Рассказы

Рассказы

ТИХИЙ ПРОЗРАЧНЫЙ ОМУТ

 

Моё детство прошло в маленьком степном посёлке с гордым названием Соколовка, расположенном на равнине степного Алтая. Отцы-основатели, закладывая наш посёлок в 1924 году, ощутимо дали маху, расположив его вдали от больших рек, озёр и солидных складок местности. Они ведь руководствовались тогда совсем другими критериями, на повестке дня у отцов-основателей стоял вопрос о хорошей земле для возделывания агрокультур. Вот тут они не оплошали, картошка и капуста с морковкой у нас и впрямь родились отменные, да и пшеница с кукурузой – тоже. Кукуруза стояла словно лес – под два и более метра. Я уже не говорю о ягоде-паслёне. Чисто смородина был паслён, такие же здоровенные кусты и ягоды на них.

При отсутствии гор и крутых склонов проблему со штурмом и покорением высот мы всё же худо-бедно решали: карабкались на тополя, берёзы и клёны, и, ухватив их за вершины, плавно, а иной раз и не совсем плавно, а резко и с располосованными штанами «парашютировали» на землю. А ещё мы карабкались по гладким опорам геодезического пункта триангуляционной сети вверх, чтобы быть поближе к небу, а зимой отчаянно и бесшабашно сигали вниз с высоты 10–12 метров в глубокие сугробы, воображая себя десантниками.

Таким образом, если с покорением высот вопрос как-то решался, то с покорениями водных глубин у нас в малолетнем возрасте был полный застой по причине отсутствия приличных водоёмов у нашей маленькой Соколовки.

Хотя места для купания, вернее, для бултыхания у нас всё же наличествовали. Первым купальным местом были так называемые «Долки», располагавшиеся сразу же у края посёлка, за деревянной ветряной мельницей, и «Кочки» – низина в километре от нашего посёлка, отделённая от «Долков» небольшой земляной гривой, на которой после весенних дождей в изобилии росли грибы шампиньоны. Вот в этих низинах по весне скапливалась талая вода, заливая довольно-таки обширные площади. «Долки» были помельче и пересыхали полностью уже к концу июня, а «Кочки» держались при обильных летних дождях и до сентября месяца. По краям стихийного водоёма «Кочки» густо рос рогоз. В небе носились и плакали чайки, по отмелям бродили болотные кулики, трясогузки и другие мелкие птицы. А когда налетал ветер, то по воде неслись и шумно плескались о низкий плоский бережок самые настоящие волны. При известном воображении, стоя на этом плоском бережку и имея на стриженой «под ноль» голове бескозырку с надписью на атласной ленте «Моряк» или «Герой», можно было вполне мнить себя бывалым морским волком. Правда, местом для купания низинка эта была, скажем так, не совсем подходящим, потому что как раз здесь же находились и летние выпаса нашего поселкового домашнего стада, так что берега и прибрежная часть водоёма были густо «заминированы». По малолетству мы мало обращали внимания на это обстоятельство, но, став школьниками, уже чурались подобных водных процедур.

И, чуток повзрослев, для купания мы облюбовали другое место, тоже неподалёку. В километре на юг от посёлка, в берёзовом колке, к которому вела узенькая тупиковая просёлочная дорога, проложенная меж пшеничных полей, находилась блюдцеобразная впадина, в которой также оставалась к лету вода от весеннего таяния снегов. Но к тому времени, когда подходила пора купания, а это конец мая – начало июня, «озерцо» это ощутимо сокращалось в размерах, становясь в зените лета уже просто банальной ямой, в которой от нашего бултыхания вода становилась мутноватой. Конечно, после такого «купания» приходилось отмываться дома водой из бочки. Но, тем не менее, такие вот водные процедуры как-то утоляли нашу мальчишескую страсть к водной стихии. И других перспектив у нас пока что не было.

Не было до той поры, когда, на наше мальчишечье счастье, в стране начался подъём целинных и залежных земель, как тогда выражались. И наш забытый богом и людьми посёлок тоже оказался втянут в этот водоворот грандиозных перемен. Жизнь прямо-таки забурлила, стремительно менялась, поражая нас, мальчишек, разнообразием всевозможных технических чудес: в посёлок провели радио, электричество.

Ну, словом, много было всякого-разного интересного, это надо отдельно рассказывать! Много, много разнообразной техники поступило к нам в посёлок. Но и мы, мальчишки, получили неслыханное диво дивное – в продаже появились велосипеды! О это сверкающее хромированно-никелированное чудо! Сколько шишек набили мы, сколько ссадин, осваивая рогатого коня! Но все эти синяки и шишки, вызванные падениями, конечно же, сторицей окупились, когда мы освоили велосипед. Ибо мы получили средство передвижения, и наши горизонты ощутимо раздвинулись, у нас словно крылья за спиной выросли! И тут вплотную встал вопрос о мальчишечьей экспансии. Мы двинулись на поиски и завоевание новых жизненных пространств обитания, и таким местом для нас стала Калиновка – расположенная в трёх километрах от нас покинутая деревушка. Жители её давно разъехались по окрестным сёлам и деревням, а на месте стоявших когда-то хат теперь горбились невысокие холмики.

Калиновка располагалась на правом, пустынном берегу степной речушки Кучук, в долину которой с окрестных увалов левого берега сбегали березняки, а в них в изобилии росла душистая лесная земляника. Вы спросите, почему жители из такого благодатного места уехали? А по той простой причине, что огороды у них на правом берегу были плохи, не родилась картошка-капуста. Да, вот такой казус. Но в подтапливаемой по весне речной долине росла высокая густая трава, и здесь располагались летние выпаса наших поселковых животноводческих ферм, где нагуливали вес коровы, телята и барашки.

Вот именно здесь и была наша вотчина, наш подростковый рай. Здесь мы властвовали безраздельно, река было полностью под нашей юрисдикцией. Здесь мы ловили рыбу и сусликов, жгли костры, варили уху, пекли картошку и жарили мясо тех же сусликов, собирали ягоды. Ну, и, конечно же, купались. Да, это было самое чудесное время! Мы плавали по реке на накачанных воздухом старых автомобильных камерах, ныряли, натянув на глаза очки комбайнёра, пытаясь проникнуть в подводный мир. Как раз вовремя подоспел фильм «Человек-амфибия», а за ним и восхитительный, завораживающий фильм «В мире безмолвия» Жака-Ива Кусто. И ещё приключенческий фильм «Голубая стрела», где тоже были эпизоды подводных съёмок. Конечно, мы срочно и безнадёжно заболели подводным плаванием. Но как, какое подводное плавание в крохотном степном посёлке? Это вам не сигание с высоты двенадцати метров в снег с воображаемым куполом парашюта за спиной! Подводная стихия – дело серьёзное, тут одного воображения мало, нужно специальное снаряжение. Очки комбайнёра явно не годились, и мы раздобыли где-то старенькие круглые очки в резиновой оправе, непонятно для чего предназначавшиеся. Герметизация очков была из рук вон плохой, но всё же что-то можно было рассмотреть. Встал ребром вопрос изготовления ласт. Что же за водолаз и – без ласт? Самый подручный материал, которым мы располагали тогда, была фанера, которую мы и использовали на начальном этапе. Но такие фанерные ласты неудобны, тяжело их под воду утаскивать, поскольку всплывают они, и это направление было забраковано. Начали мастерить ласты из рваных автошин, скрепляя вырезанные пласты резины заклёпками в два, три слоя. Такой материал и такая технология ещё туда-сюда годились, упругость некоторая обеспечивалась. И мечта была – достать старый противогаз. Заметьте, не акваланг, а противогаз. Думалось: вот тогда-то мы сможем смастерить акваланг. Да, мечты у нас были нешуточные! А ещё мы делали подводный перископ, чтобы разглядывать флору и фауну в речных омутах. Словом, терпеливо и настойчиво пытались освоить водную глубь. Ну время было такое, стремительное, что ли… В космос запускались спутники и летали космонавты, прокладывались железные дороги, возводились плотины, разнообразная техника пылила по нашим степным просторам, небо было перекрещено инверсионными следами реактивных самолётов, и мы, мальчишки, тоже были захвачены этим вихрем: строгали, пилили, скручивали, склеивали…

Уже окончив школу и уехав в 17 лет на учёбу, я впервые увидел настоящую, большую и судоходную реку. И одной из первых «солидных» покупок в городе у меня был «комплект № 1»: резиновая маска с дыхательной трубкой и пара пластиковых ласт. Моему счастью не было предела, я в первый же свободный день устремился на берег Иртыша и… И вволю нахлебался воды. Ибо всё оказалось не так-то просто. Но уже к концу дня я довольно сносно овладел искусством плавания в маске и шустро работал ластами. Достаточно прозрачные воды Иртыша давали возможность видеть подводный мир. И хотя этот мир реки Иртыш, конечно же, мало походил на неописуемой красоты подводные ландшафты тропических атоллов в фильмах Кусто, но всё же, всё же… Словом, я не был разочарован. Глядя на меня и ещё несколько парней из нашей группы приобрели «водолазное» снаряжение.

Попозже, выехав на геологическую практику, мы, как говорится, оторвались по полной программе. Наш учебный геологический полигон «Караульная сопка» Семипалатинского ГРТ располагался на берегу могучего Иртыша, в широкой речной долине которого изобиловали протоки и старицы, а в них – достаточно чистая и прозрачная вода. Мы вдоволь ныряли, любуясь красотами подводного мира, погружались на большую глубину, исследовали заросли водорослей, пытались гонять вёртких рыб, воображая себя подводными диверсантами, переворачивали на мелководье полигоновские лодки-дюральки с визжащими от страха девчонками. Славное было время…

И как-то на полигоне со мной случилось не совсем понятное происшествие. Был в речной долине Иртыша, вправо, если спускаться к нему от палаток и жилых домиков полигона, под крутым бережком небольшой омут, этакая заросшая по берегам развесистой черёмухой старица. Вода в этом водоёме была очень холодной, видимо, роднички были на дне. Однако водичка, следует заметить, была прямо-таки кристально-чистая, прозрачная, словно слеза. В этом омутке мы не купались, поскольку берега у него были сильно заросшие, ветки деревьев в воду опускались, а ещё у берегов из воды торчали какие-то сучковатые коряги. В общем, береговая обстановка не располагала. Но мне почему-то хотелось нырнуть в этом омуте, вот хотелось – и всё. Прямо-таки тянуло туда нырнуть. Иногда я, проходя мимо этого омута, останавливался у сучковатого заграждения и подолгу всматривался в его зеленоватую воду. Хотя что там смотреть? У самого берега – усеянное корягами и затканное зеленоватым мхом дно. Но – тянуло. И вот как-то я всё же решился. Тёплым воскресным днём, когда мы отдыхали от учебных занятий, я, взяв комплект своего снаряжения, отправился туда, к этому самому чёртовому омуту, решив осуществить столь странно желанное подводное погружение. Напялив ласты, я осторожно, чтобы не наткнуться на сучья, вошёл в воду по пояс, надел маску, взял в рот загубник дыхательной трубки и поплыл на середину водоёма. Водичка даже за полдня не смогла прогреться до сносной температуры, была, конечно, холодновата, свежая такая водичка, но терпеть было можно. Выплыв на середину омута, я, изогнувшись телом, взмахнул ластами и ушёл на погружение.

Если вам приходилось видеть фильм «Последний дюйм», то вы должны помнить то ощущение, нечто вроде лёгкого шока, когда унылая и однообразная пустынная местность морского залива на экране вдруг резко сменяется потрясающе неправдоподобными, яркими красками подводного мира. Именно такое ощущение я испытал при погружении в омут! Под водой было удивительно красиво: донная поверхность омута была выстлана зеленоватым мхом, который к тому же висел длинными густыми космами-мочалками на затонувших корягах. Отчётливо виднелась разноцветная галька, лежавшая на дне в прорехах мохового покрова. Сверху, сквозь колеблемые лёгким ветерком кроны черёмухи и зеленоватую толщу воды, в глубины омута пробивался солнечный свет в виде светло-зелёных и светло-голубых колеблющихся столбов, похожих на колонны некого величественного храма, упиравшихся в дно и высветлявших на нём пятна различной конфигурации. Эти световые солнечные пятна хаотично двигались по дну омута, и создавалось впечатление, что это не мох, а пятнистая шкура какого–то исполинского доисторического монстра, медленно передвигающегося по дну. Я завис над всем этим потрясающим и в то же время в чём-то жутковатым великолепием, медленно оглядываясь по сторонам, слегка перебирая ластами. Медленные шевеления моих ласт и колебания солнечных столбов и пятен были единственными движениями в этом прозрачном таинственном мире. Остальное всё как бы застыло в удивительном, завораживающем мире вечного безмолвия. Наверное, так должны выглядеть затонувшие храмы легендарной Атлантиды. Словом, зрелище было красоты необычайной, оторваться от созерцания которого было невозможно. Но это длилось всего лишь какое-то мгновение, может быть, минуту, полторы.

Внезапно меня обуял какой-то иррациональный, не поддающийся никакому объяснению страх. Мне вдруг отчётливо показалось, что кто-то или что-то внимательно и как-то даже оценивающе – другого слова я не подберу – рассматривает меня со всех сторон. Именно так: одновременно со всех сторон, вот ведь какая штука! И взгляд чужой, не человеческий. Вспомнилось: был у древних греков такой мифический персонаж – многоглазый Аргус. Мне стало жутко. Я с силой заработал ластами, стремясь наверх, прочь из этого таинственного безмолвного мира, так не по-человечески разглядывавшего меня, хотя воздуха в лёгких было ещё в достатке. Конечно, до знаменитого ныряльщика Жака Майоля мне было далековато, но уж 2,5–3 минуты без воздуха я в те годы мог обходиться свободно. Так что временем располагал. Но! Но непонятный страх гнал меня из воды. Скорее, скорее прочь отсюда! Вынырнув, я лихорадочно замолотил руками и ногами и, словно моторная лодка, помчался к берегу. Доплыв до береговых коряг, привстав из воды, пятясь, словно поминутно ожидая удара в спину – а я действительно боялся повернуться спиной к омуту, страх по-прежнему цепко держал меня в своих руках, – я заторопился на берег. Вот такие странные ощущения, причём спонтанно и беспричинно. Какой-то непонятный ужас, а почему, отчего – поди разбери, гнал меня на сушу. Паникуя, я кое-как выкарабкался на берег и кособоко, загребая ластами, подбежал к брошенной на траву одежде.

Сбросив ласты и маску на траву, отплёвываясь вязкой слюной, я присел на корточки и накинул рубашку на спину, чтобы немного согреться. Меня бил озноб, не знаю, от чего больше – от какого-то непонятного, жуткого ужаса или же от холода. Наверное, и от того и от другого. Полез в карман хэбэшных брюк, достал пачку сигарет «Шипка», закурил. С каждой затяжкой приходило спокойствие. Подумал: какого чёрта испугался? Ничего и никого в омуте не было, и быть не могло. Тогда кто или что на меня глядело со всех сторон? Нет, подумал я, чепуха какая-то. Никого там, в глубине, нет, наверное, мне просто почудилось. Докурив сигарету, я натянул штаны и рубашку, повесил ласты и маску на изогнутую дыхательную трубку и зашлёпал босыми ногами по узкой и извилистой тропинке к учебному полигону. О происшествии я ничего никому не сказал во избежание всевозможных насмешек. Но больше меня в тот омут не тянуло. Как ножом отрезало. Да я старался к нему больше не приближаться, обходил стороной. А ну его к шутам. На всякий случай.

Со временем происшествие это как-то улеглось в дальних уголках памяти, заслонённое другими событиями, но окончательно забыться – не забылось, и тот страх, который я пережил, он тоже никуда не исчез, запомнился. После этого случая мне доводилось купаться и совершать погружения во многих реках и озёрах, малых и больших, и даже в морях. Но подобного наваждения со мной больше никогда не случалось. Хотя в воде иногда рядом проплывали змеи, водяные крысы, но вот непонятного, обезоруживающего, испытанного когда-то страха подобные встречи не вызывали.

И так с той поры остался без ответа вопрос, который меня мучает время от времени и сейчас: кто или что тогда, во время моего ныряния, так не по-человечески разглядывало меня со всех сторон? Ведь разглядывало же, я уверен в этом. И что же собой представляет это нечто или некто, чему у меня нет названия, которое в таком тихом кристально-прозрачном омуте, в котором нет ни гротов, ни пещер, и спрятаться-то негде, так напугало меня?

Наверное, не зря в народе говорят – в тихом омуте черти водятся. Не отсюда ли истоки всевозможных легенд о тех же чертях, водяных, русалках, наядах и прочих водных загадочных существах?

 

 

ОПЕРАЦИЯ «КЕМЭЛ»

 

Степной посёлок, в котором я родился и проживал будучи школьником, теперь уже, к сожалению, и на карте не отыскать. И вовсе не потому, что он маленький, а потому, что его, посёлка нашего, нет на местности, ибо жители его разбрелись кто куда по окрестным поселениям или вовсе рассеялись на просторах нашей когда-то большой и интересной страны. Вот и меня по окончании школы занесло из крохотного алтайского посёлка в бескрайние степи Казахстана. Хотя перед этим была и учёба, и армия, где из меня делали человека в большей степени городского, но всё равно где-то там, в потаённых уголках души, остались реликтовые островки мальчишечьей сельской психологии. То есть интерес ко всему, что попадается на глаза, и желание самому всё попробовать. Мальчишки сельские – они больше на свой опыт полагаются, ибо взрослые летом заняты неимоверно, а пацанва предоставлена самим себе. Вот скажите, городские жители, кто-либо отпустит своего драгоценного пяти-, шестилетнего отпрыска, к примеру, на речку, да ещё на целый день? Вот то-то и оно. А в деревне – запросто, потому что и разрешения не надо спрашивать: снялись мальчишки ватагой и пошли на речку, словно гуси, выводком… Конечно, переживаний у родителей при таком образе жизни хватает, и даже более чем, но что поделаешь? Это же сельский уклад жизни, такое его своеобразие. Сельский образ жизни формирует и характер, и психологию поселковых мальчишек. Любопытство перехлёстывало через край, всего хотелось попробовать самим. В посёлке было несколько центров мальчишечьего притяжения, и один из них – это конюшня.

Тут много чего интересного. Главное, чтобы лошадь не шибанула копытом. Встречались такие норовистые кобылки, правда, редко. Да и могущий нервно и неадекватно отреагировать жеребец-производитель по кличке Первый находился в персональном загоне, так что мы преспокойно входили к лошадям в общий денник, пролезая между жердей ограды. Всех колхозных лошадей мы знали по именам, и уже с пятого класса нам доверяли самостоятельно запрягать лошадей в телеги. В середине мая – начале лета по воскресным дням мы на пароконной бричке и водовозке–двуколке представляли собой мобильный истребительный отряд, противостоявший нашествию сусликов. Мы самостоятельно целый день разъезжали по колхозным угодьям, выливая водой из нор вредных грызунов. За отловленных грызунов нам начисляли трудодни, платили также и за мясо сусликов, которое мы привозили на птицеферму. Снятые шкурки отловленных зверьков мы сдавали в заготконтору, получая «живые» деньги, которые тратили на свои нужды: покупали капканы для ловли всё тех же сусликов, перочинные ножи и прочее крайне необходимое снаряжение. Так что обращаться с лошадьми мы умели. А некоторые ребята были в особенности запанибрата с ними, например, братья Демченко Коля и Миша. Эти ребята вообще, словно цыгане, могли подойти в степи к любой лошади и поймать её. Наверное, слово какое-то знали. В общем, с лошадьми мы были в самом настоящем симбиозе. Бывало, летом, рыская ватагой по окрестным лесополосам и колкам, проголодавшись, мы выходили к табуну колхозных лошадей и вдоволь пили кобыльего молока. А как? – спросите вы. А так же, как пьют его, вернее, сосут жеребята. Сельская жизнь, знаете ли, несколько упрощает нравы. Это городские дети выезжают с родителями «на пленэр», мы же на этом самом «пленэре» жили, и не всегда наши родители, как я уже говорил, были в состоянии присмотреть за нами.

Но я к чему это веду? А к тому, признаюсь, что, несмотря на своё сельское происхождение и соответствующее воспитание, я так и не выучился, к сожалению, толком ездить верхом на лошади. Нет, если лошадь осёдланная – то да, тут я вполне смотрелся как всадник. Ну, чудеса джигитовки, я конечно, не показывал. Вообще такое в посёлке у нас не практиковалось, наши люди ездили на осёдланных лошадях без всякого, как сейчас говорят, экстрима, как обычно. Я также ничем не выделялся из эскадрона сельских конников. Но только в седле. А вот без седла я мог на лошади проехать лишь лёгкой рысцой, не более. Но промчаться по-настоящему, рысью там или галопом – увы, не получалось. Кубарем на землю – и конец езде… Не мог скакать я «по-индейски», без седла. Кстати сказать, не у всех мальчишек оно и получалось, без седла чтобы. Однако те два брата, о которых я говорил – они, словно черти, скакали без сёдел и хоть бы что… А вот у меня – не получалось. Хотя мой дед Роман пытался научить меня. Бывало, посадит на лошадь – отведи, Володька, на конюшню. Ну, пока еду шагом я – ещё ничего, получается, А пошла лошадка скоком – и закончилась приятная фаза езды: зарёванный, в пыли я возвращаюсь домой. Лет шесть мне было тогда. В общем, не вытанцовывалось скакать без седла на лошади. Видать, не судьба. Как оказалось в дальнейшем, не только на лошадях, но и вообще на верховых животных. Это я понял, когда жил в Казахстане, где приходилось иной раз и на других видах животных ездить верхом, например, на ишаках, на верблюдах.

Кстати, о верблюде. Вот ещё творение Природы! Тот ещё скакун! И, честно говоря, я не могу понять, как там суданские кавалеристы гарцуют на своих одногорбых дромедарах. А ведь мало гарцевать, надо ещё шашкой рубить противника и палить в супостата из карабина. Нет, этого я себе представить не могу. Потому как довелось мне однажды поскакать на верблюде, и опыт какой-никакой, если можно так выразиться, верблюжьей джигитовки у меня имеется, хе-хе. Вот с тех самых пор я люблю только верблюжатину как мясо, а не скачку на верблюдах. Хорошее, кстати, мясо верблюжатина, не зря оно у степняков третьим по вкусности считается. На первом – конина, на втором – баранина. Нет, без всяких натяжек, верблюжье мясо и впрямь неплохое. Но как-то уж обильно пенится при варке. Этим можно и пренебречь, но вот скачка на верблюде… Скачка на верблюде – это нечто! Это незабываемо, как первая любовь. Знаете, такое пожелать даже своему врагу не совсем удобно. Неблагородно, что ли. Однако, давайте по порядку….

Как-то бурили мы скважину на бескрайних равнинах Бетпак-Далы. Наша буровая находилась на плоской, словно гигантская лепёшка, местности, реденько покрытой первой весенней травкой. Стояла весна – лучшее время года в степях и пустынях Казахстана. Правда, в той местности, где мы располагались, буйства природы и сопутствующего ему карнавала красок не наблюдалось, скромненькая была обстановка в окрестностях, но всё равно приятная глазу зелень лёгкого весеннего травяного покрывала наличествовала в той достаточной степени, чтобы периодически вызывать беспричинную счастливую улыбку на лицах. Буровая бригада Алексея Ермакова мне была хорошо знакома, я с буровиками вместе работал ещё будучи на преддипломной практике. А нет лучшего душевного комфорта, чем находиться среди людей, хорошо тебе знакомых и симпатичных. Со сменным мастером дядей Колей Кирюхиным мы когда-то гоняли на мотоцикле с коляской в колхозный сад за персиками и виноградом, а объёмистый, широкоплечий в животе дядя Саша Тиллаходжаев учил меня искусству обработки бараньих голов с целью их последующей варки. Правда, кушать облепленные жиром бараньи глаза я так и не научился. Тут должен признать – дал я слабинку, спасовал. Не смог. Но нельзя же объять необъятное, верно? Словом, бригада была мне хорошо знакома, потому и пребывание моё в кругу знакомых людей было достаточно приятным.

И вот как-то раз загоношились наши буровые ребята съездить на рыбалку. А я по каким-то – уже не помню – причинам поехать не смог. Хотя подобные мероприятия старался не пропускать. Романтик же был, и полевая жизнь мне нравилась, особенно эти её стороны: рыбалка, охота, разговоры на берегу реки или озера у костра после хорошего ужина, долгие маршруты, ночёвки под звёздным шатром южного неба, новые, неизведанные места. Но в тот раз не вышло у меня поучаствовать в интересном мероприятии: были какие-то неотложные дела на буровой, а работа – это главное. И тут уж ничего не поделаешь. Жизнь – она состоит не только из приятностей.

Кроме водителя на рыбалку уехали ещё три человека, уселись в кузов и рванули к горизонту. Озеро находилось недалеко, километров 20–25. Ребята выехали к вечернему клёву, рассчитывая назавтра к обеду привезти в отряд свежей рыбки. А мы, те, кто остался на буровой, усиленно отделяли желудочный сок, готовясь к надвигающейся ухе. Или же к жарёхе. Ведь обвалянные в муке и прожаренные до хрустящей коричневатой корочки жирные сазанчики и караси – это, я вам доложу, такое блюдо – язык можно проглотить! Если сказать коротко, то мы жили ощущением праздника. Однако скоро сказка сказывается…

Ибо к назначенному времени, к обеду, наша машина с рыбаками не появилась. Прошло ещё некоторое время. И наконец на горизонте замаячила небольшая, слишком малая для автомобиля точка. Да и двигалась точка эта очень уж медленно. Скажем так: пешком она передвигалась, ибо это не автомобиль был, а человек. Понятно, что это был кто-то из наших, ибо казахстанская степь – это не самое оживлённое место на планете. Так оно и вышло, когда таинственный объект наконец-то приблизился. Им оказался один из уехавших рыбаков, наш помбур. С трудом добредя до жилого вагончика, он с явным удовольствием опустился на стоявшую у колеса жилого вагончика скамейку и блаженно вытянул уставшие ноги.

Закурить бы! – вместо приветствия произнёс он.

Кто-то из ребят протянул ему пачку «Примы». Мы, столпившись полукругом, ковырялись в зубах после сытного обеда и ждали объяснений.

Сломались… – раскурив сигарету и выдохнув синеватый дым, коротко произнёс пришелец.

Как выяснилось из рассказа ходока, поначалу всё шло хорошо и по плану. На вечерней зорьке клевало удачно. Рыбы поймали достаточно, и вечером заварили небольшую уху. А сегодня утречком, попив чайку с остатками хлеба, сноровисто надёргали ещё ведёрко упругих сазанчиков и выехали на буровую. Да вот незадача: не проехали и пяти километров, как полетел ремень вентилятора, и потому пришлось сделать вынужденную остановку. Скрепили ремень подручными средствами в виде проволоки, но эффект был непродолжительным, потому как ремень вновь разорвался, и уж на этот раз – окончательно. И машина намертво встала километрах в 20 от буровой. Потому и отправился один из рыбаков пешим порядком на буровую за подмогой.

Стали мы думу думать. Запасной ремень вентилятора на буровой имелся в наличии, тут было всё в порядке. Закавыка была в другом: как доставить упомянутую запчасть к месту поломки? Другого транспорта, кроме вставшего намертво в степи автомобиля, у нас не имелось. Буровую установку до окончания всех работ не снимешь с точки, чтобы, сложив вышку, ехать на выручку. А пешком шагать как-то не очень улыбалось. Да и кто пойдёт? Понятное дело, требовались молодые и резвые ноги. А кроме меня и ещё одного молодого помбура других кандидатур не было. Но если учесть, что молоденький помбур был на буровой впервые, то отправлять его в степь одного было нежелательно, очень даже мог заблудиться и сгинуть – хлопот не оберёшься. Нужен был человек, который кроме длинных и резвых ног обладал бы ещё умением ориентироваться на местности и имел достаточный опыт полевой жизни. Народ синхронно посмотрел в мою сторону, потому как вот она и кандидатура на загляденье: молод, геолог, а значит, на местности ориентироваться ему по должности положено. Второй сезон в поле – опыта достаточно. Старший мастер Ермаков Алексей, улыбнувшись – он вообще был очень улыбчивый и доброжелательный мужик – обратился ко мне:

Ну так ты как, Володя? Сможешь совершить марш-бросок? Товарищей надо выручить, тут вопрос серьёзный, без машины невозможно.

Я и сам понимал, что вопрос достаточно серьёзный, машина должна быть на буровой – работу ведь никто не отменял. Но, если честно, на тот момент желания особого куда-то переть пёхом у меня не было. Топать два десятка километров? Как-никак, а это всё же расстояние, пусть и не такое уж чрезмерно большое, но всё же… А с другой стороны, что тут делать? Словом, острая производственная необходимость в моём походе была, очень острая. Тут без вариантов. Но я вяло изыскивал возможности, каковых, здраво рассуждая, не просматривалось:

Эх, если бы велосипед! Сейчас бы в два счёта сгонял бы…

О велосипеде я не зря упомянул. Как-то в одно время был у нас велик на буровой. Мы тогда стояли недалеко от селений, и кто-то из буровиков приволок старенькую веломашину. А потом она как-то незаметно куда-то исчезла… Может, и поменяли её лихие помбуры на водку, кто знает? Такое вполне могло произойти, и этот самый, как его теперь называют, бартер, и тогда имел место быть.

И тут вдруг сменный мастер дядя Саша Тиллаходжаев, лениво почёсывавший под майкой свой большой круглый живот и усердно смоливший очередной папрос Бельмор – так он называл папиросы марки «Беломорканал» – улыбнувшись, весело сказал с неистребимым азиатским акцентом:

Будет тебе велосипед, Бобка! Четырёхколёсный! Помчишь, словно ветр! Весёлый такой ветр! И педал крутит не нада. Ты лошад когда-нибудь ездил?

Конечно, дядь Саша! – горделиво ответил я, расправив плечи. – Что за вопрос? Я же в деревне вырос. Только где мы здесь лошадь возьмём?

Ай, маладес! Лошад ездил? Тогда сможешь ехат! Джигит, честное слово. Да, лошад нет, но зато есть верблюд. Там, смотри…

И он ткнул пальцем в степь. И правда, в километре от нас паслось небольшое стадо чьих то верблюдов. Были они, конечно, не бесхозные, но в степи они бродили без пастуха, подобное было в обычае в те времена. А потому, поскольку скот находился вдалеке от своих хозяев, то ничего не препятствовало временному отчуждению животных для производственных нужд нашего бурового отряда. Я прикинул «за» и «против». Сомнений было несколько больше. Но забурлившая во мне деревенская закваска дала результат. Преодолев некоторую опаску, которая всё же наличествовала, согласился с дядей Сашей: верблюд, как и лошадь, это верховое животное.

Но как ехать-то на нём? Ни уздечки, ни седла?

Тут сменный мастер дядя Коля Кирюхин засмеялся и сказал:

Вовка, да зачем тебе седло? У верблюда два горба – усядешься между них, и будешь, словно младенец в люльке. У верблюда седло всегда с собой!

О верблюдах я знал немногое, и этим немногим была голая теория, не подкреплённая практикой, то есть опытом верховой езды на экзотических животных. В теории я знал, что бывают одногорбые верблюды, или дромедары. Они водятся в Северной Африке и в Аравии. В наших местах живут в основном двугорбые верблюды, бактрианы. Была даже когда-то такая страна в Средней Азии – Бактрия. А вот практики общения с верблюдами у меня было совсем чуть. Впервые такого зверя, как верблюд, я увидел ещё в далёком детстве, наверное, мне было лет пять-шесть. Как-то к нам в посёлок казахи привезли на большой телеге соль. На продажу. А телега была запряжена верблюдами. У нас глаза разбегались. И мы не знали даже, на кого глядеть: то ли на необычных людей казахов, которых мы тоже видели впервые, то ли на диковинных горбатых и косматых животных. Кто-то из пацанов постарше подбил нас на шкоду: дескать, если плевать верблюду в морду, то он тоже плюнет в ответ. Мы тут же решили проверить теорию практикой и начали по очереди подбегать к животным и цвиркать в них слюной. И у нас получилось! Верблюдам и впрямь не понравились наши дерзкие и малокультурные выходки, и один из них ответно смачно харкнул всей мощью своей верблюжьей глотки. И в аккурат прямо на подбежавшего в этот момент моего приятеля и соседа Витьку Ковалёва. То, что вы видели в фильме «Джентльмены удачи» – это просто жалкая подделка. Наш верблюд постарался от всей души, и потому Витькина голова была полностью скрыта под пузырящейся субстанцией, исторгнутой коварным животным. Да и нам тоже досталось от разлетевшихся брызг, хотя и поменьше. Вот этим детским небогатым, но достаточно негативным опытом мои контакты с верблюдами и ограничивались. А нехватка знаний диктовала необходимость в ускоренном темпе пройти курсы погонщиков верблюдов. Судя по всему, дело предстояло нелёгкое, настоящая операция.

Пойдём, Бобка, надо поймат верблюда, пока стадо дальше не ушло. – сказал дядя Саша, сматывая в кольцо вынесенную из вагона верёвку и вешая её себе на плечо. – Да возьми ещё на кухня горбушка хлеб, приманит надо…

И мы отправились на ловлю «четырёхколёсного велосипеда». Так началась, как я её позже назвал, операция «Кемэл». По дороге дядя Саша поучал меня относительно верблюжьих манер.

Оказалось, что время для ловли верблюда мы выбрали достаточно сносное. У верблюдов гон, период ухаживания и спаривания, уже прошёл, так что большой опасности верблюды не представляли. А вот в период гона верблюды становятся нервными, злыми, и могут отреагировать на вторжение человека в верблюжий интим неадекватно. То есть принять человека за соперника со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это заставило меня сильно призадуматься. Весёлое настроение моё заметно поубавилось. А дядя Саша беззаботно пыхтел своим папросом и продолжал обучать меня восточным премудростям отношений с верблюдом. Верблюд – это не просто животное, это, можно сказать, объект для поэтических размышлений. На Востоке, чтобы подчеркнуть красоту женщины, её сравнивают с верблюдицей. И это становится понятным, если взглянуть на это удивительнейшее животное! Лебединая шея, плавная, царственная походка, верблюдица не идёт – она плывёт. А её томный взгляд больших и бездонных глаз из-под длинных мохнатых ресниц! А снисходительно-пренебрежительный поворот головы? Художнику Крамскому свою знаменитую «Незнакомку» надо было писать с верблюдицы – именно так получалось из дяди-Сашиных разглагольствований. И я даже начал склоняться к такой мысли – да, как ни крути, а есть в верблюдах что-то такое… необычное и красивое. Хотя в самом дальнем закутке своей души я всё же удивлялся тем лекалам, по которым было скроено это животное. И потому оставались у меня некоторые сомнения относительно поэтического образа верблюдов, и, как оказалось впоследствии, не зря.

Дядь Саша, а они нас не сомнут сейчас, эти верблюды? А то примут за соперников, мало ли что там у них в башке… – попытался я окончательно выяснить степень агрессивности верблюдов, буде таковые вдруг вопреки известным фактам окажутся сексуально озабоченными.

Да вроде не должны… – философски заметил дядя Саша, – они же не сношаются (тут я просто передаю смысл сказанного) в данный момент, а спокойно трава едят, пасутся. Хотя весной у них тоже бывает бзик. Ну, весна же… Бывает, дурака валяют. Когда они бегом друг за дружка, шея кусают, брыкаются – вот тут лучше не подходи, совсем жаман будет. Ухватят зубами за воротника, бросят под ноги – только рёбра захрустят. А вот когда он верблюдица хочет – тут совсем шайтан делается, шибко злой…

Мы приблизились к небольшому, голов 10–12, стаду верблюдов.

Э-э, – произнёс дядя Саша, присматриваясь к верблюдам. – Старых нет, жалко, всё молодежь. Старый смирный, человека много уже возил, знает. Ну, ничо, и такой тоже пойдёт, куда он денется…

Я не сразу понял, кого дядя Саша имел в виду, произнося слово «он». Меня или верблюда? А сменный мастер тем временем достал завёрнутую в газетку горбушку хлеба и стал приманивать животных. Те поначалу настороженно косились на нас, но потом пообвыкли, да и запах хлеба, видимо, манил их. Потихоньку верблюды начали присматриваться к нам, стали подпускать поближе. Наконец один из верблюдов, здоровенный и длинноногий самец, цистерна на ходулях, потянулся своими длинными губами к ладони сменного мастера, на которой лежал кусочек хлеба. Дядя Саша положил хлеб на траву. Бактриан раздул громадные ноздри, втягивая хлебный запах. Ухватил хлеб, пожевал, задумчиво осматривая горизонт, и вновь, шумно сопя, потянулся к нам. Дядя Саша отщипнул ему ещё кусочек. Взаимопонимание росло, суля перерасти со временем в настоящую мужскую дружбу, и дядя Саша шепнул мне:

Верёвка давай. Толко резко не делай, тихонка делай… – он говорил мне это, а сам гладил доверившееся ему животное по голове и шее.

Я расторопно подвёл верёвку к шее верблюда и сделал петлю. Верблюд никакого внимания не обращал внимания на мои манипуляции, продолжая подбирать хлеб в реденькой травке.

Готово, дядь Саша! – шепнул я Тиллаходжаеву.

Сменный принял у меня конец верёвочного повода. Всё шло по плану, транспорт был у нас в руках в самом прямом смысле слова.

Ну, кет, пошли! – воскликнул сменный мастер, потянув верёвку к себе. Верблюд, опомнившись, вытаращил глаза, заартачился, но сменный поводил у него перед носом оставшимся куском хлеба. Верблюд было засомневался в его добрых намерениях, но потом всё же зашагал за нами, с надеждой шевеля своими ноздрями. Правда, он оставил за собой право время от времени кричать дурным – а иного у него нет – голосом. Так мы и пришли к жилому вагончику под вопли верблюда, который явно что-то заподозрил и потому в беспокойстве крутил головой, оглядываясь на покинутое стадо. Сменный отдал верблюду оставшийся хлеб и привязал бактриана к дышлу вагона. А отряд начал собирать меня в путь-дорогу. Повариха уложила в свёрток немного еды для ребят – мало ли что. Его я засунул за пазуху. Ремень вентилятора перекинул, словно портупею, через плечо. В общем, перед началом операции я выглядел достаточно браво: высок, строен, подтянут, деловито озабочен, со светившимся в глазах живым огоньком, выдающим романтичную душу. Ещё бы, такое приключение! Дядя Саша торжественно, словно автомат молодому бойцу перед строем, вручил мне длинный черенок от лопаты.

Палка не теряй, если верблюд заартачится – палкой его поправляй. Не давай ему шибка поворачивать голову назад, а то ухватит тебя за нога, стащит со спина, на землю опрокинет – затопчет. Ну, а остальное всё как и на лошади. Ты же лошад ездил, справишься. Джигит, орёл! – бодро заверил Тиллаходжаев и ободряюще похлопал меня по плечу, словно инструктор молоденького парашютиста, застывшего у распахнутого люка перед первым в своей жизни прыжком.

Несмотря на молодость и романтизм, я всё же где-то в глубине души чего-то опасался. Тут ведь что получается? Получается как бы по лезвию бритвы. А ну вдруг всё же стащит меня верблюд со спины? Можно вполне выбыть из списка активно радующихся жизни. Но теперь уже поздно труса праздновать. Надо поддержать своё реноме романтика, бывалого полевика и парня деревенской закваски. Опять же – «джигит», «орёл». Лестно, что ни говори, осознавать, что только от тебя зависит успешный исход всей операции по оказанию помощи застрявшим в степи товарищам. Коль взялся за гуж… А кстати, о гужах и прочей упряжи!

Дядь Саша, а это… уздечка где? – робко спросил я оптимистично настроенного сменного мастера.

Какой такой уздечка–муздечка? Нету уздечка, Балодя. Верёвка верблюду за шею привязан – это и есть твой уздечка. Конечно, по правилам надо бы ему палочка в нос или колцо, но где его сделаешь тут на буровой, колцо? Нет никакого колцо, так будешь ехат… – растолковывал мне дядя Саша премудрости верблюжьей упряжи. Тут надо пояснить, что ездовым верблюдам вставляют в носовой хрящ кольцо или специальную палочку, к которым и прикрепляют ремённый повод, с помощью которого затем управляют своенравными кораблями пустыни. Такой вот верблюжий пирсинг.

А как им тогда рулить? Ну если повернуть надо? – я пытался расширить свои познания в искусстве езды на верблюде.

У тибе палка ест? Ест. Вот этот палка слева его по морда бьёшь – он направо идот, бьёшь справо – он налево идот. Тут всё просто, премудрост балшой нету… – ответил мне дядя Саша. Он отвязал от дышла вагона верёвку, обвитую вокруг шеи верблюда, и потянул её вниз.

Хыр! Хыр! – тут даже я понял, что Тиллаходжаев настойчиво предлагал верблюду прилечь. В ответ на приглашение бактриан снова дурно заблажил и медленно, крайне неохотно начал складывать свои ноги-циркули, опускаясь всей тяжестью своего массивного тела на землю. Зрелище укладывающегося на землю верблюда меня впечатлило. Импрессион, что ни говори!

Хыр! Хыр! Ай, маладес! – преувеличенно жизнерадостно восклицал дядя Саша, похлопывая улёгшегося верблюда по длинной шее. – Садись на верблюд, Бобка. Садись и держись крепче. Ногами держись, руками держись…

Я расстелил меж горбов бактриана старенькую телогрейку и торопливо взгромоздился на корабля пустыни, держа в одной руке палку-погонялку, а другой крепко ухватившись за передний горб.

Уселси, джигит, да? Тагда поднимаемся! – закричал дядя Саша. – Опа! Падъём! Падъём, дарагой! Вира! Вира!

«По-моему, при запуске космического корабля меньше суеты», – подумал я про себя, а вслух тоже воскликнул: – Ключ на старт! Подъём!

Хыр! Хыр! – грозно закричал сменный мастер, насупив брови. Универсальная команда – снова подумал я, с ней и укладывают верблюда, ею же и поднимают вновь. Наверное, всё дело в интонации. Вроде как бы ничего сложного: хыркай себе да палкой направляй верблюда. Ну, должен справиться с порученным делом, невелика премудрость, не сложнее, чем на лошади, – проявив недопустимое легкомыслие, рассуждал я.

Верблюд скособочил угрожающую гримасу на своей и без того страховидной морде, начиная потихоньку звереть от наших приставаний. Ну ещё бы, он же не солдат, а тут достают муштрой, словно новобранца: лечь – встать! Дядя Саша, держась на всякий случай подальше от устрашающих зубов верблюда – а там такие зубищи – я те дам! – настойчиво дёргал за верёвку, одновременно замахиваясь кулаком на верблюда. Мне стал предельно понятен термин «мордовать». Вероятно, понял это и верблюд, потому что раскрыл свою пасть и обиженно заревел.

Мускулы верблюжьей спины, словно округлые валуны, ощутимо задвигались подо мной. Ощущение полной беспомощности, словно при начавшемся землетрясении, охватило меня. Вновь тучами зароились сомнения в правильности принятого решения..

Верблюд, вытянув длинную шею, снова заорал. Прокричавшись, бактриан понял, что мы от него не отстанем, и начал свой удивительный подъём.

Горизонт вокруг заколебался. Меня начало беспорядочно подбрасывать в импровизированном седле: это зашевелился бактриан, расправляя свои сложенные ноги-ходули. Сначала меня дважды швырнуло вперёд – верблюд поочерёдно расправлял задние ноги, слегка растопыривая их в стороны и приподнимая свой зад. Затем отбросило назад – верблюд встал на коленки передними ногами. Я крепко держался за верблюжий горб, силясь не свалиться под ноги поднимающемуся с земли зверюге. А бактриан снова жутко завопил, словно жалуясь непонятно кому на земное притяжение. Тут меня опять беспорядочно затрясло, и земля стремительно провалилась вниз. Верблюд встал на все четыре ноги и выпрямился в полный рост. Сжавшись в комок, я мёртвой хваткой вцепился в горб, прижавшись к нему щекой, с трудом подавляя в себе желание вцепиться в мохнатую шкуру зубами для пущей страховки, и одновременно стараясь нижней частью своего тела хоть как-то расклиниться между верблюжьих горбов.

И у меня всё-таки получилось удержаться на верблюжьей спине во время этого поэтапного подъёма! Вот она, деревенская хватка! Нет, всё же сельский паренёк – это вам не городской субтильный вьюнош, для которого булки на дереве растут.

Горделиво угнездившись на спине мохнатого и горбатого страшилища, я с высоты своего положения победно оглядел стоящих внизу буровиков. Чёрт побери, а вовсе даже неплохо сидеть верхом на верблюде! Впав в легкомысленную эйфорию, я несколько возгордился. Да разве можно сравнить верблюда с лошадью или недомерком-ишаком? Восседать – вот именно, восседать, а не сидеть! – на спине верблюда достаточно удобно. Молод я был тогда и о многом не имел представления. Одно дело – если просто восседать на верблюде, никуда не двигаясь. И совсем другое – езда. А в целом же, как я понял впоследствии, верблюд – животное довольно жёсткое, своенравное, умное и обидчивое, а посему способное на многое, в чём я вскоре имел возможность самолично убедиться и прочувствовать это достаточно хорошо. А пока…

А пока дядя Саша передал мне конец верёвки, обвязанной вокруг шеи верблюда. Сцена расставания была по-мужски скупой: ребята помахали мне на прощанье. А я, улыбнувшись им в ответ, лихо, по-гусарски, пришпорил каблуками сапог свой четвероногий транспорт. Верблюд тут же проявил свой хамский характер и, презрительно сплюнув на землю, проигнорировал мою суету, меланхолично продолжая жевать свою бесконечную жвачку и не трогаясь с места.

Поехали! Кет! Алга, кэмэл! – щегольнул я знаниями казахского и английского языков. Крепко сжав верёвку одной рукой, я с помощью палки-погонялки развернул бактриана в нужную сторону.

Хыр-р! Хыр-р! – захрипел и заперхал я, подражая дяде Саше, и тут же вдобавок к своему хырканью ощутимо торкнул палкой по крупу верблюда. Верблюд медленно повернул в мою сторону свою морду и окинул меня презрительным взглядом. У него было очень многозначительное выражение морды лица, не хватало только пальца, сверлящего висок. Но, благодарение аллаху, подобное верблюду сделать было не под силу. Мерно работая, словно жерновами, своими челюстями, верблюд вновь уронил наземь клок тягучей слюны, шумно и даже как-то осуждающе вздохнул, переступая ногами. Меня качнуло вверх-вниз, верблюд снова оглушительно заревел, словно паровоз на забытом богом и людьми полустанке, и мы тронулись. Памятуя наставления Тиллаходжаева, я был настороже и черенок от лопаты держал перед собой, положив его себе на колени перпендикулярно туловищу животного, дабы сразу же пресечь попытки стащить меня наземь. Однако начало путешествия не предвещало ничего экстремального. Верблюд размеренно и широко шагал по плоской равнине, словно некий фантастический марсианский четырёхножник. Я достал сигарету и закурил. Путешествие обещало быть чертовски приятным.

И действительно, первоначальное впечатление от езды на верблюде вызывало чувство глубокого удовлетворения. Сидеть меж тёплых и мохнатых горбов было достаточно уютно. Громадный рост животного позволял далеко просматривать окружающую местность. Хотя что там просматривать, когда вокруг – полное безлюдье? Да и расстилавшийся перед моим взором пейзаж не склонен был радовать глаз человека, не жившего в степях Казахстана: всюду, куда доставал взгляд, виднелась однообразная плоская равнина. Но меня, искатавшего по этим самым просторам не одну тысячу километров и влюбившегося в эти бескрайние степи и пустыни, окружающая действительность настраивала на лирический лад. Высоко-высоко, в голубом, с редкими белыми облачками у далёкого горизонта небе парили орлы. Рефракция слегка подгибала колеблющиеся в дымке миражей края горизонта кверху, и складывалось впечатление, что я строго по диаметру пересекаю гигантскую зелёную тарелку, накрытую стеклянно-голубой крышкой. И вообще казалось, что кроме нас с верблюдом никого нет в этом мире. Да, просторы немыслимые! А уж красота весенней казахстанской степи!.. Вот даже сейчас, казалось бы, что тут красивого? Плоская равнина, покрытая короткой, ну, от силы сантиметра 3–5 высоты, реденькой травкой, практически никаких признаков животной жизни, но всё равно – красиво так, что дух захватывает! Красиво – потому что просторно. Как шутливо говорят казахи, деревьев нет, и ничто степь не загораживает. И от этой своеобразной окружающей меня неброской красоты весенней пустынной степи, от невероятных бескрайних просторов, от высокого и такого пронзительно чистого голубого неба настроение у меня поднялось совершенно на немыслимую высоту, воспарив к кружащимся в своём медленном небесном вальсе орлам. Меня буквально распирало от избытка чувств, и я запел. Была такая песня в годы моего школярства, называлась «Возвращайся». Вот именно её я и запел, ибо другой песни, где намекалось бы о поездке на верблюдах, я не знал.

 

Много дней дует знойный сирокко,

Но он слёзы твои не осушит,

Караван мой в пустыне далёко…

 

Я редко пою, ибо не дан мне от природы голос. Не судьба, так вышло. Со слухом ещё так и сяк, различу фальшивинку, а вот с голосом – беда. Потому никогда практически не пою, так, два-три такта, не больше. И то если в глубочайшем одиночестве или задумаюсь слишком. Ну и ещё если приходится употребить иногда лишка. То есть когда очень уж лишка, а поскольку такое бывает весьма и весьма редко, то, понятное дело, как певца меня никто не знает, неизвестен я широкой публике. Да оно и к лучшему. И для меня, и для публики, само собой.

Вот потому я, пользуясь отсутствием слушателей, завопил во всё горло, выплёскивая в окружающий весенний мир свои эмоции. Иногда ведь надо прокричаться. Вот я и пользовался предоставленным мне случаем своими менее чем посредственными вокальными данными.

Хорошая такая песня, бесконечная, схема построения её напоминает известную детскую присказку «У попа была собака…». Именно для караванщиков хороша она, эта песня, тем, что её можно петь от рассвета до заката, пока шагает караван. Верблюд не остался в стороне от моих вокальных упражнений и тоже заревел. Возможно, он предположил, что я пытаюсь установить с ним голосовой контакт. Хотя вполне вероятно и то, что его, наоборот, раздражали мои вокальные данные. И, по-видимому, последнее более соответствовало истине. Но, как бы то ни было, других существенных признаков недовольства он не высказывал, и мы успешно продвигались вперёд, от избытка нахлынувших эмоций вопя каждый по-своему в меру отпущенных нам природой вокальных данных. И вот эти самые чувства настолько меня переполнили, что захотелось мне скорости. Знаете, так бывает иногда – всколыхнётся в душе и срочно надо достать горизонт, чтобы ветер в лицо и всё такое… Подобное случается иногда, если хлебнуть простора. Бывалые люди подтвердят. Вот и я, совсем захмелев от чувственно исполненного мною же шлягера и вообразив себя очень бывалым бедуином, этаким Лоуренсом Аравийским, в неудержимом порыве молодечества перепоясал верблюда черенком, решив задать ему стимул к ускоренному передвижению. Верблюд от такой неадекватности моего поступка мгновенно прервал свой мерный шаг. Он чуть присел на задние ноги и повернул ко мне свою морду, угрожающе оскалив зубы.

Ну, ты, животное! Не придуривайся! Вперёд, бактриан! Хыр! – я попытался переломить ситуацию в свою пользу и показать некоторым горбатым, кто здесь хозяин.

Хыр! Хыр! Ну же, алга! Вперёд! Пошёл, кемэл! Кет! – я потряс палкой у верблюда перед глазами, а затем снова хлопнул ею по мохнатому крупу. Верблюд завопил от обиды и возмущения, но что ему оставалось делать? Я сжимал в руках палку, и потому был сегодня главным в степи. Бактриан норовисто взбрыкнул и сделал скачок вперёд.

Давай, давай! – засуетился я, работая палкой. – Алла, алла, алла! Хыр-хыр-хыр!!

Очевидно, хырканье помогло. Верблюд чуть присел на раскоряченные задние ноги и снова сделал прыжок. Но теперь уже чуть вбок. Затем ещё один и следом сразу же другой. Ага! Равнина заколебалась, словно тарелочка на прутике у зазевавшегося циркача. И мы поскакали. Эх! Ветер действительно ударил в лицо, ибо мы помчались достаточно быстро. Настолько быстро, что я вскоре понял: сглупил. Лучше бы мы этого не делали! Оказалось, что езда на скачущем верблюде по своим ощущениям прямо противоположна езде на шагающем верблюде. Это только в кино бедуины красиво гарцуют на своих одногорбых дромедарах. И вообще мне кажется, что скачки, тем более на одногорбых (!) верблюдах – это какой-то голливудский кинотрюк, спецэффект. Это я говорю исходя из собственного опыта скачки на двугорбом бактриане. В реальности даже чтобы на двугорбом усидеть, нужна очень большая ловкость и опыт. Я знаю, что лошадь может бежать рысью или галопом. Или там в карьер. Но вот как назвать бег моего верблюда – я затрудняюсь сказать. Да и не до размышлений мне было, у меня была одна задача – не свалиться наземь со своего обезумевшего горбатого скакуна. При одной мысли об этом мне становилось дурно.

Седло отсутствовало, а следовательно, не было и стремян, с которыми можно было бы как-то самортизировать бьющий мне снизу в промежность и по ягодицам жёсткий хребет верблюда. Всё-таки ещё недостаточно жира поднагулял мой скакун. Старенький ватник, проложенный мной меж верблюжьих горбов, оказался малопригоден в качестве демпфера при такой нетрадиционной бешеной скачке. Наоборот, суетливо ёрзающий между горбов ватник превратился в отрицательный фактор: норовя сползти в ту или иную сторону, он отвлекал моё внимание. Мы скакали… Удивительное это дело – скачка на верблюде. Вот если вы, к примеру, возьмёте доску толщиной сантиметров пять и, поставив её на ребро, станете подпрыгивать на ней, со всего маху, без всякой жалости к себе ударяясь причинным местом о ребро доски – вы получите ощущения, схожие с таковыми при скачке на верблюде.

Спустя некоторое время я ощутимо почувствовал – да, есть такое простонародное выражение: «почуял задницей» – явные признаки деформации своего седалища. Даже копчик начал ныть. Говорят, что верблюды иногда бегают иноходью. Может и бегают. Возможно, те самые одногорбые дромадеры и бегают. А может, и «всё врут календари». Но, как бежал мой верблюд, я не знаю, мне не было видно его мелькающих ног. Твёрдо могу сказать одно: если у вас будет возможность выбора, всячески старайтесь избегать скачки на бактрианах.

А мой разошедшийся не на шутку кэмэл продолжал свою безумную скачку, и как его остановить, мне было неизвестно. Впопыхах я забыл спросить у дяди Саши то самое заветное слово – тормоз для верблюда. А если снова хыркать на него, так это можно и за границу ненароком ускакать. Они ведь выносливые, верблюды. Вдруг сможет несколько суток подряд вот таким манером скакать? Я подёргал верёвку, привязанную к его шее. Безрезультатно. Верблюд никак не реагировал на мои неумелые управленческие попытки. Он скакал, словно одержимый своим верблюжьим бесом. Единственным плюсом было то, что скакал он, хвала аллаху, примерно в нужном направлении. Тут мне неслыханно повезло, а вот что касается остального… Я обхватил горб двумя руками, не выпуская из рук палки-погонялки, и обречённо прижался щекой к мохнатому горбу скачущего монстра. Видать, такая судьба мне выпала – скакать обречённо в никуда. Степь стремительно неслась навстречу, но мне уже было не до окружающих красот. Я не пел песен, и не кейфовал с сигаретой, всё хорошее осталось где-то там, позади, в прошлой жизни, давным-давно. И без того небогатая окружающая действительность свелась к одному-единственному ощущению: к сумасшедшему бегу верблюда. Был только бег и ничего больше. Но зато каков бег! Ни до, ни после я не испытывал такого экстрима! Вот Гоголь посадил своего литературного героя кузнеца Вакулу на плечи чёрту и отправил его в Петербург. Эка невидаль – на чёрте скакать! Мне кажется, что скачка на бактриане будет пострашнее езды на чёрте. Земля то слева, то справа с жадным нетерпением кидалась мне навстречу, готовая в любой момент принять меня на свою широкую грудь. Меня трясло меж верблюжьих горбов, словно на вибростенде. Не откусить бы язык ненароком. У меня, словно у тряпичной куклы, моталась, похрустывая шейными позвонками, голова и что-то громко ёкало в животе. Всё съеденное мною за обедом, спрессовавшись в тяжёлый, плотный и колючий комок, тоже суматошно скакало в желудке, настойчиво изыскивая возможность выскочить наружу. Иногда мне казалось, что я, как и устремившийся в пространство ополоумевший верблюд, тоже роняю наземь зеленовато-серую клочковатую слюну. Временами скакавший верблюд всхрапывал на ходу и прерывисто что-то выкрикивал. Возможно, он кричал нечто весьма обидное для меня. Я же набрался мужества, сжал зубы, чтобы не клацали, и находился в режиме молчания, благоразумно не вступая в полемику. Да мне и не до разговоров в тот момент было. Мне с избытком хватало ощущений и без этого. Адреналин буквально кипел у меня в крови. Меня жгло. В полном смысле этого слова, меня припекало. Я чувствовал, что шкура моя слезает клочьями. Да, именно там. На седалище.

Скакали долго. Или мне показалось, а может, течение времени как-то трансформировалось, теперь трудно сказать. Наконец, утомившись, мой норовистый кемэл перешёл на бег трусцой. Но теперь уже и подобное передвижение причиняло мне невероятные муки. Вскоре верблюд окончательно перешёл на размашистый шаг. Немного полегчало. Я попробовал как-то примоститься меж горбов, чтобы поменьше тревожить сбитую в кровь задницу, но безуспешно. Болело и саднило. Есть такая «женская» посадка на лошади, когда ноги свешиваются по одну сторону. Но в моём случае об этом нельзя было и мечтать. А ну как загремишь с верхотуры? Оказаться на земле один на один с разъярившимся не на шутку животным мне не хотелось. Так что выхода не было, и я продолжал терпеливо пить предназначенную мне горькую чашу страданий. Вспомнив, как совсем недавно бесшабашно горланил на всю степь песню, я смутился. И хвала аллаху, что «нет со мной твоих глаз», а то бы ты сейчас такое увидела, любимая… Кривясь от ноющей боли и стараясь, насколько это было возможно в моём положении, поменьше шевелиться, я с нетерпением обшаривал взглядом марево горизонта. Наконец вдалеке, словно выплывая из колеблющихся волн миража, показался стоящий на равнине автомобиль. В сердцах потыкав палкой в морду верблюда, я направил его в нужную сторону. Мы приближались к месту нашего назначения. Ребята, заметив одинокого всадника верхом на верблюде, вылезли из кабины автомобиля и с интересом уставились в нашу сторону. Верблюд замедлил шаг и, наконец, подойдя к автомобилю, остановился сам, без всякой команды. Я, соблюдая все мыслимые и немыслимые меры предосторожности, перебросил ноги на одну сторону и спрыгнул с верблюда – положить его наземь мне, конечно, было не под силу, сказывался недостаток опыта. Я попытался спружинить ногами при приземлении, но, тем не менее, острая боль всё же достала меня. Прижгло ощутимо, словно раскалённым железом. А верблюд, повернув шею, невозмутимо смотрел на меня, жуя свою жвачку – и как только не потерял её во время бега? Даю голову на отсечение, если бы верблюды умели говорить, то в тот момент верблюд бы мне сказал:

Ну и как? Хорошо прокатился?

Именно эти слова. Уж очень ехидным было выражение его морды. Сунув палку под мышку, я осторожно стащил казённый ватник со спины бактриана. А затем, отступив назад, придерживая повод рукой и держа палку наготове, я в кратких, но энергичных выражениях, глядя в его бесстыжие верблюжьи глаза, высказал всё, что я о нём, верблюде, думаю. Я также упомянул в своём обличительном монологе и его родственников, как ближайших, так и двоюродных, всяких там лам, альпак, викуний и прочих гуанако. И ещё почему-то – сам даже не знаю почему – упомянул и бедуинов. Наверное, просто погорячился. Словом, облегчил душу. Затем отвязал верёвку и сказал, похлопывая увесистым черенком по раскрытой ладони:

Проваливай на… хы-р-р! Скройся с глаз, ходячая синусоида, чтобы я тебя не видел!

И этот урод всё понял. Размеренно перекатывая во рту свою бесконечную жвачку, он, очевидно, в знак полнейшего презрения, сплюнул мне под ноги, развернулся и невозмутимо зашагал в направлении оставленного стада. А сам же я, широко расставляя ноги, словно ковбой из вестерна или же бывалый моряк, не сходивший на берег полгода, враскачку зашагал к стоящим и внимательно наблюдающим за этой сценой посмеивающимся буровикам…

Ребята, радостно галдя, обступили меня, я отдал водителю так необходимый приводной ремень для вентилятора. Возложенная на меня важная миссия была выполнена. Но с какими издержками для меня она была осуществлена – это уже отдельный вопрос.

Вскоре машина победно загудела, и мы взяли курс на буровую. По дороге мы обогнали бодро шагающего кемэла, игриво помахивавшего коротким хвостом в предвкушении встречи со своими подругами, от которых мы его с дядей Сашей так вероломно оторвали. Я стоял в кузове бегущего автомобиля, подставив лицо встречно набегавшему прохладному воздушному потоку.

А в голубом небе по-прежнему медленно кружились степные орлы в своём бесконечном вальсе. Всё же жизнь – удивительно хорошая штука, а случающиеся иной раз на жизненном пути эпизоды вроде моей безумной скачки на верблюде делают её ещё интереснее, разнообразнее, причудливее.

 

 

НОЧНАЯ ВЕРТИКАЛЬ,

или ЛУНАТИК

 

Эта история случилась в апреле 1985 года. Когда в Минске проходило Всесоюзное совещание по повышению технического уровня сельскохозяйственной техники, в котором и наше конструкторское бюро принимало участие. Отправили на это совещание меня, поскольку в КБ именно я осуществлял (была такая тема) авторский надзор за выпуском и эксплуатацией наших конструкций.

В Москву я прилетел самолётом, а там сел на поезд и – здравствуй, Минск! Прибыл в организацию, на базе которой проводилось совещание, зарегистрировался, получил направление в гостиницу. Оказалось, что жить будем в Олимпийской деревне, которая была построена для обслуживания футбольных мероприятий Олимпиады-80. Это слегка заинтриговало, интересно всё же посмотреть, как тут жили спортсмены-олимпийцы.

Оказалось – совсем неплохо жили. Олимпийская деревня «Стайки» расположена в парковой зоне, всё выглядело симпатично так: деревца, аккуратные дорожки и параллелепипеды корпусов-многоэтажек. Внутри тоже нормально сделано, не сказать что вычурно, но аккуратно. А командированному человеку что надо? Ему не до излишеств: тепло, светло – вот это и есть тот необходимый минимум.

Я зарегистрировался в гостинице, взял ключ, прошёл в номер, двухместный оказался, начал распаковывать свои вещи, обживать жилище.

А тут распахнулась дверь, и появился напарник по номеру, да к тому же ещё достаточно знакомый – сотрудник из технического управления нашего министерства Виктор Михайлович. Поулыбались мы друг другу, поздоровались, то, сё.

На следующее утро, прибыв на совещание, перво-наперво выполнил команду подводников: «осмотреться в отсеках». Народу понаехало много, невооружённым глазом было видно, что качество выпускаемой техники и в самом деле волновало многих.

Но самое главное – Вовка приехал, тёзка мой. Ну, он, конечно, Вовка для меня был, а для окружающих – Владимир Екшов из системы МВД. А при чём тут МВД, спросите вы? А при том, что в те времена места не столь отдалённые хозрасчёта отнюдь не чурались, и некоторые изделия наши выпускались именно в таких местах. Да и трудотерапия не на последнем месте была в системе воспитания и исправления оступившихся и преступивших закон граждан. Так что Владимир, стало быть, являлся, на нашем канцелярском сленге, представителем производителя. С Володей мы были в хороших приятельских отношениях уже довольно продолжительное время, впервые повстречались при сходных обстоятельствах ещё в 1979 году в славном городе Киеве.

Словом, мы оба шибко обрадовались случившейся встрече, а после окончания первого дня совещания решили это дело немножко отметить, поговорить «за жизнь» и всё такое прочее. Володя сказал, что он в соседнем корпусе без напарника номер занимает, так что удобнее будет расположиться у него. Взяли с собой «в нумера» кое-чего перекусить и утолить жажду. Поскольку Михалыч отказался примкнуть к нам, навострив лыжи к минским приятелям, то я попросил его не запирать дверь, если вдруг он придёт раньше меня. Михалыч заверил, что всё будет нормально, и на этой оптимистической ноте мы расстались.

У Володи мы посидели хорошо. Как я уже упоминал, мы были с ним знакомы давно, и общих тем и накопившихся новостей у нас было предостаточно.

Но время приблизилось к полуночи, и подошла пора… Мы распрощались, и я в хорошем настроении отправился в свой корпус. Во второй половине апреля в Минске уже достаточно тепло, стоял чудесный вечер, небо было усеяно звёздами. Расслабившись, я не спеша брёл по бетонной дорожке в свой корпус, наслаждаясь погодой, не подозревая, какие испытания ожидают меня впереди.

Взмахнув гостиничной визиткой для успокоения дремавшей вполглаза в холле дежурной, я поднялся к себе на этаж. Дверь в номер оказалась запертой. Подумав, что Михалыч, оказывается, загулял, я, чертыхнувшись, вновь спустился вниз и обратился к дежурной.

Так, а вашего ключа нет у меня, – сказала, позёвывая, дежурная.

Как так нет? – глупо улыбаясь, спросил я. – А куда он, ключ, подевался?

А ваш напарник в номере, – ответила дежурная.

Ну Михалыч, – подумал я в сердцах. – Шутки шутить? Поднимаюсь снова к дверям своего номера. Подёргал ручку – заперто. Начинаю осторожно стучать. За дверью никакой реакции. Начинаю стучать громче – в ответ абсолютная тишина, как в Троянском коне. Н-да, положение складывается не очень. Громко стучать не будешь: глубокая полночь, народ спит, неудобно. Но и тихо стучать – Михалыч не услышит: видать, очень плотно с друзьями приложился, что даже напрочь позабыл о моей просьбе не запирать дверь. В эту самую минуту я осознал, что чертовски устал и хочу спать.

Что делать? Осмотрел замок. Конечно, имея в руках металлический предмет, например, кочергу, дверь можно было без особых затруднений вскрыть, дверной замок был рассчитан на честных людей и я, само собой, был одним из них, потому этот вариант отбросил, не колеблясь. Представить только, какой тарарам будет поутру: сломали дверь! Нет уж, мы пойдём другим путём… А идти, собственно, было некуда, кроме как снова к дежурной.

Я спустился вниз, старательно удерживая на своём лице улыбку, потому как она, улыбка, была сейчас моим единственным оружием и защитой: и мечом, и шитом.

Дежурная недовольно подняла голову. Я сжато и достаточно трагично обрисовал ей сложившуюся ситуацию.

Нужен второй ключ, – подводя итог, я просительно глядел на дежурную. Однако такой заряд обаяния пролетел мимо, ибо дежурная недовольно ответила:

А откуда я вам его возьму? Нет его у меня.

Как нет? – не согласился я. – А на всякий случай? А если вдруг, – я постучал костяшками пальцев по поверхности деревянной стойки, – пожар? Как вы собираетесь спасать казённое имущество в случае чего?

Я умышленно не стал развивать тему о спасении постояльцев – вряд ли это разжалобило бы работницу гостиницы, а вот спасение казённых простыней и матрацев – это был с моей стороны хороший ход! И он дал результаты. Полусонная дежурная таки вступила в полночную дискуссию.

Ну, на этот случай у нас, конечно, есть запасные ключи! – снисходительно сообщила она мне тоном воспитательницы детского сада, объясняющей малышу, что писать мимо горшка – нехорошо.

Вот! – И я с энтузиазмом принялся ковать железо, пока оно не остыло. – Вот этим ключом и открыть! Какие проблемы?

Так ведь ключи у директрисы гостиницы в кабинете.

А что мешает нам их взять из кабинета? – я настойчиво подталкивал дежурную войти в формируемую мною спецгруппу по вскрытию запертых дверей.

А они в таком специальном ящичке лежат, опечатаны печатью. Сама я не могу вскрыть, поскольку пожара нет. Или вы, – с вежливым сарказмом произнесла она, – предлагаете мне разбудить в час ночи директрису и испросить её разрешения?

Мой план, казавшийся таким реальным, завалился набок и рухнул, похоронив под своими обломками все надежды выспаться этой ночью. Нет, будить директрису в полночь вряд ли имело смысл. Аналогичного результата можно было достигнуть, начни я сейчас бить в дверь ногами в отчаянной попытке разбудить Михалыча. Такой же, если не больший, шум-тарарам… Ну Михалыч! Ну удружил!

А как мне тогда быть, вы не посоветуете? – вновь начал я подъезжать к дежурной, понимая, что тем самым тяну тигра за хвост. Всё-таки я был иногда отчаянным парнем в те годы.

Как-как… – буркнула в сердцах дежурная, абсолютно не настроенная решать возникшие на пустом месте проблемы. – Вовремя приходить надо. Вот располагайтесь в кресле здесь в холле и подремайте до утра.

Как говорится, вариант «Омега». Под фикусом. Ну, что же, альтернативы, судя по всему, не было.

Ладно, – вздохнул я и согласился. – Спасибо и на том. Под фикусом так под фикусом. Не привыкать.

В моей бродячей, разъездной жизни мне приходилось ночевать в самых не подходящих для этого местах и удивительных, если не сказать большего, условиях, так что имевшийся в моём распоряжении вариант был далеко не самым худшим. Немножко обидно было и как-то неловко: вот он, рядом, оплаченный уютный номер, а ты сиди тут, как на вокзале, в кресле. А если уж быть откровенным до конца, то у меня возникло стойкое чувство, что я оказался в дураках. Пойти, что ли в корпус, где Володя поселился? Да чужой ведь корпус, кто пустит? И время, время уже – ого…

Что тут поделаешь? Бывают обстоятельства, которые сильнее нас. Я вытащил сигарету и вышел перекурить на крыльцо. Как и прежде, подмигивали друг дружке звёзды, серебристый лик, как пелось в песне, «самой грустной из планет» равнодушно таращился с небес, и по всему были видно, что окружающей действительности до меня не было решительно никакого дела. Как, собственно, и мне до ночных красот, мне пуще всего хотелось принять душ и блаженно вытянуться в постели. Попасть в свой номер любой ценой – это уже становилось навязчивой идеей. Покуривая, я побрёл по лужайке вокруг корпуса и вышел с противоположной стороны гостиницы, куда выходило окно моего номера. Начал высчитывать своё окно, втайне надеясь, что сейчас в нём загорится свет, и нужно будет бежать и стучать в дверь. Но – увы, мечты так и остались мечтами: света в номере не было. Да оно и понятно: уже час ночи…

Разглядывая фасад гостиницы, увидел, что дверь на балкон приоткрыта, и тут в моей голове зародилась смутная, но вполне здравая, как я тогда считал, мысль…

Стоп, а почему бы и нет? Тем более что конструкция здания вполне располагает к подобному: снизу вверх, до самой крыши, закрывая половинки смежных балконов, шла декоративная железобетонная решётка. Взобраться до балкона по такой решётке особого труда не составит. Я быстренько прокрутил в голове плюсы и минусы предстоящего штурма. Плюсы перебороли. Или же всё-таки верх взял идиотизм? Я до сих пор окончательно не решил этот вопрос для себя. С другой стороны, небольшая доза авантюризма не бывает лишней в жизни. Докурив сигарету, я подошёл к решётке. Цокольный полуэтаж-полуподвал оказался высоковат, решётка не доходила до земли, и мне пришлось подпрыгнуть, чтобы ухватиться за решётку. Подтянувшись, я поставил на решётку сначала одну ногу, потом другую и, как говаривал начавший набирать популярность один шустрый политик, «процесс пошёл», штурм высоты начался. Альпинист, ёлки-палки… «Если парень в горах – не ах…». И хотя я бывал в горах, и даже немножко «ах», но…

Но на самом деле «городской альпинизм» оказался не таким простым делом, как это виделось с земли. Хотя бы потому, что решётка отнюдь не предназначалась для лазания по ней, лестницей она могла показаться только какому-нибудь подвыпившему идиоту, от которого меня в тот момент, сами понимаете, отделяла совсем небольшая дистанция. Рисунок решётки составляли не прямоугольные перекладины, а арабески-завитушки самой причудливой формы, поэтому ноги разъезжались, туфли застревали в сужениях и завитках рисунка решётки, длины ладоней едва-едва доставало обхватить бетонные завитушки. Однако «трудно» вовсе не означает – «невозможно», как утверждал некий актёр, страдавший запором. Пусть и медленно, но, тем не менее, я поднимался по вертикальной стене, приближаясь к заветному балкону. А вот, наконец, и он. Я с неимоверным облегчением, соблюдая все меры предосторожности (и, как оказалось, не зря), перевалил через парапет балкона и подошёл к двери. Точно, открыто. Ура!

Однако, войдя в комнату, я понял, что ликование моё было несколько преждевременным. И даже, скажу так, совершенно лишним в данной ситуации. В тусклом лунном свете я с ужасом разглядел, что обе кровати заняты спящими людьми, и по усам даже узнал одного из них. Это был жилец из соседнего номера. Это был НЕ МОЙ номер, я попал в СОСЕДНИЙ! Ошибся окном, вот оно как! Чёрт возьми, вы понимаете, в каком положении я очутился! Стою ночью в чужом номере, скрытно и несанкционированно проникнув в него. Сейчас кто-нибудь из хозяев проснётся, и – всё! Доказывай потом, что ты не верблюд! Вот уж не повезло так не повезло. Идиот, дремал бы себе тихонько в холле под фикусом… – самокритично подумал я о себе. А, чёрт с ним, в случае чего – скажу, что лунатик! Страдаю, мол, как бы псих немножко – лихорадочно придумывал я версии на самый крайний случай. Но, на моё счастье, мужики, умаявшись за день проблемами повышения технического уровня сельскохозяйственной техники, дружно храпели и ухом не вели, что в комнате у них пребывает полуночный незваный гость. Может быть, от их дружного храпа и дверь на балкон приоткрылась? Вошла, так сказать в резонанс. Надо срочно убираться из чужого номера, а то вдруг кто проснётся – тот ещё резонанс будет!

Стараясь не шуметь, затаив дыхание, я начал отступать на балкон. Вот именно в этот момент я отчётливо понял и прочувствовал, каково это приходится шпионам, которые выкрадывают всякие секреты и тайны. Это же какие нервы надо иметь, а?! Меня пот прошиб от волнения, но я, к счастью, нигде и ничего не задел, не стукнул, не грюкнул, и в полном безмолвии вновь скрытно выбрался на балкон, «аки тать в нощи» Итак, мне предстояла новая задача – попасть на свой балкон. Снова взобрался на решётку и попробовал перебраться к себе на такой уже близкий балкон. Однако расклад и теперь был явно не в мою пользу. Декоративную решётку, по которой я вскарабкался к балкону, разделял надвое небольшой, сантиметров в тридцать шириной, железобетонный вертикальный бордюр. Вот он-то и портил всё дело. Как раз эти тридцать сантиметров ширины разделительного бордюра и не давали мне возможности преодолеть расстояние до моего балкона. Возможно, было специально так рассчитано, чтобы постояльцы не шастали. Как я ни исхитрялся и ни изворачивался, но через этот чёртов бордюрчик рука не смогла полностью, цепко ухватить за решётку, а нога, само собой, не находила должной устойчивой опоры. Весьма вероятной была возможность загреметь вниз, по выражению одного киноперсонажа, «под панфары». Следует также ещё учесть, что проделывать свои акробатические кульбиты на балконной решётке мне приходилось в полной тишине, и вы оцените всю сложность затеянного мероприятия: не дай бог, разбудишь соседей. Могут ведь и отоварить чем-нибудь, не разобравшись, спросонья и в испуге. Даже версия о лунатизме может не сработать – вряд ли успеешь тут сообщить испуганным постояльцам, что-де лунатик и потому как бы немного не в себе. Вполне допустимый вариант развития событий, учитывая, что время – далеко за полночь.

Помучившись несколько минут, я до конца осознал всю безнадёжность своих попыток и обречённо начал спускаться вниз. А спускаться вниз – это потруднее, чем подниматься. Кто был в горах – знает. Пришлось тоже помучиться…

Спрыгнув с решётки на землю, я сел на траву. Вот чёрт, незадача! Сгонял вверх на два с половиной этажа и – впустую. Проклятая невнимательность и торопливость сыграли со мной злую шутку. Хотя, конечно, если подойти к делу сухо и беспристрастно, то сгонял я вверх не совсем впустую, опыт какой-никакой приобрёл, попробовал свои силы. Наверно, именно в тот момент у меня и открылось второе дыхание, поскольку я, очутившись полностью во власти некого спортивного азарта, решительно подступил к злополучной решётке вторично, теперь уже чётко сориентировавшись, дабы вдругорядь не промахнуться. И снова, цепляясь руками и ногами, словно обезьяна, вторично начал штурмовать свою ночную вертикаль. Дотянувшись до балкона, я только в этот момент вспомнил, что совсем не глянул, открыта ли дверь на моём балконе. Не дай бог, она закрыта! – с тоской подумал я про себя. – Этого я уже не перенесу. Спускаться не буду, усну прямо на балконе.

Но полоса неудач этой тёплой апрельской ночи, по-видимому, подошла к концу: дверь на балкон была приоткрыта. На всякий случай вошёл в номер крадучись, на цыпочках. Ибо – «…опыт, сын ошибок трудных». Но, к счастью, мои предосторожности были напрасны. Михалыч, разметавшись на кровати, спал безмятежно, будто коней продал. Я быстренько прошёл в ванную, оглядел себя в зеркало. Конечно, испачкался, не без того. Быстро почистился, принял душ, зажевал бутерброд и завалился спать.

Наутро меня разбудил весёлый Михалыч:

Э-э, не дождался я тебя вчера. Пива принёс, думал – посидим, потолкуем. Я вчера с друзьями хорошо погулял… Слушай, а я уже было спать лёг, да потом вдруг вспомнил: ты же просил дверь оставить незапертой, и я встал и открыл. Вишь, не забыл!

Я в изумлении вытаращился на Михалыча.

Да ты что, Михалыч?! Какая дверь? Я не мог достучаться! Ты заперся наглухо, как в танке.

Теперь пришла очередь Михалычу удивляться:

Постой, как это – в танке?! А как ты тогда попал в номер?!

Резонный вопрос. Молодец, Михалыч, кумекает, хотя, судя по всему, вчерашний вечер у него тоже был не из лёгких.

Дверь ты открыл, тут спору нет, Михалыч, но не входную дверь, а балконную…

Так ты – того, вошёл через балконную дверь? – ошалело посмотрел на меня напарник.

Ну!

Я вылез из кровати и мы вместе вышли на балкон. Было раннее утро, небольшой туман бродил у подножия деревьев…

Мы глянули вниз и обменялись многозначительными взглядами:

Н-да! Высоковато, – резюмировал Михалыч, – хотя и два с половиной этажа… Я бы не полез…

Да если бы только один раз! – сказал я и рассказал напарнику по номеру, как оно было на самом деле.

Михалыч, конечно, повинился, но ведь сделанного не вернёшь, да и просьбу мою он ведь всё-таки выполнил, дверь-то он оставил открытой. Пусть и не ту, но – дверь. Формально, юридически, он был невиновен, о чём я ему и сказал, и потому дело за отсутствием состава преступления было прекращено. В конце концов всё обошлось благополучно, так что особо и говорить было не о чем…

А мой приятель Владимир, которому я перед началом совещания поведал о своём ночном восхождении, отсмеявшись, сказал:

Тебе, тёзка, очень повезло, если бы тебя во время «восхождения» заметил милицейский патруль, пришлось бы ночевать в «обезьяннике» и поутру давать объяснения. И вот что я скажу тебе ещё: версия о лунатике вряд ли бы заинтересовала милиционеров.

С Володиными рассуждениями я согласился, много кое-чего такого перпендикулярного могло случиться, но – не случилось. Несомненно, повезло. Удачное было у меня восхождение, как ни крути…

Но тут на трибуну взобрался очередной докладчик – начинался второй день совещания, где нам вновь предстояло решать важные государственные дела и штурмовать высоты, правда, несколько иного плана. А восхождение, штурм высот – альпинисты со мной согласятся! – это вовсе не такая простая задача, какой она кажется несведущему человеку. И я это утверждаю исходя из собственного опыта ночного восхождения.