, пойдемте, покажу!
Иннокентий. Дождь стихнет, и будет так стоять неделю. Нам надобно пройти покуда будет тихо.
Аксинья Димитриевна. Да Вашими б словами небо отворилось, ужо как пять недель все мокнем.
Иннокентий. В том чуда нет, суть токмо наблюдение за природой. Считайте, бабье лето с завтрашнего дня.
Иннокентий выходит.
Аксинья Димитриевна (Давыдову и Сиротину). Ну что, напилися, наелись?
Давыдов. Спасибо, мать, поели сытно. Давно соскучились по бабской мы стряпне. А нас куда положите? Можно бы поближе к печке?
Аксинья Димитриевна (машет в окно). Да вон в амбаре ляжете. Срам какой — пускать безбожников под кров с замужними девицами. (Всматривается в окно). Глядите-ка, как будто спала пелена! Ведь доселева моросило. Вот чудо-то! Наська! Наська!
Вбегает вторая невестка.
Аксинья Димитриевна. Беги-ка, приведи Лукерью-бабку. Вот это ж надо, благодать от уст самого Преосвященного Иннокентия! Да воды скорей святить несите! Где вода?
Сцена III
Близ Юдомского креста. Иннокентий, Озеров, Кашеваров, Кесе, Кутана, Давыдов и Сиротин преодолели часть пути верхом и остановились на ночевку, разбили лагерь, приготовили ужин. Закат. Кругом скалы, поросшие редкими хвойными деревьями.
Давыдов. Да, зря, видать, избрали мы Охотский тракт. Уже два года как здесь не возят почту, лишь чай, и то встречаем паузки не чаще, чем раз в три дня. Бог даст, на завтра обменяем вьюк на лодки.
Иннокентий. Мне надобно еще раз убедиться в постулатах. Тот путь, что нам открыл Аян, под оком Господа дал новое дыхание в Якуцком крае, я сам за то радел. Ведь та река, что выбирает раздольную дорогу, питает пашню. Селенья, зарожденные на высохшей расщелине, без хлеба государева пришли в негодность. Остались ли здесь люди, какой подмоги ждут — вот наша цель на сем промежутке служения Небесному Отцу. Положено узреть самим, а то в отчетах почтовых я вижу расхожденье. Придется снова браться за перо и милости просить не Бога, но государевых людей.
Озеров. Такие дикие просторы — аж режет глаз! Вот истинная пустошь — при всей своей кипучей красоте лишь горы да тайга и ни одной приметы присутствия живой души.
Давыдов. Акромя медведей! (Все смеются).
Иннокентий. Помолимтесь, сыны! Владыко Господи Иисусе Христе, Боже наш, вместе со святыми Своими учениками и апостолами путешествовавый! Услыши нас грешных и недостойных в час сей молящихся и припадающих со слезами и умиленно глаголющих: изведи нас от рова страстей, избави нас от всякия скорби и печали, огради от всякия напасти и злыя клеветы, и от неправеднаго и лютаго навета вражия. Сам, Господи, и нам сопутствуй в пути, всякий бурный ветер утиши и будь Помощником и Заступником, ибо Ты Бог Благий и любящий человеков и Тебе славословие приносим, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Все принимаются за ужин.
Давыдов (Кашеварову). Коней, авось, инородцы поблизости подвязали?
Кашеваров (указывает). На том пригорке.
Давыдов. Надобно проверить, а то намедни чуть не растеряли.
Кесе. Уж кто-кто а я-то знаю, что будет доброго порядку для нашей породы лошадей. Ты сам, наверное, на вьюке первый раз?
Давыдов. Не первый.
Пауза.
Сиротин. Сам себе не верю — девятый день! В своем родном уезде успел бы я три раза до города добраться, напиться и подраться, и обратно.
Озеров. Уж шибко буйный у вас нрав. Какого будете сословья?
Сиротин. А самых образцовых! Каких мы все тут!
Иннокентий. Из-за паршивой овцы все стадо может запаршиветь. Уж коли нам придется распрощаться, не обессудь, с первой же станции сворачивай назад. Господь дарует нам смирение и кротость, чему, видать, в такой породе места нет.
Сиротин. Посмотрим.
Пауза.
Кесе. Преосвященный, мне думалось, коль стану я крещеным, так все дурные мысли тот час из моей башки выйдут вон. Да вот видать иные дак засели, а новых будто даже стало больше зарождаться, что кажется порой, совсем пропащий я человек. Одно лишь радует, что не один такой я.
Иннокентий. Не первый ты и не последний. Всяк, кого Господь из бездны вытянет на белый свет, начнет яснее сознавать, что страсти его препятствуют приблизиться к Нему. А то немногое, что есть добро, повреждено гордыней и упрямством. Тогда тобою непременно завладеют страх, что есть опасность погибнуть во грехе, и печаль о том, что ты так долго отвращал своей слух от голоса Господня и так мало сделал.
Кесе. И как же быть? И для чего тогда креститься?
Иннокентий. Крещение не приведет тебя в обитель Духа Святого. Надобны еще усердные молитвы и слушать благоговейное чтение Священного Писания. Спасительные истины изложены в нем, и их способен принять даже самый простой и неискушенный в грамоте человек.
Сиротин. Да разве ж сии иноверцы вас поймут? Они с трудом-то друг друга понимают. Не то что Божий глас!
Иннокентий. Не мы все действуем, а нами действует благодать. Мы, все от звонаря ничто иное, как орудие Божие. Все в деснице Божией.
Сиротин. Да коли пообвыкли они вокруг костра плясать, как тронет их душу крест, тогда как нас еще в младенчестве крестили, а мы все нехристями ходим? Лишь прикрываемся, кто крестиком на шее, кто рясой и кадилом.
Иннокентий. Мне сказывал еще преподобный Герман. В 15-м году гишпанцы в Сан-Франциско арестовали с десяток православных алеутов из Форта Росса. Иезуиты принуждали всех принять католичество, на что алеуты никак не соглашались и показывали им кресты на шее. Фанатики начали мучить одного, сначала отрезали по одному суставу на стопах, потом по другому, но алеут все терпел, токмо говорил: «Я христианин, и не изменю». Потом на руках отрезали по одной фаланге у каждого пальца, потом по другой. Потом отрубили стопы и кисти. Кровь лилась рекой, но мученик терпел все до конца, и неизменно твердил одно и от потери крови скончался.Иезуиты на прочий день хотели было дальше мучить, но всех взятых в плен русских алеутов немедленно послали под конвое. Не каждый из нас на участь такую согласится.
Сиротин. У бессловесной скотины не будет выбора, покамест хозяин ей не наказал. Причем тут вера?
Давыдов. А по мне так, иноверец иноверцу рознь. Возьми якутов. Они и к ремеслу пригодны, и схватывают быстро. У нас в компании полно. Вон, Кесик — добрый малый, еще совершенно мальчишкой к нам пришел, за братьями увязался. Недаром их до самого Форта Росса довели, да и на сем тракте все станции считай семейных якутов. Работают за сущие копейки, хоть даже кони их табунами мрут. А женщины у них сплошное загляденье. (Сиротину). Угомонись! Попы серчают — того гляди воротят.
Сиротин. А ты мне не перечь! Все за добро свое боишься, лишь бы продать, да набить карман потуже.
Озеров. Одумайтесь! Вас Бог благословил идти плечом к плечу с Преосвященным и разделять с ним кров и хлеб! А вы со своим рылом в калашный ряд. Видать, тут добрыми словами не поможешь, и вас самих как бессловесную скотину на привязь должно посадить и тут оставить на съеденье зверям!
Иннокентий. Уж коль не суждено нам с вами найти язык, давайте разойдемся. Нас Кесе доведет, а вы тогда на станции прочего проводника ищите. Таких сопутников еще я не встречал, пожалуй.
Давыдов (Сиротину шепотом). Пойдем, я приберег мадеру. Хлебнем и смирнинько заснем.
Все укладываются спать.
Озеров. Преосвященный, скажи, пожалуйста, за грешных нас слова прощания за день сегодняшний и напутствия на завтрашний.
Иннокентий. Вы спите, а я покамест попишу чуток. Прости нас Господи за нашу слабость и бессилие! Мы знаем, что для спасения нашего нам дан еще день, но настанет ночь, когда уж невозможно будет что-либо изменить. Мы устремимся в Царство Небесное, покуда можем идти. Хоть сколько-нибудь, хоть ползком, но в правильном направлении. Тогда лишь в вечности мы сможем радоваться за каждый сделанный шаг. Да поможет же тем, кто внемлет гласу истины, в сем всемилостивый Господь! Ему слава и благодарение во веки веков. Аминь!
Озеров, Кашеваров, Кесе. Аминь!
Сцена IV
Там же, на рассвете. Иннокентий у костра помешивает котелок. Озеров возвращается из прилеска с охапкой хвороста. Кесе, Кутана, Давыдов и Сиротин спят. Кашеваров просыпается, его колотит озноб.
Кашеваров (подползает к костру). Как холодно! И в животе бурчит, наверно, от того, что пусто в нем.
Иннокентий. Всяк новый день, Андрей, встречай словами благодарности к Всевышнему. Нам холод дан лишь для того, дабы могли согреться, а голод — дабы насытиться, а путь — дабы пройти. (Подает плошку с едой).
Кашеваров принимает плошку, шепчет над ней молитву и приступает к еде. От запаха еды просыпается Кесе, сначала отбегает в кусты, потом берет ведерко и спускается к реке за водой, возвращается и ставит его на огонь.
Озеров. Скажите, святитель, ваш сын, священник Гавриил, отныне служит в устье Амура и проповедует мангунцам. Вас же теперь в Якуцк послали на управление второклассным монастырем, и верно, сами вы сюда просили. Но иноверцы принимают крест из-за подарков, их редко посещает проповедь, и посему язычество в них крепко. С чего, вы думаете, надобно начать?
Иннокентий. Друг мой Михаил, со мной не раз бывал ты в Якуцке. И здесь начнем с того, с чего и доселева начинали. Построим новые часовни, займемся переводом. Бог даст, и сбудется моя заветная мечта вести богослужение на якуцком языке. Мне думается, после сего якуты окрепнут в вере и решимости. Два века, что живем мы рука об руку, показывают, что никогда они не переменят природный свой язык на русский, как камчадалы и, напротив, заехавшие русские сюда перенимают их язык и волей, и неволей.
Озеров. Не всуе будет наше пребыванье. Хоть много уже переделали вы дел, но не встречали трудного для вас, и мы вам в помощь.
Иннокентий. Так перво-наперво нам надобно перевести часть книг Священного писания, часть богослужебных книг, а также составить немного поучений на якутском языке — первоначально о самом необходимом. Здесь родина моя и мне близки якуты как братья. Я знаю, о чем нам говорить, и многому нам можно научиться у славного народа.
Озеров. Лишь вам единому Всевышний доверяет вести под его кров сынов народов малых.
Иннокентий. Не мне принадлежит заслуга, и мной не сделано десятой доли того, что надобно, со мною трудишься и ты, и Кашеваров, и Кесе, и многие прочие, и паства здешняя поможет. При мне сие все происходит, но состоится Божией волей. До сих пор Он подготовил все, что надобно для наших малых дел.
Просыпаются остальные, берут еду из котелка, наливают чай.
Иннокентий. Но, видимо, мой громкий голос пробудил в товарищах подвижнический дух. Заря ужо сияет. Всего-то полсотни верст для дюжих молодцев, как наши богатыри, покажутся приятною прогулкой.
Сиротин. Как будто голова сейчас расколется. (Давыдову). Видать, чего-то подмешали в твою мадеру.
Давыдов. Спросонок показалось, будто тебя здесь не было. Куда-то уходил?
Сиротин. Куда я мог уйти? От пойла твоего свело живот. Как вылезло наружу, полегчало.
Озеров. Есть сорт людей, которым сколько воли не давай, все единственно во вред себе земное благо принимают. Да ладно бы себе, всех, кто вокруг, в пучину за собою тянут.
Иннокентий. Что ж, путь не долог. На том и разойдемся.
Озеров. Я говорил, на сих компанейских рассчитывать не стоит. Насколько проще со служивыми людьми, али с военными. Вот в прошлый раз сопровождал нас капитан-лейтенант Алексей Никифорович Рыдалев, насколько богобоязненный и честный человек, и вся команда такая же.
Сиротин. Вот в прошлый раз! Сидел бы, поп, ты дома, да крестил младенцев! Ни шагу без твоего нытья! А все туда же — в подвижники, в герои!
Кашеваров. Эй! Кони убежали!
Озеров. Как?
Давыдов. Кто их развязал?
Сиротин. Знамо кто! Когда проснулся, видел, как тлинкит с той стороны, крадучись, возвращался.
Все убегают за конями. Сиротин набрасывается на Куатхе.
Сиротин. Постой-ка. Чертово отродье! В твоих змеиных глазках страх?
На его крики возвращается Давыдов.
Давыдов (Сиротину). Постой, быть может, то не он!
Сиротин. Я проучу тебя, поганый инородец!
Борются втроем.
Давыдов. Угомонись. Не то придется тебя связать.
Сиротин. А ты мне лучше не перечь! Я выбью дурь из сего мерзавца!
Куатхе вырывается и убегает. Давыдов удерживает Сиротина. Он хватает камень и в запале бьет того по голове. Брызжет кровь, Сиротин спохватывается. Он оттягивает тело Давыдова к пропасти, проверяет карманы, находит мешочек с чем-то тяжелым, засовывает его себе за пазуху и сталкивает тело в пропасть.
Акт III
Сцена I
Иннокентий, Озеров, Кашеваров, Сиротин, Куатхе и Кесе на берегу реки.
Озеров. Ну, вот осталось пару дней, не больше. Дотерпим, может быть? Нам не привыкать.
Иннокентий. Нам что? Мы рыбку поедим. Тем боле пост. А нашему сопутнику бы молока. Совсем уж занемог. Кабы опять не позеленел.
Озеров. Один уж нас оставил. Да будет пухом ему земля. Тяжелый путь.
Иннокентий. Пресвятая Владычице Богородице, Споручница наша, не оставляй нас и здесь Твоею помощию, заступлением, ходатайством и молитвами Твоими. Святители Христовы Петре, Алексие, Ионо и Филиппе, и вси почиющие здесь, восприимите нас в свои молитвы.
Кашеваров. Мне кажется, не кончится он никогда.
Иннокентий. Роптать не к месту. Сегодня праздник. Здесь недалече, Кесик дорогу знает. Ступайте с Михаилом. За тем пригорком выйдете на сносную тропу. Андрей же пусть присмотрит за больным. Как бы ему не стало худо.
Озеров. Благословите нас, Преосвященный!
Иннокентий. Величаем Тя, Пресвятая Дево, и чтим Покров Твой честный, Тя бо виде святый Андрей на воздусе, за ны Христу молящуюся. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! С Богом!
Озеров и Кесе уходят. Кашеваров и Куатхе разбирают поклажу.
Сиротин (его бьет мелкая дрожь, подходит к Иннокентию). Владыка! Вчера ты говорил, что Бог безмерно милосерден. А что ж тогда преступников и грешников он не лишает Царствия Небесного? Какая тогда справедливость? И благочестивых, таких, как ты, и остальных, кого простит, всех ждет спасение?
Иннокентий. Сядь вот на сей камень и посмотри на меня. Зачем ты прикрываешь лицо рукой?
Сиротин. Мне солнце ослепляет. Одни круги в глазах.
Иннокентий. Вот и ответ на твой вопрос. Преступник или прелюбодей сам не выдержит того сияния, которое исходит из очей Небесного Отца. Хоть прощены мы будем, коли нечисты на руку или душой, не смеем мы сидеть подле Него, и сами себя низвергнем в темень раскаяния и сожаления о недостойных наших делах. Тем, кто покинул мир земной, уже ничем и не помочь. Но тот, кто ходит по земле, да припадет к ней, да покается в грехах и будет прощен до того, как она поглотит его прах.
Сиротин. Видать, мне шибко нынче повезло. Два месяца с тобой в дороге — покаяться успею на жизнь вперед. И все начну как с чистого листа. За сорок лет, что было мне отмерено Всевышним, случалось всякое, что самому не разобраться.
Иннокентий. Да было бы хотение. Всяк внемлет, да услышан будет. В каждом есть и доброе и зло. И помнить надобно о недостойных своих деяниях. Тебе как будто имеется, о чем сказать мне?
Сиротин. А мог бы я просить за своего дружка? Ему ужо не выбраться из злодеяний. Я что? Есть в сем мире люди с клеймом в душе, которое ни сажей, ни елеем не отмоешь. Мы с ним прожили бок о бок не один десяток лет, и вместе каторгу несли.
Иннокентий. Всякому, кто ходит по земле, дано покаяться в содеянном. Что с ним?
Сиротин. А довелось ему стать орудием убийства. Дескать произошло случайно.
Иннокентий. Убийство — смертный грех. Оборонялся или сам напал?
Сиротин. Да как сказать. Случилась драка. И он того зашиб. А все подумали, что помер сам.
Иннокентий. Тогда гореть ему в гиене огненной. Никто не смеет отрезать того, что не им отмеряно. И где теперь он?
Сиротин. Не знаю. Потерялся. Сбежал от правосудия. И ничего ты, Владыка, в сем мире не страшишься?
Иннокентий. Что наши страхи перед Его очами? Когда предстанем Его лику, то сами низвергнем себя во тьму мучений, как самые ничтожные сыны Его.
Сиротин. Зачем вы не оставили меня на станции? Чтоб не помер? Или за местных испугались, кабы чего не вышло. А там, в Якутске, снова в кандалы?
Иннокентий. Коль есть за что, не так страшны оковы, как муки совести. Жизнь нам дана, чтоб исправить недостойные проступки. Наступит день, и этого не сможем. Не сможем даже слово молвить в сожаленье.
Сиротин. Ты знаешь, ведь не всегда таким я был, и ныне гляжу на свои руки и думаю, неужто сие есть я или мне снится. Иль все, что было доселева, было сном. И почему я здесь, и что я делаю? Как будто об ином, чужом мне человеке, которого не жалко, которому одна дорога — все ниже, ниже, ниже, ниже.
Иннокентий. Наверно, что не случайно нас свели пути.
Сиротин. Смотрю я на тебя, Владыка, и не понимаю, как можно верить, что каждому из нас, таким как я, таким, как дикари, дойти по твоему пути до лика Божьего? (Пауза). Я буду спать.
Иннокентий. Поспи. Пусть под кровом Богородицы зреет в тебе мысль о сладостном спасенье.
Иннокентий отходит на задний план к Кашеварову и Куатхе.
Иннокентий. Особо не шумите, пусть поспит. А я пойду чуток пособираю травки.
Иннокентий уходит. Кашеваров и Куатхе переговариваются на тлинкитском языке. Куатхе подкрадывается к Сиротину, удостоверяется, что тот заснул, и лезет к тому за пазуху. Подзывает Кашеварова и показывает тому мешочек Давыдова. Кашеваров тормошит Сиротина.
Кашеваров. Откуда?
Сиротин. Что? О чем ты?
Кашеваров. Я видел то у Давыдова! Как оказалось у тебя, если его мы вместе волокли из пропасти?
Сиротин. Наверное, тлинкит подкинул!
Сиротин кидается на Куатхе. Они борются. Сзади его схватывает Кашеваров, воспользовавшись этим, Куатхе убегает. Теперь борются Сиротин и Кашеваров. Сиротин во время борьбы схватывает с земли камень, размахивается, но в последний момент кидает его мимо Кашеварова.
Сиротин. Оставь меня, зараза, зашибу!
Сиротин поднимается с земли, Кашеваров остается лежать в испуге от увиденного. Сиротин медленно пробирается сквозь лес и выходит на чистое место, где стоит Иннокентий и Куатхе.
Сиротин. Ну, вот и разойдемся.
Иннокентий. Постой!
Куатхе прячется от Сиротина за Иннокентия. Сиротин ударяет в живот и отталкивает Иннокентия. Иннокентий падает на землю. Сиротин, не оборачиваясь, уходит вглубь сцены. Издалека слышны голоса: «Владыка! Владыка!» У Иннокентия темнеет в глазах, сцена погружается во мрак. Падает снег.
Иннокентий (полушепотом). Всевышний, что чувствует Твое сердце, когда сыны Твои терзают и убивают друг друга? Как несоизмеримо малы трудности и горести наши в Твоей скорби. Прости раба Твоего, ибо не ведает, что творит. Да будешь Ты благословен, Господь, совершаящий силу Свою в немощи, и избираящий уничиженных и несущий их! Господи! Пред тобою и от Тебя все желание мое, твори волю Твою во мне и через меня!
Сцена II
Там же. В полумраке чистая от леса поляна, на которой лежит Иннокентий, его постепенно покрывает снег. Из глубины выходят два человека в светящихся белых одеждах, подходят к Иннокентию.
Первый человек. Да уготовано сему сыну место средь нас!
Второй человек. Да уготовано!
Первый человек. Надобно ли ему подсобить?
Второй человек. Нужна ли была тебе помощь, дабы уверовать?
Первый человек. Мой путь и никому кроме меня не властен. Иначе он уже не мой путь.
Второй человек. Тогда, четверть века назад, на Акуне, когда через алеутского шамана мы посылали весточку от Творца всяческих, он не был таким могучим и непоколебимым, хотя все было уже предрешено.
Первый человек. Как будто соленые ветры и ледяные ливни закалили его кожу и покрыли животворящий стебель гранитной броней.
Второй человек. Человеческие души не исчисляются земным порядком и не взвешиваются весом земным. Но каждому будет отмерено. И здесь он един.
Первый человек. Я вижу в нем решимость, которой мне недоставало.
Второй человек. Я вижу в нем покорность, которой не было во мне.
Первый человек. Да будет так!
Второй человек. И я прошу, Отец, прости ему тот первородный грех, что помешал Адаму остаться под кровом сада Твоего. Да святится имя Твое на земле и на небесах!
Первый человек. А большего в нем нет?
Второй человек. Я вижу, будто нет.
Первый человек. Хотел бы с ним я поговорить.
Второй человек. Еще успеешь. Вволю.
Люди уходят в глубину сцены. Вместо них оттуда появляется Екатерина Ивановна.
Екатерина Ивановна (кричит). Ванюша!
Иннокентий поднимается.
Иннокентий. Катенька!
Екатерина Ивановна. Ванюша, батюшка, что с вами?
Иннокентий. Катенька, я так давно тебя не видел (плачет). Я думал, что ты померла.
Екатерина Ивановна. Вот будете лежать здесь на морозе, с вами и не такое случится!
Иннокентий. Катенька, мне многое тебе надобно сказать.
Екатерина Ивановна. Полно вам, полно (отряхивает Иннокентия от снега). Лучше расскажите мне, как детки наши. Что наш первенец, Кешаня?
Иннокентий. Иннокентий все также по моим тропкам проверенным бегает. Протоиерей Гаврило послан мною на Аян. Ольга и Параскевна послушницы при монастырях. Катерина за мужем своим, помнишь священника Илью Ивановича Петелина, на миссии служит в Америке, Феклуша учится в Патриотическом институте. Вот уже 15-й годок пошел, как не видел тебя, люба-душенька. Даже смертию своей открыла ты мне путь к монашескому постригу, и дети наши, все шестеро, уже не дети, и подхватили нашу ношу и при содействии и попечении добрых людей служат кто усердию Церкви Божией, кто семье своей и детям, освободив меня от родительских обязанностей. И пятнадцатый год зовусь я Иннокентием в честь первого епископа Иркутского.
Екатерина Ивановна. А Пашенька наша все также кроткая и робкая ровно зайчонок?
Иннокентий. Параскевна наша подвизается в Борисовской женской пустыни в Курской губернии и признана достойной поступления в послушницы. Да укрепит ее Господь Бог до конца жизни в ее намерении посвятить себя Господу, Небесному Жениху! Из всех сестер она суть самая счастливая. Теперь у нее одна забота: угодить Господу, и для того бороться с собою — токмо и всего!
Екатерина Ивановна. Господь Бог милостив, и все мы некогда увидимся там, в обитателях Отца Небесного, и увидимся в незамеченной радости, и увидимся не на месяц и не на год, а на всю вечность, а здесь на земле что за свидание!
Вместе садятся на землю. Все также падает снег.
Иннокентий. Прожили мы с тобою двадцать два года вместе. И женитьба наша уберегла меня чудом от академии и направила на миссию священника. Так бы сидел бы я сиднем во столицах и не казал бы носу на вольные просторы родины своей. Отсюда я родом и должен служить Сибири и народам ее малым и богобоязненным.
Екатерина Ивановна. Должен-должен. Помнишь, как Крюков, вернувшись из Уналашки, и став твоим духовным сыном, все сказывал об алеутах и их усердии в молитве и слушании слова Божьего и загорелся ты весь желанием ехать к ним.
Иннокентий. Да как же не помнить! Как разгадались сии намерения, так бросилась моя семья со слезами и воплями и стала просить изменить. Но так ничто и не помогло.
Екатерина Ивановна. И вот ты здесь. В стране дебрей и тундр, новое светило веры Христовой. Как они без тебя?
Иннокентий ложится, кладет свою голову на колени Екатерины Ивановны.
Иннокентий. Мне жаль одно, что не успел докончить начатого, да что не столько прилагал усилий, сколько надо бы. А ведь они надеялись и ждали. И здесь отдам Ему душу, как и ты. Могу ли я вменять себе заслугу, или считать за какой-нибудь подвиг то, что поехал сюда, да вас за собой повел на погибель? На все воля Божья.
Екатерина Ивановна. На все. (Пауза). Спи, батюшка, спи.
Екатерина Ивановна кладет голову Иннокентия на землю, отстраняется. Она становится другой женщиной, местной жительницей.
Екатерина Ивановна. Владыка, Владыка! (Кричит). Тут ить! Тут ить они!
Из леса выходят люди.
Сцена III
Трактир на окраине Якуцка. Сумасбродный и праздный народ по виду беглые каторжники пьют спирт и играют в карты. В трактир входит Сиротин.
Первый каторжник. О, брат! Сегодня чой-то припоздал. Опохмелишься или сразу за дело?
Сиротин (трактирщику кидает монету). Неси стакан! (Первому картежнику): Давай! Банк!
Второй картежник. Эка бойкий! Все и сразу!
Третий картежник. Раздаю на троих?
Сиротин. Давай!
Третий картежник раскидывает с колоды каждому по четыре карты и остается наблюдать за раскладом. Игроки делают ставки, обмениваются парами карт, в завершении бросает второй картежник.
Сиротин. Дама?
Первый картежник. Как видишь.
Второй картежник. Тяни с колоды!
Сиротин тянет, смотрит и с досадой забирает в свой набор.
Сиротин. Не подфартило! Давай масть!
Второй картежник. Да хоть вины!
Сиротин думает. Ему приносят стакан, он залпом выпивает и занюхивает рукавом.
Второй картежник. Что, нет? Ну все, авось, ко мне в карман!
Сиротин. А ты погодь, погодь. Авоськины детки не рождены.
Третий картежник. Да не тяни! Будет?
Сиротин бормочет себе под нос.
Третий картежник. Ась?
Сиротин. На ась есть зась! (Кидает карту из своего набора и победоносно смеется).
Игроки снова выкидывают по карте. Последним скидывает второй картежник. Сиротин на миг задумывается и бьет последней картой. Все издают истошные крики.
Первый картежник. А масть-то не та!
Третий картежник. Гляди-ка, а я-то тоже не приметил.
Второй картежник. Нагреть хотел, паскуда?
Сиротин. Зенки-то протри! На деньги играем.
Оба выскакивают из-за стола. Их расталкивает третий картежник.
Третий картежник. Трактирщик выгонит.
Первый картежник. Тебе еще, Уйбанка, повезло. Я б даму на конец приберег и без штанов тебя оставил.
Сиротин. Да, без штанов, да даму на конец. Всегда б так! Давай по новой!
Второй картежник (сгребает выигрыш, часть денег возвращает первому картежнику). Что, с последними грошами вздумал отыграть, все, что за неделю прогулял?
Первый картежник. Проиграл, пропил да спустил!
Картежники гогочут.
Третий картежник. Иди вон нову кралю посмотри, покамест в кармане вошь не осталась.
Сиротин. Успеем!
Первый картежник. Вот сколько дней ты тут ошиваешься, и по правде говоря, везет тебе не часто.
Сиротин. Да по правде говоря, везет тут единственно некоторым.
Первый картежник. А что ж тогда тебе не жалко денег? Али играешь не на свои?
Сиротин. Да как начну играть, не вмочь остановиться. Ноги сами сюда идут, руки сами к колоде тянутся. Поделать ничего нельзя. И так покуда последнюю рубаху не сниму.
Первый картежник (показывает на третьего картежника). А с нашим Егоркой такая же поговорка. Проиграл в карты службу, избу да жену. Теперь когда денег нет, а их у него никогда нет, колоду тасует и раздает. Ну что давай еще разочек, вдруг повезет?
Сиротин (трактирщику). Еще стакан! (Третьему картежнику). Получше тасуй и не дури!
Второй картежник. По четвертаку?
Сиротин. Давай на полтину ровно, чтоб надвое удобнее делилось.
Картежники переглядываются.
Второй картежник. Ну уж давай, коли не врешь.
Все делают ставки, Сиротин отчитывает монеты и ставит. Сдают карты.
Сиротин. Есть! Ну вот и дело! Клади.
Второй картежник кладет карту. Сиротин снимает с колоды и собирает обе карты. Картежники снова удивленно переглядываются. Сиротину приносят стакан, он залпом пьет, отсчитывать монеты, ему уже, кажется, не хватает. Трактирщик не доволен, но махает рукой. Дальше играют молча.
Сиротин (кидает карты). Колода краплена!
Первый картежник. Краплена, говоришь? А может, ножичком проверим?
Второй картежник собирает ставки.
Второй картежник. Резвый малый. Один у нас уже тут напроверялся.
Сиротин (вытаскивает из карманов последние монеты). Все, больше нету ничего!
Третий картежник. Не густо. С такою ставкой может тебе в лото сходить сыграть на интерес?
Первый картежник. Последнее оставь дабы напиться.
Сиротин (снимает с шеи крест и кидает его к монетам). Все заберите, паскуды.
Первый картежник. Сие ты зря! Ты Бога не гневи, прощать не будет.
Третий картежник. Про сию падаль, сказывали, попа Вениаминова, что ехал к нам, на той стороне реки оставил помирать в снегу и учинил разбой.
Первый картежник. Попов ограбил? Про сие надобно Василию сказать, он, говорят, искал.
Второй картежник. Уже сказали. Иди к нему. Василий хоть сам большой разбойник, не чета тебе, таких не жалует, раз сам ему покаялся.
Третий картежник. Ступай! Али помочь?
Сиротин. Сам дойду.
Второй картежник. Сбежит, паскуда!
Сиротина хватают, он вырывается, начинается драка.
Второй картежник. Скотина! Поповы деньги посадил! Вдарь ему, вдарь!
Сиротина избивают и вытаскивают из кабака.
Сцена IV
Дом якутского купца. Озеров, Кашеваров и Кутана.
Озеров. Так, знатно. И что же мы еще запамятовали? Эвкалиптовое масло, шалфей, сметана, мед. Зачем бочонок привезли, горшочка бы довольно. Что будем ложками его хлебать? Перец, редька, инжир. Всего до кучи. Как угораздило в Якутске найти мешок инжиру?
Кашеваров. Кесик нашел.
Озеров. А кедровые орешки? Их-то не хватает. Я ж записывал! Вот вечно ты, Андрей, чего-нибудь забудешь!
Кашеваров. Да вот же, вот они!
Озеров. А, вижу. Как лекарь сказывал, орешки с медом дают хорошее отделение мокроты. Кутану, нет, Кесика с Кутаной пошли сегодня за творогом. А сам найди фруктовый уксус и алоэ. Не надо целый куст. Двух веточек довольно, впрочем токмо не засохших, а с соком.
Вбегает Кесик.
Кесик. Идуть! Идуть!
Озеров. Как? Сами?
Кесик. Да с вечера вчерашнего все на ногах! Уж два визита сделали в монастырь и к губернатору.
Озеров. Как? А почему мне никто не сказал?
Кашеваров. Я сам не знал.
Входят Иннокентий, купец, его супруга, дети.
Иннокентий. Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, прости нас!
Озеров, Кашеваров, Кесе, Кутана. Молитвами святаго Владыки нашего, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!
Озеров. Благословите, Владыка Преосвещенный, вы уже на ногах?
Иннокентий. Прости меня, вчера после нашего разговора мне сделалось вдруг лучше, и я решил с милостью Господней подняться на ноги. Как видишь, дается мне сие неплохо. Дел много накопилось за время моего беспамятства. Паства ждет. Мне келью приготовили в монастыре, будем переезжать.
Озеров. Помилуйте, там с потолка течет и стены продувает.
Купец. Владыка, почтем за честь последующее ваше пребывание. Спокойней здесь, покуда никто не знает, что Вы у нас.
Иннокентий. Благодарю любезно, Афанасий. Спаси Бог вашу благочестивую семью! Нам много надобно успеть, и там сподручнее. Во храме Божьем свята благодать, не по животу, а по духу вечному. К тому же с завтрашнего будем молебен читать.
Озеров. Как молебен? По святому апостолу Фоме? Знать, завтра утреннюю служим?
Иннокентий. Знамо. А для чего мы здесь?
Озеров. Так, значит, надобны елей, вода. Народу будет много. (Кашеварову): Сегодня справься по Великой агиасме, у них немного оставалось. (Иннокентию): А акафисту добавляем? Непременно! Как без акафисты? Считай, то будет впервые служба на сие возвращение. И надобно всем объявить. Готовим хор! Да, мы как раз готовим хор, как токмо прибыли сюда, я Вам, Владыка не успел докладывать. Нет, право, лекарь Вам предписывал покой.
Иннокентий. Коль даровал мне Бог здоровье, его бы надобно направить на служение Ему и в сем будет мое выздоровление. Не собирают винограда с терновника, не пожимают смокв с верблюжьих колючек. Болезнь не даст плода — одно уныние и скука. А чай с травами, да баня — от сего не буду супротив. Вот единственно б кашель на утренней не помешал.
Озеров. Нам надобно испросить хозяев разрешения разместить на время вашего присутствия сей провиант.
Купец. Пойдемте, я покажу, куда покласть.
Семья выходит из комнаты. Купец и Озеров собираются выйти.
Иннокентий. Постойте. Отец Михаил, я просил организовать мне встречу с Дмитрием Хитровым по переводу Евангелия на якутский.
Озеров. Дак лекарь сказывал покой и никаких собраний.
Иннокентий. Понято. Ступайте с Богом! Андрей, останься.
Озеров (Кашеварову). Долго не докучай! Владыке надобен покой и лучше бы в постели.
Все, кроме Кашеварова, выходят.
Иннокентий. Андрей, мне надобна твоя подмога, как толмача и рассудительного человека. Нам нужен комитет по переводу духовных книг. Для начала сзови священников Хитрова, Винокурова, Либанского, Конюхова от Амгинской церкви да Попова от Мегинской. Справадься, как у них с дорогой. И срочно собирай. Составим перечень изданий и список членов комитета. Работы много! И перво-наперво мне принеси все письменные принадлежности, которые отец Михаил из медицинских соображений от меня запрятал.
Кашеваров. Благослови, Владыка!
Кашеваров кланяется и выходит.
Иннокентий. Есть «Краткая священная книга» для детей, простая и доходчивая — с нее начнем. Будем собирать в церкви отроков в свободное от службы время и предлагать житейские поучения по Закону Божию.
Входит Кесе.
Кесе. Благослови, Владыка!
Иннокентий. Спаси тебя Господь!
Кесе. Владыка! Я знаю, у вас заботы и здоровье требует ухода. Но не могу сегодня не спросить.
Иннокентий. Мне дорого твое стремление к послушанию. И если ты готов послушаться моего совета, то спрашивай. В чем твой вопрос?
Кесе. Намедни я задумался о том, что райский сад, в который мы последуем за праведниками, мы сможем увидеть лишь на том свете. Но после смерти то никто не возвращался, ну, из моих знакомых подлинно. Откуда ж мне тогда знать наверное, что ждет меня тот райский сад, а не геенна с демонами и чертями?
Иннокентий. А разве не довольно того, что говорил нам Иисусе?
Кесе. Довольно. Быть может, то искушает меня диявол?
Иннокентий. Ты можешь мне поверить подлинно. В тот раз, когда меня сковал смертельный холод, я видел сад блаженный, благоуханный, в котором мы будем радоваться чистой, непрестанной и вечной радостью, не зная ни томления, ни печали, а токмо любовь и радость от бытия с Ним. И были ангелы, и наши праведники, и моя покойная супруга, и место было для тебя, и для Андрея Кашеварова и для отца Михаила. А искусителя и доводов его не бойся. Ты знаешь, завтра праздник апостола Фомы. Он тоже ведь не верил в Воскресение Христово и даже просил у Спасителя нашего вложить ему руку в ребра Его и осязать раны. И Иисусе Христе позволил сделать ему так. И Фома горячо уверовал в учителя своего и пошел в край язычников свидетельствовать за Него и мученически умер от их рук.
Кесе. Спаси Вас Господи! Я тот час расскажу о сем Андрею и отцу Михаилу. Дабы они тоже не сомневались. А Кутане там место имеется?
Иннокентий. Имеется.
Кесе. И ему рассказать?
Иннокентий. Расскажи.
Кесе. Благослови, Владыка!
Кесе убегает.
Иннокентий. Хороший малый.
Стук в дверь.
Иннокентий. Милостиво прошу!
Входит Сиротин, его одежда разорвана, сам он истерзан.
Сиротин. Владыка!
Иннокентий. Говори, коли пришел!
Сиротин. Ты думаешь, меня заела совесть? Такая знаковая величина, люди в услужении, и даже среди разбойников в почете. Ты долго к сему стремился? Иль не стремился, а люди сами как икону подняли на алтарь и пыль сдувают? С чего бы вдруг? А знамо ли тебе, каким ничтожным может быть человек! Каким безмерно подлым, лживым? Какие низости в себя вмещает душа! Быть может, ты один столь праведный? А кто вокруг, хотят погреться в твоем свете и тепле? И сами себе не могут рядом с тобою признаться в том, какие они по сути?
Иннокентий. Мне знамо лишь чужие нужды и голод страждущих к живительному слову Бога.
Сиротин. Не говори сейчас о Боге. Не то чтобы не верю — не могу! Всех нас сожрет могильный червь. Смотри!
Сиротин достает из голенища нож.
Сиротин. Сколько о Боге ни говори, есть токмо боль.
Сиротин режет свою ладонь ножом, из нее брызжет кровь.
Иннокентий. Кто не был голоден, тот не знает цену хлеба, кто не умирал от жажды, тот не знает цену воды, кто не нищенствовал, тот не знает цену деньгам. Мир создали не мы, но создан он для нас. И в каждом человеке, каким бы он ни был, есть семя добра.
Сиротин. Во мне его определенно нет.
Иннокентий. Приходит ли к тебе наш спутник Давыдов?
Сиротин. Приходит Сатана.
Иннокентий. И что он говорит?
Сиротин. Смерти моей хочет.
Иннокентий. Ибо знай! Говорил Иисус, не судите, да не судимы будете. Но не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, дабы не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас. Будешь ли ты готов к прощению, и что ради него сделаешь? Сможешь ли взойти на свой крест или тебе оставаться во тьме грехов? Кем хочешь быть ты: человеком или помойным псом, свиньей, что не видит божественного света, восходящего от лика Спасителя?
Вбегает Озеров.
Озеров. Ах, батюшки мои! Он здесь, здесь, ворвался к Владыке!
Озеров выбегает.
Сиротин. Имеется ли мне спасение от моего греха?
Иннокентий. Раскаяние. Как не путай, а Божья воля все распутает. И если надо, своею кровью смоешь его кровь.
В комнату врываются купец, Озеров, Кашеваров, вооруженные жандармы.
Сиротин. Прости.
Иннокентий. Простишь ли сам себя? Ибо за нашу жизнь нет сих мук, которые позволили б очиститься от нашей скверны. Покайся Господу Иисусе, который умер за тебя. И он дарует тебе путь. Не легкий, но иного быть не может. Храни тебя Господь!
Сиротину скручивают руки и уводят со сцены. Все выходят за жандармами. Иннокентий припадает на колени и погружается в молитву.
Голос за сценой. 19 июля 1859 года в Якутском Троицком соборе впервые было совершено богослужение на якутском языке. Якутов до того тронуло сие событие, что старшины их от лица всех своих собратьев представили владыке Иннокентию просьбу, дабы сей день навсегда стал праздничным. Всего за годы своей службы в Якутске архиепископ Иннокентий окрестил около трехсот тысяч человек.
30 марта 1867 года русское правительство заключило договор с США о продаже Русской Америки. Свершилось сие в секретном порядке втайне от народа. Позднее оставшиеся на Аляске русские подданные неоднократно обращались с прошениями к представителям русского правительства в Америке с просьбой помочь им в переселении на азиатский берег России, но безрезультатно.
В 1868 году в возрасте 71 года Иннокентий Вениаминов был назначен митрополитом Московским. Умер митрополит Иннокентий, «угасая постепенно», 31 марта 1879 года — в великую субботу. В 1977 году решением Священного Синода он причислен к лику святых Русской Православной Церкви.
ЗАНАВЕС