Журнальный мир

ЗАТЕРЯННЫЙ МИР ЛЕДЯНОГО КУПОЛА

Искушённый читатель прочтёт эту историю и пожмёт плечами: стоило ли так волноваться? Он скажет слова, способные погасить солнце: «Что же здесь особенного?» – и романтики стиснут зубы и отойдут в сторону.

Паустовский К., «Блистающие облака»

Одно время мы работали у самой кромки южной границы песков Муюнкум, которые располагаются в Южном Казахстане. Стояла зима, и унылое однообразие окружающего нас пейзажа навевало тоску. Ровная, словно поверхность стола, местность, покрытая небольшим, толщиной сантиметров 30–35 слоем сероватого от пыли снега, докучливый, стылый ветер, который так и норовил забраться в неосторожно оставленную щель в одежде… Среди этой вселенской скучищи единственным очагом жизни являлись два наших жилых вагончика, жёлтые окошки которых так уютно подмигивали в тёмной январской ночи. Да ещё рождественской ёлкой сверкала грохочущая буровая, на которой работы не прекращались круглые сутки: снег ли, мороз ли – работа есть работа…

По рации с базы экспедиции мне вменили в обязанность провести режимное обследование близлежащих скважин, пробуренных ранее, в прошлом году. Близлежащих – это расположенных примерно в радиусе 30–40 километров от нашего нынешнего местоположения, а учитывая бездорожье, возможно, и того дальше. Режимное обследование представляет многолетний периодический комплекс наблюдательных работ, включающий в себя осмотр внешнего состояния скважины, замеры уровня и температуры воды, дебита скважины, отбор проб на различные виды химического анализа.

Буровую обслуживал не наш, не экспедиционный, а нанятый, то есть из районной автобазы, автомобиль марки «ГАЗ-51», на котором по бездорожью, если случись что, не шибко-то и разгонишься. Но – скважины располагались на равнине, и начальство сочло… Ему всегда виднее, начальству, даже за сотни километров от места событий. Местоположение скважин я помнил хорошо, поскольку в бурении некоторых и сам принимал участие, потому разыскать их мне труда не составляло. Я наметил фронт работ, разбив обследование на три маршрута, и приступил к реализации задания… Скважины хотя и были напорные, то есть самоизливные (артезианские), но пребывали в режиме восстановления, то есть водовыпуска из них не было, задвижки были закрыты. А чтобы чугунные задвижки не лопнули на морозе, они были слегка приоткрыты таким образом, чтобы наличествовал небольшой проток воды. Поскольку вода в скважинах была термальная, +40oС и выше, то при температуре окружающей среды до –20oС это вполне сдерживало «разморозку» чугунных задвижек. Таким же образом были слегка приоткрыты и краны на змеевиках (вертикальных трубках), к которым привинчивается манометр для замера напора с целью установления статического уровня подземных вод.

Готовясь к работе, я собрал свой рабочий инвентарь: полевую сумку, в которую уложил рабочий блокнот, карандаш, охотничий нож, секундомер, термометр в металлическом кожухе, мерную рулетку, комок ваты, завёрнутый в газету, тридцатисантиметровый кусок мягкой двухмиллиметровой проволоки, аптечный пузырёк со спиртом, холщовый мешочек с кусочками мрамора, пачку этикеток. Отдельно в деревянном футляре находился манометр для измерения давления. В кузов автомобиля забросил пустую металлическую двухсотлитровую бочку, которая служила ёмкостью для измерения дебита скважин, и авоську с пластмассовыми бутылками для проб воды.

Оделся я тепло: тёплое бельё, свитер, суконные брюки в паре с брезентовыми, ватник, шапка, рукавицы, сапоги с тёплыми байковыми портянками, словом, как оно и положено в таких случаях: зима в пустыне – неуютное, холодное и малоприятное время года. «Мороз и солнце, день чудесный…» – такое мог написать только очень большой оптимист и жизнелюб, да и то – сидя у горящего камина. Буровик, коченея на зимнем ветру, беспрестанно шмыгая носом и примерзая к рычагам в течение восьмичасовой вахты на буровой, такого никогда не напишет, даже если и будет обладать соответствующим талантом. Не напишет и всё, точно вам говорю. Ибо зима в поле – это совсем другое и вовсе не такое уж милое время года, каким оно видится из окошка тёплого и уютного дома. Была когда-то у геологов даже пословица соответствующая: зима – не полевой сезон. Оно, возможно, и так, ежели в тайге, а вот у нас, в бескрайних степях и песках Казахстана, зима – это полноценный полевой сезон, без всяких скидок и послаблений.

Первые два маршрута прошли в штатном режиме, без эксцессов, но на то они и полевые работы – как же без приключений? Не обошлось и на этот раз. Подъехали мы к последней, самой дальней скважине в третьем маршруте. Вернее, подъехать нам к ней не получилось – она располагалась в небольшой низинке, да ещё на краю непонятно кем и когда вспаханного поля. И подъезды к ней снегом перемело довольно внушительно. Даже сугробы небольшие наличествовали, потому мы и остановились метрах в двухстах. «ГАЗ-51» – это же не вездеход, это колхозная машина для сухих просёлочных дорог, а вовсе не для экстремальных условий, так что пришлось мне залезать в кузов, выбрасывать на снег бочку и авоську с пластмассовыми бутылками. Повесил я через плечо полевую сумку, в одной руке авоська с бутылками, в другой чемоданчик деревянный с манометром, а ногами пинаю, словно футболист, и качу железную бочку впереди себя. Неудобно, конечно, а что делать? Работа у нас была такая, романтичная. Продвигаюсь я этаким неспешным манером к цели, а цели-то как раз и не видать. Дело в том, что чёрный металлический оголовок скважины хорошо и издалека виден на белом фоне зимней пустынной степи. А тут гляжу – не видно оголовка. Что за чертовщина? Не ошибся ли я? Туда ли приехал? Остановился, пригляделся повнимательнее. Вообще-то нет, всё так. Вон из-за сугроба виднеется земляной холмик от зумпфа (ямы для приготовления глинистого раствора). Верной дорогой идём, товарищи, да вот только оголовка не видно, по-видимому, занесло его весь снегом. Придётся откапывать, а лопаты нет… Да, похоже, небольшая проблема возникает, а возвращаться-то неохота. Ладно, подумал я, разберусь на месте, что-нибудь придумаю, и зашагал дальше.

Когда я добрался наконец до скважины, то испытал некоторое изумление. Скважина была полностью укрыта ледяным колпаком. Я, с трудом выдёргивая ноги из глубокого снега, окружавшего ледяной купол, обошёл кругом это диковинное природное сооружение. Ну надо же! Как будто специально кто соорудил этот ледяной дот! Конечно, загадки тут не было, я сразу сообразил, что ветер, причудливо разбрызгивая воду из приоткрытых задвижки и крана змеевика, создал вот такое природное чудо. Я смахнул снег с ледовой поверхности и прижался к ней лицом, пытаясь рассмотреть, что там находится внутри. Хотя что там могло находиться? Внутри смутно виднелся, как и положено ему, оголовок скважины. Да, думаю, задача. Как же мне внутрь попасть? Обошёл вновь я этот «дот» по периметру – никаких амбразур. Попробовал постучать каблуком сапога – не получается: толстый слой льда наморозило. Вот такой занятный природный феномен. Правда, и на других скважинах тоже, бывало, доводилось видеть нечто подобное, когда ветер, разбрызгивая текущую из чуть приоткрытой задвижки воду, намораживал лёд вокруг оголовка скважины, образуя неправильной формы окружность с полуметровыми стенками. Но чтобы вот такой полностью закрытый купол? Не доводилось никогда. Хм. Видать, совершенно особые условия создались, сугробы тут намело в низинке. Из-за них воздух завихрялся, и постепенно наморозилось вот такое природное образование – ледяной, полностью закрытый купол. Чисто хрустальный дворец, да и только!

Передо мной встала проблема проникновения внутрь купола. За кувалдой идти к машине абсолютно никакого желания не было. Да и времени уже было в обрез, зимнее солнце безудержно валилось к горизонту. И тут меня осенило. Взял я свою металлическую бочку, поднатужился, приподнял и обрушил её ребром днища на боковую поверхность купола. Да только куполу хоть бы что, приличный слой льда наморозило. Но упорства и энергии мне было не занимать, и я повторил свой манёвр ещё и ещё раз. Моя настырность принесла плоды: на поверхности хрустального купола зазмеились трещины и большой кусок льда провалился внутрь ледяного колпака. Ударно работая бочкой, я расширил вход до необходимых размеров. Затем, отбросив в сторону свой пробивной «инструмент», я заглянул внутрь. В этот момент я очень был похож на того монаха из книжки по астрономии. Помните старинную гравюру, на которой изображён монах, выглядывающий из небесного хрустального купола за край земного неба? Только у меня всё было наоборот: я заглядывал внутрь хрустального купола.

А под хрустальными сводами, внутри этого миниатюрного затерянного мира, было довольно уютно. Поскольку вода была термальная, температура под куполом держалась плюсовая, большая лужа воды дышала теплом, да и сам оголовок скважины грел воздух внутри ледяного образования наподобие водяного отопления в квартире. Сырая земля была покрыта зелёной травкой, в воде независимо и весело бултыхались лягушки. Сверху, из змеевика, моросил тёплый дождик. Передо мной была обособленная, замкнутая экологическая система. Даже не верилось в подобное посреди зимней пустыни. Я высунул наружу голову из пролома в ледяной стене, поглядел вокруг – зима, снег, колючий холодный ветер. Б-р-р! А здесь, под ледяным панцирем, совсем другой климат: тепло, сыро, зелёная трава, резвящиеся амфибии. Весна, одним словом, разве что цветов нет… Чудеса, да и только! Я затащил своё «оборудование» под свод купола и, присев на бочку передохнуть у пролома, закурил, пуская дым наружу. А неплохо вот так, в тепле, устроились лягушки, подумал я. Живут словно царевны в хрустальном дворце. И в анабиоз не впадают… Вот не видел бы сам – не поверил бы. Среди стылого января – и вдруг такой райский уголок. Интересно, чем они тут питаются, здешние лягвы? Комаров в воздухе затерянного мира вроде бы нет… Наверно, лопатят илистое дно, промышляют червя, личинок всяких… Вишь, какие упитанные. Деликатесные прямо-таки лягушки. Французов бы сюда. Среди зимы да свежатина! То-то радости было бы!.. Я сплюнул себе под ноги, передёрнув плечами: да ну их к чёрту, этих французов вместе с их лягушками. В те времена я в гастрономическом вопросе всегда придерживался линии господина Собакевича: «Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму её в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа…». Однако я абсолютно не возражал, как и гоголевский персонаж, против бараньего бока с кашей.

Однако, рассуждая таким образом, я вдруг вспомнил работавшего в одной из наших буровых бригад помощника бурильщика Ваню-Солнышко, или Одуванчика, которого так прозвали за удивительно белый, льняной цвет волос, пушистым нимбом торчавших на его голове. Добрейший был мужик, но не без чудинки. Так вот, как–то раз Ваня на спор – а на кону стоял литр водки! – проглотил живую лягушку. «Я слышу, она, лягушка то есть, лапкой торкает мне в живот изнутри… – рассказывал впоследствии Ваня своим «окающим» говорком. – И скачет туда-сюда, выход, стало быть, ищет. А я тогда плеснул в желудок полстакана водки – она и затихла. Нежная у них кожа, у лягушек-то, водка им, видать, вредит…» Прямо-таки живоглот натуральный, а не помощник бурильщика. И страннее всего то, что никакой он даже не француз, ибо родом Ваня происходил откуда-то с Поволжья… Такой вот пируэт. Выходит, не всё так просто и однозначно в этом мире…

Но, поскольку я, в отличие от Вани, твёрдо придерживался воззрений Собакевича, да и к французам не имел ни малейшего отношения, то мне пришлось оторваться от созерцания этой гастрономическо-биологической «идиллии» и приступить к исполнению своих прямых обязанностей, никак не связанных с кулинарными изысками. Я вынул из чемоданчика манометр, измерил им давление в скважине, а рулеткой – превышение оголовка и змеевика над землёй, чтобы в последующем путём нехитрых числовых манипуляций вывести статический уровень подземного термального пресноводного моря.

Осталось измерить дебит скважины и отобрать пробы. Ну, царевны-лягушки, французская сыть… – подумал я. – Кто не спрятался – я не виноват. Извиняйте, подруги!

Вцепившись в маховик задвижки и повернув его, я открыл путь пленённой воде. Спокойствие и уют затерянного мира под ледяным куполом было нарушено беспардонно и грубо. Тугая струя ударила из трубы, шум воды в замкнутом пространстве ледяного купола надавил на уши, лужа вспенилась, уровень её поднялся, и тёплая вода начала пробиваться из-под нижней кромки купола наружу. В созданном мной водовороте мелькали растопыренные лягушки, бесстыдно сверкая белизной своих животов. Как пельмени, подумалось мне. Определённо, приближалось время ужина, коль мои мысли всё время сбивались на кухонную тематику.

Теперь для отбора проб оставалось только ждать, пока весь водяной столб в скважине (а это около трёхсот метров) не выдавит на поверхность. Измерив температуру воды, я занёс результаты измерений в блокнот и приступил к отбору проб. Самое скрупулёзное при отборе – пробы на бактериологический анализ. Тут наматываешь вату на проволоку, брызгаешь спиртом, поджигаешь и производишь термообработку отверстия ранее подготовленной ещё в лаборатории посуды. Ладно, это вот здесь, сижу внутри купола, ветра нет, тепло. А вот как вспомню, как на предыдущих скважинах… Вот для того и спирт выдаётся, чтобы пламя разжечь. А вы что подумали?

Отобрал я пробы воды согласно инструкции, и кусочки мрамора покидал внутрь двух бутылок, есть такой вид анализа, на агрессивность исследуемой воды, подписал карандашом этикетки, уложил бутылки с пробами в сетку. Умная голова придумала пластмассовую посуду! А вот ещё раньше, помню, в стеклотару отбирали. Ну, друзья, мои, я и не знаю, что сказать! Цирк зажигает огни! Шагаешь по степи, словно алкоголик на пункт приёма стеклотары. Хотя этот самый ближайший пункт – километров за четыреста-пятьсот, ибо в маленьких кишлаках и аулах стеклотару не принимали: вывозить её к очагам цивилизации себе дороже.

Тянули в весе, за счёт стеклотары, такие пробы немало. Опять же при перевозке осторожность соблюдать надо. Размышляя таким образом над несомненным ростом научно-технического прогресса в области технического оснащения геологоразведочных работ, я изготовился к замеру дебита скважины. А надо сказать, всё было не так просто, как может показаться на первый взгляд. В прошлые времена, когда из скважины при опробовании водоносного горизонта шёл самоизлив, вода выбила в земле изрядную промоину, и поставить теперь бочку, ухватив её одной рукой, под тугую струю воды, причём ухитряясь во второй руке держать секундомер, было вовсе не такой простой задачей. С первой попытки у меня ничего не получилось. Бочку вырвало из рук, и она кувыркнулась в промоину. Надо было как-то приспособиться. Но как? Вдруг заметил торчащий из-подо льда обломок доски. Начал его выколупывать. А он не поддаётся, вмёрз изрядно. Тогда я достал нож и начал ковырять и рубить им лёд. Дело пошло веселее, и наконец мне удалось этот обломок освободить из ледяного плена. Повезло, подходящий оказался обломок. Примостил я этот драгоценный древесный обломок на края промоины, поставил на него краешком дна бочку, взял в руку висящий на шее секундомер. Ну, пошёл отсчёт! Струя воды упруго шибанула в гудящую металлическую бочку. Наполняясь, бочка отяжелела и по косой траектории стала опасно крениться набок. Сапоги мои заскользили в грязи, не находя должной опоры, и я, раскорячившись громадной лягушкой, кувыркнулся вслед за бочкой в наполненную водой яму. Хорошая оказалась промоина, ёмкая. Как говорил герой Аркадия Райкина, «глыбокая». Приняла меня в себя душевно, по самую грудь. А что не намокло в промоине, то обильно сверху полила струя воды, весело бившая из оголовка скважины. Да, однако! Январь месяц, а тут иордань на полную катушку. Отфыркиваюсь, словно морж, но рот стараюсь шибко не раскрывать, чтобы ненароком лягушку не проглотить, мне только этого не хватало сейчас для полного комплекта приключений! В общем, славно я угодил: плескаюсь в тёплой купели, пытаясь носками сапог упереться в стенки моей купели, а сверху струя воды бьёт, скучать не даёт. Хорошо, что вода тёплая, +48 градусов. Уклоняясь от падающей сверху струи, кое-как прижался к осклизлой стенке ямы, цепляясь за кустики травы, выбрался из промоины. Вода течёт ручьями из одежды, как из губки. Выловил я шапку, отжал из неё воду. Сначала меня смех разобрал, посмеялся над собственной неуклюжестью. Что поделаешь, зазевался, не рассчитал, увлёкся рассуждениями о лягушках. Решил я перекурить это дело, унять волнение, сунул руку в карман и вытащил размокшую пачку «Примы». Сигареты – в кашу, и спички тоже. Какое тут курево!? Вот тут мне уже стало совсем не до смеха. Во-первых, безвозвратно потерян десяток сигарет, во-вторых, захотелось сильно закурить, чтобы осмыслить происшедшее, но… Вот это меня очень сильно расстроило и даже разозлило. Вот уж действительно, дело – табак! Не скрою, в тот момент я разговаривал сам с собой, правда, слова были такие, которые не произносят с трибун, по крайней мере, раньше не произносили, сейчас нет-нет да иногда бывает. Экспрессивные это были слова. Но к произошедшему случаю – весьма подходящие. Однако ори не ори, работу за тебя никто делать не будет. Кляня чёртово невезенье, я с трудом выловил в промоине кувыркающуюся под струёй воды бочку и начал вновь приспосабливаться. Хорошо, что секундомер висел на шее, не потерялся. Рассчитал противодействие сил, хоть я и не шибко дружил в школе с физикой, но это маленько помнил. Вот где пригодились знания! Отклонился по результирующей, упёрся прочно каблуками сапог в грунт. Але-оп! Клацнул секундомером – получилось! С трудом удерживая норовящую снова уйти на глубину бочку, дождался заполнения, засёк время… Рывком опрокинул бочку в сторону, дабы она вновь не укатилась в яму. Всё, дело сделано. Спортивный азарт прошёл, и только тут оценил «прелесть» произошедшего со мной: я же насквозь мокрый, как суслик, да и полпачки сигарет накрылись. Обидно мне стало. Хотя под ледяным куполом холода особенно пока что не ощущалось, но некоторый дискомфорт, понятное дело, всё же наличествовал. Хотел снять сапоги и вылить из них воду, но передумал, вовремя сообразил, что потом я их уже не смогу натянуть на ноги. А шагать босиком по снегу – к такому подвигу я ещё не был готов. Но чтобы избавиться от воды в сапогах, я прилёг на спину и поднял ноги к зениту. Вода потихоньку выливается из кирзачей, а я лежу и медитирую на заданную тему: романтика, чёрт бы вас всех побрал и с вашими пробами, и с вашим зимним полевым сезоном. В общем, досталось всем. Надо признаться, что я владел живым, ярким словом, учителя у меня были хорошие. И иногда, в такие вот отчаянные моменты, эти перлы своеобразной лексики, как лава из вулкана, вырывались помимо воли наружу. Правда, и остывал я быстро, тут же забывая о сказанном. И, тем не менее, удивительные метафоры и очень занятные сравнения, которые я так энергично выкрикивал неизвестно кому, сейчас суматошно метались под ледяным куполом, словно всполошившиеся голуби в пустом ангаре.

Короче, облегчил я душу и сапоги, и начал собираться в обратный путь. Вытолкал бочку наружу. Собрал свои пробы, полевую сумку – на плечо, надел единственную сухую часть одежды – варежки, взял в руку манометр и вылез из тёплого купола, из сырой весны, да и прямёхонько в студёную зиму. Помните, как говорил юморист? Смеркалось. Вот именно, так оно и было в тот раз: смеркалось. И потому решительно усиливалось всё и сразу: и темень, и мороз, и ветер. Мокрая одежда запарила на стылом ветру и начала быстро покрываться коркой льда. Я кое-как пристроил деревянный обломок доски поперёк пробитого мной отверстия в куполе и прислонил к нему пару самых больших обломков ледяного панциря, надеясь, что таким образом лёд быстрее затянет проделанную мной пробоину в ледяном куполе. Не пропадать же этому удивительному затерянному миру? Пусть здравствует до весны.

Толкая впереди себя бочку, я, словно ходячая карикатура на асфальтовый каток, поплёлся к машине. Путь был труден, поскольку к общему дискомфорту мокрой одежды прибавилась тяжесть отобранных проб. Одежда залубенела, ноги в хлюпающих кирзачах, несмотря на ходьбу, ощутимо начали стыть, особенно пятки. Кое-как, сильно закоченев, я добрался до сиротливо стоящей среди заснеженного пространства автомашины. Шофёр-узбек, увидев, что со мной творится неладное, выскочил из кабины, запахивая на ходу драный полушубок, и завопил:

– Ой-бой, Володья! Ой-бой! Что случился? Почему ледяной, а? Совсем замёрз, да? – приговаривал он, помогая мне забросить бочку в кузов автомобиля. Плохо слушающимися пальцами я открыл дверку кабины, запихнул внутрь пробы, сумку и манометр. С грацией средневекового рыцаря, пытающегося вскарабкаться в седло, преодолевая ощутимое сопротивление своих негнущихся ледяных доспехов, я забрался в тесную кабину.

Шофёр причитал, хлопая руками, суетился, пытаясь проникнуть за спинку сиденья. Ворочаясь с водителем в тесной кабине автомобиля, словно князь Гвидон со своей мамкой в бочке, мы объединёнными усилиями приподняли спинку сиденья, и водитель вытащил оттуда пару старых, разношенных и выпачканных в мазуте валенок.

– Давай быстро обувай. Один нога здесь, другой там. А то отморозишь ноги! – приказал он, удивительно толково приведя к случаю русскую поговорку.

Я, сопя и прикусив язык от усердия, с трудом стащил мокрые сапоги и сунул стылые ноги в мягкое нутро валенок. Стало сразу намного комфортнее.

Водитель ударил «по газам», и мы помчались на буровую. Хотя «помчались» – это слишком сильно сказано. Во время моего пребывания в затерянном мире под ледяным куполом ветер времени даром не терял. Он гнал напропалую позёмку, колею уже ощутимо перемело. Наш «ГАЗ-51», надсадно завывая мотором на третьей скорости, упорно штурмовал пустынную зимнюю дорогу. Водитель, пригнувшись к рулевому колесу, азартно скалил белые зубы, ругался вполголоса по-узбекски и по-русски, кривя, будто бы от неимоверного усилия, рот, переключал передачи. Словом, всячески имитировал бешеную езду. Но что водитель мог поделать в сложившейся ситуации? Только молить аллаха, чтобы не началась пурга, чтобы не встретился на пути большой снежный занос. Много о чём нам можно и нужно было просить аллаха в тот поздний зимний вечер. Кабина у этого типа автомобилей не отличается излишним комфортом, и потому одежда моя не спешила оттаивать, хотя – надо быть справедливым! – и не намерзала более, что давало мне определённые шансы. Однообразное мелькание жёлтого светового пятна автомобильных фар по снежной дороге гипнотизировало и клонило в сон. Водитель, заметив, что я клюю носом, протянул мне сигарету. Это было очень кстати. Нашарив в «бардачке» кабины помятый спичечный коробок, я чиркнул спичкой и закурил. Сонливость немного отступила.

– Бобка, ты не спи, пожалуйста, да? – тормошил меня шофёр, смешно путая буквы «В» и «Б». – Ты ногами шевели, да? Будто по дорога сам идош, пишком. А то давай песни пет, ладна?

И он завопил дурным, совсем немузыкальным, хриплым от частого курения голосом:

«В Намангане яблочки зреют ароматные,

На меня не смотришь ты, очень неприятно мне!».

Естественно, от такого оригинального и очень уж свободного толкования мелодии широко известного узбекского народного шлягера «Наманганские яблочки» я окончательно продрал глаза и теперь сидел, раскачиваясь в кабине, словно кукла-неваляшка, время от времени пуская перед собой сигаретный дым, сонно таращась на зимнюю дорогу и мало что соображая. Меня знобило. Наверно, всё-таки прохватило зимним пронзительным ветром, когда я брёл от скважины к машине…

Наконец из темноты показались ёлочные огни нашей буровой вышки.

– Пириехали, Бобка! – завопил водитель, отбивая одной рукой зажигательный танцевальный ритм на руле. – Вот видишь – буровой! Пириехали! Я так боялси застрят в сугроб! Тепэр нет, тепэр мы дома. Ай, маладес, Бобка!.. Тепэр всё будит харашо!!

«Газончик» подкатил к самому крыльцу, упершись светом фар в некогда зелёную стенку жилого вагончика.

– Ты беги вагон быстро! – сказал водитель. – Я твой имущество занесу, не беспокойся, пожалуйста.

Я кивнул и выбрался из кабины. Придерживаясь за поручень, по осклизлым ступенькам поднялся на площадку вагона, и, рванув плотно притворенную дверь, вместе с клубами морозного воздуха ввалился в помещение.

В вагончике горел электрический свет, было тепло и уютно, даже в тамбуре, где в живописном беспорядке была развешена рабочая одежда и сушилась обувь. Повариха тётя Валя, увидев меня, всполошилась, всплёскивая руками:

 – Володя, да что с тобой случилось? Ты почему в таком виде?

На шум из командирского отсека выглянул старший бурмастер Володя Кудрявцев, мой тёзка, здоровенный крепыш, которому удивительно шла его фамилия: у него действительно был очень курчавый русый волос.

– Ох, ни хрена себе! – простецки отреагировал он на ситуацию. – Ты что, в Деда Мороза играешь? Вот это номер!

Он затащил меня в жилой кубрик, помог снять тяжеленный мокрый ватник с плеч и унёс его в тамбур. Присев на стул, я стащил с ног пимы и тоже выставил их в тамбур. Стуча зубами от озноба и торопливо переодеваясь в сухое бельё и тёплый тренировочный костюм – ах, какой ты молодец, жена-лапушка, это же твой подарок! – я кратко рассказал старшему мастеру о своём приключении в затерянном мире ледяного купола.

– Ребята, идите кушать! – позвала нас из кухни тётя Валя. – Владимир, зови смену с буровой!

– Погодь, не шуми пока, тётя Валя! – отозвался Владимир Кудрявцев. Приподняв свой лежак, он нырнул рукой в тёмное нутро рундука и вытащил оттуда поллитровку из «стратегических запасов». Заговорщицки подмигнув мне и приглашающе махнув рукой, он проследовал на кухню.

– Тётя Валя, чуть подождём с бригадой, мы тут пока приступим к лечебным процедурам. Надо Володю маленько привести в порядок. Вишь, его уже поколачивает ощутимо, – произнёс старший мастер, открывая бутылку водки. Пододвинув к себе стаканы, он натренированным движением бухнул в мой по самый рубец, плеснув при этом в свой на два пальца.

– Давай, Володя! – он кивком указал на стакан. – Алга (в пер. с каз. – вперёд), а то, не ровён час, схватишь воспаление.

– Да ты что? Много! Куда столько! Лошадиная доза! – запротестовал я.

– Нормальная доза! В этом-то и смысл! – назидательно подняв здоровенный указательный палец вверх, со значением произнёс старший мастер. – Залить организм до краёв, до самых ноздрей, чтобы для болезни места не нашлось. В таком вот разрезе. Давай, давай, шевели бивнями. Алга, комсомол!

И он, подавая пример младшему по возрасту, ловко опрокинул в рот свою порцию и тут же вкусно захрустел сочной луковицей, макая её в солонку. Выхода у меня не было, и я последовал примеру старшего товарища. На удивление, лошадиная доза спиртного ушла в промёрзший организм без особых затруднений. Как говорят в определённых кругах, хорошо пошла. Видать, и нутро у меня достаточно подморозило, потому что я даже не почувствовал горечи алкоголя. Похрустев луком, мы с мастером синхронно припали к тарелкам с мясным наваристым борщом, и, шумно хлюпая, заработали ложками, словно гребцы байдарок на финишной прямой.

Утолив первый голод, Владимир пододвинул стаканы и вопросительно поглядел на меня. А я уже немного поплыл. От тепла, от выпитого алкоголя, а также от съеденного вкуснейшего борща – мастерица была наша повариха тётя Валя! – меня разморило и даже, если прямо сказать, слегка развезло. Я глупо улыбался, поскольку уже понемногу впадал в нирвану. Владимир мою улыбку истолковал в пользу продолжения лечения.

– Я так думаю, полстакана тебе ещё надо выпить. – глубокомысленно констатировал мой тёзка, полностью освоившись с ролью доктора. – Чтобы окончательно и бесповоротно сказать простуде наше категорическое «нет!».

Не встретив с моей стороны никаких возражений, он снова наполнил стаканы. И опять мне – по рубец. Мы опрокинули ещё по одной порции народного лечебного средства и доели борщ. Тётя Валя поставила перед нами на стол большую миску с огромными кусками варёного сайгачьего мяса. Вчера ребята ездили на охоту, расстарались… Мы с Володей снова шумно накинулись на еду, яростно грызли мослы, выколачивали вкусный жирный мозг из жёлтых костей. Хорошее это дело – есть свежее мясо. Одно из лучших занятий на земле, особенно если с мороза, да ещё под добрую порцию народного витамина. «Лучше работы я вам, сеньоры, не назову!» – как пелось, правда, по другому поводу, в одной песенке. Но всё равно, это очень правильные слова. Какие же они всё-таки чудаки, эти французы, размышлял я, с удовольствием жуя нежное ароматное мясо степной антилопы. Насытившись, мы выпили по кружке крепчайшего горячего чая и, поблагодарив тётю Валю за доставленное удовольствие, с трудом выбрались из-за стола и отправились к себе в кубрик.

– Вовка, ты сейчас ныряй в спальник и спи. Утром будут видны результаты лечения. Должно всё быть в ажуре. Ноги–то согрелись? – спросил меня мастер.

– Да, спасибо, Володя, – кивнул я, разбирая свой спальный мешок и снимая с себя шерстяной тренировочный костюм. Отказавшись от традиционной сигареты после ужина, преодолевая дремоту, я влез в тёплое и мягкое нутро спальника.

Володя ещё что-то говорил, но я уже с трудом разбирал сказанное им, потому как мой заблокированный алкоголем мозг уже ни черта не соображал, и перед моими глазами опять прыгал по снежной дороге жёлтый свет автомобильных фар, а в воде плескались лягушки с коронами на головах. Было хорошо и уютно. Я засыпал, и мне уже не могли помешать ни голос старшего мастера Владимира, ни топанье на лестнице раскачивающегося вагона буровиков, шумной гурьбой ввалившихся на ужин. Я засыпал…

Наутро никаких следов от моего вчерашнего такого неожиданного январского купания не было и в помине: молодость плюс ударная доза народного лечебного средства явили свой прекраснейший результат. В вагончике было светло и тихо. Я вылез из спальника, оделся и протопал на кухню.

– Ну, водолаз, – улыбнулась тётя Валя, – как твоё самочувствие?

– Будем жить! Иного выхода нет, – ответил я, улыбаясь. – Чайку можно, тётя Валя?

– Ну и слава богу! – сказала повариха. – Хорошо, что обошлось. Я вчера так перепугалась, когда ты ввалился весь в ледяной корке. Страшной был, как с Северного полюса. Ну чисто полярник, папанинец! Э-э, а ты это чего за стол норовишь с немытой рожей?? А ну, иди-ка умывайся, коли уже выздоровел!

И она шутливо замахнулась на меня кухонным полотенцем…

Умывальник у нас был в переходном тамбуре. Там же находился и отопительный котёл. Намыливая руки, я увидел, что мои обувь и одежда были заботливо приткнуты вокруг котла для просушки. Здесь же, за котлом, у стенки, была втиснута и сетка с пробами. Молодец водитель, подумал я, не забыл, принёс пробы.

– Тёть Валь, а кто вчера мою одежду развесил сушиться? – спросил я. – Я же вчера себя не помнил и ничего не соображал.

 – А мы и развесили. Водитель сапоги принёс. А мы с Володей Кудрявцевым одежду твою расположили, чтобы просохла. Да уж, вчера тебе мастер дозу влил, чего и говорить. Я его после даже немного ругнула, чего, мол, на парня навалился так-то? А он мне ответил, что доза не так уж и велика, в самый раз для такой комплекции, и лучше перебрать спиртного, чем воспаление…

Я с аппетитом позавтракал, поблагодарил тётю Валю и за просушенную одежду тоже, подбросил саксаула в печку водогрейного котла, оделся в сухую, хранившую тепло котла одежду, засунул в карман блокнот с карандашом и, выйдя из вагона, отправился на буровую, чтобы задокументировать поднятый ночью керн. Жизнь продолжалась…

На удивительно голубом небе светило яркое солнце. Было прекрасное зимнее безветренное утро. Начинался новый день, и мне было всего 25 лет. Впереди было много чего интересного. Но вот вновь увидеть подобный ледяной купол со своим затерянным миром мне уже больше не довелось никогда. Хотя искупаться в январе мне как-то всё же выпало ещё раз. Но это уже совсем другая история…

ХОЗЯИН ЛАБИРИНТА,

или НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ФОТОСЕССИЯ

Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу,

как при игре «Кто моргнёт первым?

Сушинский Б.,

«Фельдмаршал должен умереть»

У всех у нас в жизни бывают такие моменты, память о которых нам хотелось бы сохранить. Моменты эти бывают очень разные: торжественные, радостные, грустные, а то и вовсе печальные, а также смешные, необычные, словом, неординарные события в нашей жизни. И для этого человек придумал и развил искусство фотографии. И впрямь, фотография – простой и доступный способ хранения информации. Раскрыл альбом, перелистываешь страницы с фотографиями – и вот уже всплывают в памяти далёкие годы, оживают лица родственников, друзей, знакомых, вспоминаются места, в которых пришлось побывать, и происходившие когда-то события… Но бывают такие случаи, когда фотографию сделать не получается, и случившееся остаётся навсегда только в памяти. Да. Бывают такие случаи, после которых говоришь себе: уф, повезло, жив остался! Понятно, что в таких неоднозначных, «адреналиновых» ситуациях не до фотографий. Вот об одном таком случае я и расскажу.

Это произошло со мной в те давние годы, когда я работал в Южно-Казахстанской гидрогеологической экспедиции. Заняты мы были поисками и разведкой самого ценного ресурса на Земле – воды. Согласно плану работ по поиску подземных вод наша буровая бригада выдвинулась как-то в окрестности Чардаринского водохранилища, что расположилось на юге Чимкентской области. Водохранилище это было построено в 1966 году на реке Сырдарья, большой и своенравной водной артерии, пересекающей среднеазиатские республики. Водохранилище получилось достаточно ёмким, берега его обильно поросли тростником высотой в два человеческих роста, да таким густым, что пробиться сквозь него – если кому-то могла в голову прийти такая не совсем умная мысль – представлялось очень сложной задачей. Если возможной вообще, уж очень плотной была тростниковая чащоба. Кроме тростника, по берегам водохранилища появились заросли кустарников и деревьев, которые год от года становились всё гуще, грозя со временем превратиться в настоящие тугаи. Тугаи – это такой вид лесных зарослей в среднеазиатской местности, располагающихся в поймах рек и ручьёв, этакий своеобразный аналог тропических джунглей.

Говорят, что у водохранилища планировалась даже постройка целлюлозно-бумажного комбината, сырьём для которого мог служить прорастающий в изобилии тростник. Но потом эту идею по каким-то причинам не реализовали. А водохранилище использовалось для получения электричества за счёт построенной на плотине Чардаринской ГЭС, в ирригационных целях – для запитки Кызылкумского канала и водоснабжения города Чардара. Кроме того, во время эксплуатации, в паводковые периоды, излишек воды сбрасывался через шлюзы в Арнасайскую низменность (да, ту самую, которая раньше называлась Голодная степь). Так постепенно образовалось искусственное озеро Айдаркуль, второй по величине водоём в Средней Азии после Аральского моря, объём воды в котором в иные годы превышал объём Чардаринского водохранилища в 10,5 раза.

Вот такая интересная гидрологическая раскладка получилась после постройки Чардаринского водохранилища.

Понятно, что такой обширный водоём длиной около 80 км и шириной до 25 км, с тростником и кустарниковыми зарослями не мог не привлечь внимания зверей и птиц. Кроме водопоя, многочисленная живность использовала такие прекрасные места для гнездования, кормёжки при перелётах, для устройства логовищ. Словом, эта подходящая среда обитания была достаточно быстро освоена братьями нашими меньшими. Я уже не говорю, что водохранилище буквально кишело рыбой. Словом, это был самый настоящий, благодатный рай для птиц и других животных.

Естественно, такая местность не могла не заинтересовать и нас в плане добычи приварка к полевому столу, и мы этим не преминули воспользоваться. Был апрель месяц, время цветения тюльпанов и нереста рыб. Сазан, как выразился один наш буровик, «пёр дуром», и грех было пропустить такое мероприятие. И мы не пропустили. Но об этом я как-нибудь расскажу в другой новелле, полностью посвящённой особенностям национальной рыбалки. А здесь речь пойдёт, если можно так выразиться, о сухопутных делах, о незабываемой встрече.

В общем, раскинули мы свой временный полевой лагерь, смонтировали и подняли мачту буровой установки, натянули антенну для рации, и процесс проникновения в тайны Земли пошёл: бурчал дизель, чмокал грязевый насос, вращалась буровая колонна, шарошечное долото настырно вгрызалось в земную твердь. В общем, потянулся отработанный до мелочей процесс, обыденность, так называемая романтика геологических будней. Поскольку проходка первых двух-трёх сотен метров происходила без отбора керна, то свободного времени у меня как у гидрогеолога было достаточно.

И вот как-то раз я решил прогуляться к водохранилищу, до которого было метров триста. Ружьё брать не стал, но фотоаппарат, мой верный «Зенит-Е», прихватил. Иной раз в таких вылазках можно найти интересные объекты для съёмки.

Итак, повесив фотоаппарат на плечо и покуривая «Приму», я бодро зашагал к водоёму. Солнце сошло со своего знойного полуденного пика и понемногу клонилось к закату, жара спадала, и дышалось более-менее легко. Травянистый покров пока ещё был зелёным, хотя, к сожалению, начинал слегка желтеть под лучами южного солнца. Да, скоротечна жизнь эфемеров на юге! Уже к концу мая – началу июня травы и цветы выбросят семена и пожухнут, как будто никогда и не было буйного весеннего всплеска жизни. А пока… А пока Природа, как могла, торопливо прихорашивалась, радуя глаз своей неброской красотой. Тюльпаны в этом месте не произрастали, потому ярких красок было немного, зато живности, представленной насекомыми, было вдосталь. В воздухе носились, жужжали, кусали, звенели неисчислимые полчища самых разнообразных насекомых. И поскольку речь шла об основном инстинкте – инстинкте продолжения рода, то иные из этих летающих кровососов вели себя совершенно озверело, норовя не упустить свой шанс. И лишь слабые порывы ветра рассеивали на время эту орду летающих янычар, отбрасывая их в пространство, но они вновь возвращались, и, как мне казалось, ещё более озлобленными и наглыми. Треща, вспархивали из-под ног кузнечики и, растопырив полупрозрачные крылья, планировали в стороны, уступая мне дорогу. Если присесть на некоторое время на корточки, то сразу можно увидеть оживившихся клещей – они очень чётко реагировали на тепло человеческого тела и, сбиваясь в колонны, уверенно маршировали к возможному источнику питания. По земле целеустремлённо ползали жуки-скарабеи, настойчиво толкая навозные шары – запас провианта для своих будущих детей. В зените перекликались жаворонки, от водохранилища доносились крики чаек. Жизнь кипела…

Вскоре я подошёл к поясу растительности, окаймлявшему водоём. Низенькие кривые кустарники перемежались с уже достаточно вымахавшими деревцами, иной раз достигавшими человеческого роста, а то и вообще уверенно превышавшими два метра. Заросли становились всё гуще. Однако хорошей видовой натуры для фотосъёмки не встречалось, и я брёл наугад, стараясь выбирать наиболее широкие тропинки и достаточно высокие проходы в зарослях, стихийно проложенные домашними копытными, кои в достаточном количестве обитали в районе водохранилища. Чёрная, илистая, с неприятным запахом почва была сплошь усеяна отпечатками копыт лошадей, овец, молодых тёлок и бычков. Домашние животные содержались в тех местах, где мы работали, в полудиком состоянии, на вольных кормах. Вот за овцами приходилось чабанам следить, овце без человеческого догляда незамедлительно придёт каюк.

Полудикие же лошади и говяды самостоятельно бродили в окрестных зарослях у водоёма, торили свои тропы, пробираясь к воде. Вот этими-то тропами я и пользовался, пробираясь в тугайных зарослях. Местами заросли уплотнялись настолько, что получалось нечто вроде растительного туннеля: с боков и сверху нависала сплошная растительная завеса, а под ногами чавкала жирная чёрная грязь. Туннели эти были многочисленны, словно туннели метрополитена, пересекались под разными углами и представляли собой настоящий лабиринт, в котором можно даже и заблудиться на некоторое время. Однако опасность бесследно исчезнуть в тугаях не грозила, так как ширина тугайных лесов у водоёмов невелика, не превышает нескольких километров. Но вот ещё в начале ХХ века в тугаях рек Амударьи и Сырдарьи водились тигры, туранский подвид, и опасность сгинуть бесследно существовала реально. Но поступательное освоение человеком азиатских просторов способствовало вымиранию туранского тигра, и теперь тугайные леса были безопасны. По крайней мере, я так думал тогда.

Размышляя таким образом, я незаметно для себя выпал из широкого туннеля в боковое ответвление и через спустя некоторое время осознал, что данной системой проходов вовсе не пользуются крупные животные. Пробираясь по одному из таких туннелей, узком и с чрезвычайно низким сводом из ветвей, я наткнулся на странную находку. Это была деталь тракторного плуга, сошник с отвалом и лемехом, массивная такая штуковина, весом за добрых два десятка килограммов. Само по себе, такая деталь в тугаях является удивительной находкой, примерно как валенки на сочинском пляже. Но ещё удивительнее было то, что к этой тяжёлой железяке был намертво прикреплён одним концом стальной трос диаметром 3–4 мм, на другом конце имевший… петлю.

– Хм, – подумал я. – Интересно, кого здесь рассчитывали поймать неизвестные охотники? Зайца? Да уж больно солидный груз для такой дичи. Да и трос…

Я присел на корточки у обнаруженной занятной ловушки, детально осмотрел ловчее сооружение. Сделано примитивно, но с хорошим запасом прочности. Забавная находка. Так и не найдя объяснения увиденному, я оставил ловушку в том же состоянии и проложил свой путь нехожеными тропами-туннелями Чардаринского лабиринта. Вскоре по правую сторону моего движения начал проявлять себя тростник. Это меня обрадовало – ага, значит, скоро вода. Туннель и вправду привёл меня к чёрной дыре, уходившей в тростниковые заросли. Это была действительно дыра, пробитая в плотном тростнике. Немного поколебавшись, я сунулся в эту чёрную, вонючую дыру и пошлёпал в полужидкой грязи. Пройдя метров пять, я остановился. Полужидкая грязь неотвратимо подступала к кромке голенищ кирзовых сапог. Разбуженная моими шагами вонь болота не давала дышать, тростник, казалось, насквозь пропитанный пылью, заслонял солнце. К тому же орда комаров и других кровососов со звенящим гулом принялась пожирать меня, вознося, по-видимому, хвалу своему комариному богу за ниспосланную столь богатую добычу. С тростника при малейшем прикосновении летела мельчайшая, словно пудра, пыль, вызывавшая судорожное чихание. Дыхание и без того затруднял тяжёлый, спёртый, горячий вонючий воздух, без признаков малейшего ветерка. В этом тростниковом подобии ада я вспотел, и безжалостный шабаш комаров получил второе дыхание.

– Огнемётом бы вас, гадов… – подумал я и сам же ужаснулся своей мысли. Какой огнемёт?! Сам вмиг превратишься в пепел в этих тростниковых джунглях.

Я отчётливо понял, что, мягко говоря, поступил опрометчиво, и это был неоспоримый факт. Да. Надо срочно ретироваться, пока меня тут не обглодали до костей эти кровососы. С трудом выдёргивая ноги из плотоядно чавкающей чёрной и липкой грязи, я повернул восвояси, уходя из этого тростникового ада. Надо было искать другой, обходной путь к воде.

Наконец я выбрался на твёрдую – относительно, конечно – почву. Можно было закурить, присесть и поразмышлять. Да где тут присядешь? Пришлось размышлять, сидя на корточках. Было отчётливо понятно, что я выбрал не самое удачное место для выхода к воде. Встал вопрос: куда идти? Можно было, конечно, возвратиться в лагерь. Но чертовски жаль впустую потраченного времени, и я решил продолжить свои поиски, надеясь-таки выйти к чистой воде… Я запоздало подумал о том, что перед моим походом следовало влезть на бурвышку и сориентироваться относительно тугайных зарослей вокруг водохранилища. Или же твёрдо придерживаться широких и просторных проходов, проложенных, несомненно, лошадьми или коровами, а не шариться в тесных и низких проходах. Но – как говорится, коварный сделан шаг, назад идти далёко. Оставалось уповать на извечное русское «авось» и самое обычное везенье. Эти две категории никто ведь не упразднял, а они, бывало, и выручали.

Так размышлял я, вновь шагая по бесконечным туннелям, иногда пригибаясь и отводя руками торчащие ветки полукустарников и молодых деревцев. Я упорно надеялся пробиться к воде – для того, чтобы, как говорили древние ратники, омыть сапоги и зачерпнуть шеломом. Конечно, черпать шеломом не стал бы, ясен пень. Ибо пить некипячёную воду из водохранилища – это надо быть отчаянным смельчаком, да ещё и с лужёным желудком. А вот омыть сапоги – это в самый раз, ибо они были завозюканы подсыхающей коркой чёрной грязи.

Комары продолжали делать своё злобное дело, хотя и в меньшей степени, нежели в тростниках. В туннелях наблюдался слабый ток воздуха через прорехи в ветках и листве кустарников. Я отломил от кустарника небольшую ветку и обмахивался ею, словно веером.

Впереди, в сумеречном просвете туннеля, показалось чёрное пятно.

– Ага… – подумал я. – Вот и тёлка нарисовалась. Это хорошо, может, она тоже идёт на водопой. Так за нею пристроюсь, как за Сусаниным.

Животные – они инстинктивно чуют воду. Потому и не плутают, в отличие от человека, а быстро находят нужную дорогу в зарослях. Полный радужных надежд на скорое окончание моего путешествия, я приблизился к перекрёстку туннелей, где находилось животное.

Однако, не дойдя метров пять-шесть, я остолбенел. Ноги сделались ватными, сердце замерло от увиденного. Наверное, я и дышать перестал. Потому что я увидел прямо перед собой…

…А увидел я, что Чардаринское водохранилище подложило мне… свинью. В буквальном смысле этого слова.

Ибо на пересечении растительных туннелей, на небольшой, хаотично освещённой солнечными пятнами площадке стояла дикая свинья. Вернее, не совсем свинья, в смысле самка, а здоровенный такой дикий кабан, или, как его называли наши предки-славяне, вепрь. Это я сразу определил по его мощным загнутым клыкам, торчащим из пасти камышового страшилища. Как говорится, шила в мешке не утаишь – вот и торчали эти клыки словно бандитские финки – дерзко и угрожающе. В общем, на меня в упор смотрел настоящий секач, здесь было трудно ошибиться. Хотя некоторые могут сказать: у страха глаза велики. Не спорю – велики. Но также велики были и кабаньи клыки. А что страх? Страх действительно был. И страх немалый. Хороший такой страх, объёмистый, с головы до ног меня спеленал и сжал, словно тисками. Адреналин мгновенно закипел, шибанул в голову. Правда, внешне это вряд ли было заметно стороннему наблюдателю, окажись он поблизости. Я просто оцепенел, остолбенел, или как там ещё сказать? В общем, выглядел, наверное, словно жена библейского Лота, что превратилась в соляной столп из-за чрезмерного любопытства.

Потому что от растерянности и сковавшего меня страха я совершенно не знал, что делать. А и что, собственно, я мог предпринять в создавшейся ситуации? Расклад сил был явно не в мою пользу. Мы с вепрем были в разных весовых категориях. Понятно, что при таком раскладе надо было немедленно спасать себя. Конечно, надо! Но как?! Кусты и молодые деревца жидковаты, не выдержат тяжести моего тела. Да и к тому же влезать на джиду с её шипами – это всё равно, что броситься голой грудью на забор из колючей проволоки. Убежать от кабана? Это утопия! Вепрь – это вовсе не розовый милый Пятачок в клетчатых штанишках из мультфильма, это самая настоящая боевая машина. Стартует стремительно, и скорость развивает до 40 км в час. Конечно, убежать от него можно. Но недалеко, два-три метра, да и то если под уклон и при попутном ветре. Да. Его мощное клинообразное тело весом под две сотни килограммов, словно тараном, пробьёт сплошную стену тростника, пронзит любой густоты кустарник, опрокинет тебя с лёгкостью и попутно же вскроет, словно пакет с кукурузными хлопьями. Кабан – свирепое и бесстрашное животное, он опасен даже для человека с ружьём, что уж тогда говорить обо мне, если я был вооружён одним фотоаппаратом.

В общем, выхода у меня никакого не было. Финиш. Такое вот свинское положение. Оставалось только тупо разглядывать моего так неожиданно встреченного дикого кабана. В такие вот стрессовые мгновения память цепко ухватывает и долго хранит некоторые, казалось бы, совсем ненужные, второстепенные подробности.

Надо сказать, что возникший передо мной Хозяин тугайного лабиринта выглядел достаточно устрашающе. Я отчётливо видел жуткую свиную харю с рылом – какой там пятачок?! – именно с рылом, величиной с донце консервной банки, кривившиеся в явно недружественном оскале губы, из-под которых торчали загнутые вниз-вверх те самые клыки-кинжалы. Маленькие свиные глазки были почти незаметны в серо-чёрно-бурой щетине, густо покрывавшей морду зверя. На загривке кабана эта щетина-шерсть была густая, нечто вроде короткой гривы, словно декоративный гребень на шлеме древнегреческого воина. Торчащие уши кабана слабо пошевеливались, напоминая работающие локаторы. Собственно, так оно и есть, у свиней слабое зрение, и потому они ориентируются в окружающем пространстве, полагаясь в основном на слух и обоняние. Пользуясь этим, ушлые французы используют домашних свинок для поиска трюфелей, есть такие «подземные» грибы. Но вернёмся к моему кабану.

Ноги его были почти чёрные – то ли его шерсть-щетина была такого цвета, то ли почернели от грязи – мы ведь с кабаном стояли на чёрной тропе. Высотой зверюга был около метра, может, чуть выше, сложно сказать точнее. Не до того мне было. Да. Всё напрягшееся тело животного олицетворяло собой первобытную необузданную силу, несокрушимую мощь. Недаром даже амурские тигры, извечные враги диких свиней, опасаются нападать на секача, предпочитая ему самок или поросят. Мало того, что секач свиреп, он бесстрашен в бою и, защищая свою жизнь, идёт напролом, не боясь никого и ничего. Как мне рассказывал один из участников охоты на свиней (они стреляли по ним, находясь в кузове грузового автомобиля), раненый секач с такой силой таранил заднее колесо грузовика, что находившиеся в кузове люди стали хвататься за борта, опасаясь вылететь из кузова.

Дабы не спровоцировать вепря на активные действия, я стоял, боясь пошевелиться, тем самым выторговывая у Судьбы драгоценные секунды жизни. Хотя, если разобраться, что они мне давали, эти секунды? Как ни крути, а мне уготована судьба древнегреческого Адониса. Того не спасло от клыков свирепого вепря даже то, что был Адонис возлюбленным богини Афродиты. Да, именно так. Но не помогло заступничество богини, проиграл Адонис схватку с Судьбой. Не сдюжил. Вепрь – он и в Древней Греции вепрь. Вроде как только один Геракл и смог справиться с так называемым Эриманфским вепрем, который совсем уж по-свински вёл себя, опустошая окрестности города Псофиды, что расположен был в Аркадии. Но то – Геракл! Он полубог, да и вообще… Он многое мог, Геракл, ему и повелитель Олимпа, сам Зевс, благоволил. Но я же не Геракл, у меня таких покровителей отродясь не водилось. И Афродита моя находилась за сотни километров, оберегая наш семейный очаг. Так что был я совсем одинок. И потому, замерев, я стоял перед кабаном, уже мысленно распрощавшись с жизнью. Говорят, в предсмертные мгновения перед глазами человека как бы проносится вся его жизнь. Скажу честно – ничего тогда у меня не проносилось. Вот просто так стоял обездвиженно и разглядывал кабана, никоим образом не реагируя на укусы комаров, я их просто не чувствовал в тот момент.

И кабан тоже молчал, внешне он никак не реагировал, хмуро уставившись на меня. Кто знает, какие мысли бродили в его свинячьей башке? Может, он тоже был ошеломлён моим появлением на подведомственной ему чёрной тропе. Что, дескать, за ферт нарисовался? Кто таков? Как посмел?

Это рассказ мой длится долго, а в действительности всё это происшествие произошло очень быстро, наше «стояние» длилось буквально какие-то секунды. Кто-то из нас двоих первым должен уступить дорогу. Но кто? Я бы с уважением посторонился, дав пройти секачу. Но как он расценит мои движения? Вдруг сочтёт их агрессивными? Тогда пиши пропало, против такого противника мне не устоять. В общем, возникла практически патовая ситуация, как выражаются шахматисты. Но…

Но тут кабан вдруг слегка приподнял своё страшное рыло, шумно втянул в себя воздух. Потом как-то странно хоркнул. Не хрюкнул, а именно хоркнул, примерно вот так: хорк! И потом ещё раз, уже тише – хорк. А потом как-то вдруг резко, не успел я даже глазом моргнуть, вепрь подпрыгнул вверх, рывком выдернув свои ноги из грязи, стремительно развернулся и галопом ринулся прочь, только грязь ошмётками полетела во все стороны. Миг – и вот уже чавкающие звуки затихли в сумрачной глубине туннелей лабиринта. И тишина. Как будто ничего и не было. Словно схлынуло какое-то наваждение.

То оцепенение, которое только что буквально сковывало меня, прошло. Я в изнеможении чуть было не сел прямо в чёрную грязь, но вовремя спохватился и опустился на корточки. Сердце постепенно успокаивалось, обретая привычную частоту ударов. Неужто всё закончилось? Даже не верилось, что мгновение назад моя жизнь висела буквально волоске. Случись между мной и кабаном близкий контакт третьего рода, как говорят сторонники существования инопланетян, вряд ли бы я смог после этого контакта вразумительно рассказать тебе, Читатель, об этом случае. Рассвирепевший кабан шансов человеку не оставляет. Наверное, владыка окрестных тугайных зарослей в тот момент пребывал в хорошем расположении духа и отнёсся ко мне снисходительно. А вот будь он ранен или таскал бы за собой петлю с плугом, ту самую ловушку, на которую я наткнулся чуть раньше – вот тут бы мне однозначно не поздоровилось. В таком случае этот «пахарь» такого бы наворотил в тугаях – мама, не горюй! И гектары бы вспахал, и меня урыл бы за милую душу. Не стал бы секач разбираться, кто настраивал ловушку, он просто воздал бы должное первому встречному. Но – обошлось. И слава богу!

Я докурил сигарету, воткнул окурок в чёрное месиво под ногами – привычка тщательно гасить окурки. Шоковое моё состояние окончательно прошло, я развернулся и, наращивая скорость, поспешил на выход из тугайного лабиринта. Желание бродить по тугаям как-то само собой улетучилось, меня уже не манил водоём, но хотелось поскорее попасть на открытое пространство.

И только выбравшись из зарослей, я успокоился, почувствовал себя в относительной безопасности. И вот тут я вспомнил о фотоаппарате. Эх! Какой замечательный снимок мог получиться! Но тут же осадил себя: ага, так бы и позволил мне кабан сделать этот замечательный снимок! Не позволил бы он, ясен пень! Меня и спасло, скорее всего, то, что я стоял столбом, не делая никаких движений. А начни я суетиться, приседать, выбирая ракурс и щёлкая затвором, то секач вряд ли бы проявил соответствующее понимание и выдержку. Так что чёрт с ней, с этой несостоявшейся фотосессией. Разошлись мирно – и за то кабану моё спасибо. Вот поди ж ты, свинья свиньёй, а поступил по-человечески, иные люди даже хуже себя ведут. Говорят, что по составу крови свинья сближается с человеком. Так что, может, неспроста случилось всё произошедшее тогда?

Такая вот была у меня встреча на чёрной тропе в лабиринте. Остаётся довольствоваться тем, что я с фотографической точностью запечатлел в своей памяти облик сильного и опасного зверя, внезапно возникшего у меня на пути. И теперь этот «снимок» хранится у меня в памяти. Жаль, что вы не можете его увидеть. Но, разглядывая его мысленно, мне кажется, что я смог с достаточной точностью описать внешний вид могучего вепря, хозяина тугайного лабиринта. Что я и попытался сейчас сделать…

НИ ПУХА, НИ ПЕРА…

Ни для кого не секрет, что, находясь в экспедициях, люди охотились. Кто-то из читателей скажет – браконьерили. Не соглашусь. Бывало, конечно, валили сайгу и с целью последующего привоза свежатинки домой, на базу. Да, предпринимались иной раз попытки соответствующего плана, несмотря на милицейские заслоны. Но такие случаи прорыва были весьма редки, разве что ежели выпадало полевикам возвращаться на базу в холодное время года, к празднику, например, к 7 ноября или под там Новый год. А если летом возвращаешься из поля – чего ты привезёшь? За многие сотни километров не то что до базы, до первого милицейского кордона любая свежатинка даст такой амбре, что впору только для медведя становится аппетитным гостинцем. Медведи очень даже уважают такое мясцо, когда с тухлинкой. Но то – медведи. А мы – люди, и нам порой хотелось какого-нибудь свеженького приварка к макаронам, кашам и борщам, ибо классический геологический и солдатский продукт, который называется тушёнка, имеет при всех своих несомненных достоинствах один существенный недостаток: она приедается. И потому мы, конечно, алчно рыскали в окружающем нас пространстве в поисках калорийных пищевых добавок для своего стола. Для собственного пропитания, грубо говоря, рыскали, а не с целью наживы.

Так что не браконьерили мы. Не надо этих слов здесь произносить. Мы просто пополняли свой пищевой рацион различными доступными нам способами – вот так будет правильнее. Собирали грибы по весне и черепах, ловили рыбу в реках и озёрах (тут столько технологий существовало, я как-нибудь расскажу), а также охотились: зайчишки, утки, гуси, фазаны, сайгаки, барсуки… Животный мир Казахстана довольно разнообразен, и в пищу шло многое. Была у нас в ходу даже такая пословица: в поле и жук мясо. Шутили. Само собой, жуков мы не ели – слишком уж экстремальной была такая пища, на любителя, как говорится, хотя иной раз, до отвала наевшись свежей сайгачатины и лениво ковыряя в зубах после обеда, мы полушутя-полусерьёзно рассуждали о том, что вот-де в Африке едят саранчу и неплохо бы попробовать местных здешних кузнечиков, которых в степи было более чем, обжарив предварительно этих прыгунов в кипящем растительном масле… Но, к счастью, за пределы теоретических послеобеденных умствований такие экзотические кулинарные мечтания не выходили и на практике так и не воплотились в реальные блюда, за что я судьбе, несомненно, благодарен. Хотя с другой стороны, я креветок уважаю с пивом, а ведь креветка тоже, как ни крути, а – сильно смахивает… Говаривал, бывало, мой школьный приятель Толик Кривенко, сидя в пивбаре: «Вот ведь насекомое, а – приятно!». Но в данной новелле я хотел рассказать не о насекомых и так похожих на них внешне некоторых ракообразных… Речь поведём о птицах, как объекте охоты. Птиц много всяких попадалось.

И сейчас пытаюсь вам рассказывать об охоте на пернатых. Вообще птичья охота разной бывает и порой даже весьма непредсказуемой. Конечно, я не берусь оспаривать лавры знаменитых охотников – Тургенева, Некрасова, Аксакова и прочих классиков, кои об охоте столько хорошего, интересного и поучительного рассказали потомкам, что, кажется, и добавить вроде бы уже нечего. Но они, классики-то, жили давно. Времена тогда были совсем другие, с нашими не сравнить. И охота тогда, раньше, была другой, классической: пешочком, с ружьишком; в процессе охоты классики созерцали окружающие просторы и более любовались природой, нежели занимались душегубством. Иное было время, что и говорить. Сейчас же век скоростей. А просторы казахских степей настолько обширны, что можно месяцами бродить, не встретив родничка, чтобы водички попить, или там дичинки какой поблизости. Вдалеке – да, увидеть можно, и много всякой дичи. Но как ты к ней подойдёшь на открытом пространстве? Вот в чём вопрос. Потому и охота в наше время несколько иная, с применением техсредств, без которых человек в степи не то что останется без трофеев, а даже очень легко и сам затеряется и пропадёт.

Птицу мы бивали и едали всякую и разную. Но деликатесной считалась дрофа, дудак, если попроще. Дудак – птица большая, трофей серьёзный и древний, эоценовых ещё времён. Нечто вроде индюка. Только покрупнее будет, окраской светлых, палевых тонов, да и в ногах дудак повыше индюка… Биолог Игорь Акимушкин утверждает, что иной петух-дудак весом с небольшую косулю бывает. И это соответствует действительности, сам свидетель. Можно сказать даже так: дрофа – это страус наших степей.

Дудака и я как-то подстрелил. Здоровый такой дудачище оказался, когда его за сустав крыла взял, приподняв вверх, так второе крыло даже от земли не оторвалось, лежало. Дрофа – птица не только вкусная, но также хитрая и осторожная, к себе близко запросто так не подпустит пешего или конного, если, конечно, не токует в этот момент. Птицы – они словно люди, очень беспечны в моменты влюблённости.

Казалось бы, от птицы, даже крупной, неожиданностей для охотника не должно быть. Однако не всё и не всегда так благополучно складывается на охоте, хочу я вам сказать. Даже при соблюдении всех правил техники безопасности и даже при достаточном уровне трезвости участников охоты. И не совсем правы те, кто считает, будто опасность грозит охотнику только при поединке с медведем или кабаном. Как бы не так! Охота на пернатых не менее опасна и драматична. Вот был однажды случай…

Приехала как-то в буровую бригаду новая геологиня. Она окончила университет, до приезда в нашу экспедицию успела побывать на практике в экспедициях в таёжной Сибири, и считала себя уже бывалым геологом. Росту она была несколько выше среднего, стройная фигуристая блондинка, с начальственными нотками в голосе. С другой стороны, оно как бы и правильно – начальственные нотки в голосе нужны, чтобы сразу поставить на место частенько забывающих о субординации разбитных буровиков. Но тут следует сразу же сказать: палку в этом вопросе тоже не след перегибать. Ибо сложится впоследствии определённое мнение, могут и кличку обидную дать и – пиши пропало… Потому как потащится весь этот негативно-насмешливый «хвост» за тобой из бригады в бригаду, из отряда в отряд. Нет, работать ты, конечно, будешь, и указания твои выполнять будут, но… как бы вам это сказать, будет наличествовать дискомфорт определённого плана. С вами никто не потолкует по душам при случае, на ваш вопрос не по работе зачастую отмолчатся или же ответят неискренне. А то и обидно-насмешливо. Да и подковырнут вас при случае тоже… Следовательно, нежелательно так вести себя, с гонором и пренебрежением к коллективу. Окружающие вас люди очень такое поведение чувствуют, сильно не одобряют, и будут держаться по отношению к вам отстранённо. А в замкнутом коллективе, когда вокруг ни души на многие сотни километров, чувствовать себя «чужаком» в коллективе – не самая лучшая перспектива. И я бы никому не советовал очутиться в подобном положении.

Но приехавшая геологиня, назовём её Людмила, то есть Люда, таких тонкостей, возможно, не знала по молодости своей, а может, и знала, но не придавала им особого значения, и потому вела себя по отношению к окружающим несколько заносчиво. Хотя по своей натуре Люда, как выяснилось потом, позже, всё же была человеком добрым и отзывчивым, только вот непонятно, зачем она старалась тогда изображать из себя этакого крутого и тёртого спеца, который на голову выше всех остальных. Правда, длилось такое её поведение недолго. В таких ситуациях жизнь, словно специально, помогает людям осознать своё поведение и определиться с отношением к окружающим.

Засобирались как-то буровики на охоту. Была в бригаде пара ружей, и отсюда возникло стойкое желание полакомиться свежинкой. Ну, комплект на охоту выезжает обычно такой: водитель, с ним в кабине ещё человек, обязанностью которого является добивать подранков и подбирать дичь. Наверху, в кузове, два бойца с ружьями, пристёгнутые монтажными поясами к кузову. А если ночная охота, то ещё в кузове находится фарщик, или, выражаясь языком киношников, мастер по свету, управляющий фарой-прожектором. Такой вот охотничий коллектив. А тут геологиня Людмила начала напрашиваться на участие в охоте. Но такое правило есть: новеньких не берут с собой на подобные мероприятия. На рыбалку с удочкой – берут, на охоту – нет. Не принято, потому как маленько опасное это дело, охота с машины, и лишние люди в кузове вовсе ни к чему. Да и ещё: человек должен сначала обтесаться в бригаде, к нему должны привыкнуть. Он должен стать своим. Что значит своим – сразу и не скажешь. Бывает так: человек молчалив, анекдоты не травит, отсыпается в свободное время, но он – свой. А бывает, балагур и заводила, но к нему очень долго присматриваются, держат как бы на расстоянии определённое время. А если человек с гонором – ну, этот в своих, скорее всего, и не будет, разве что уж какой-нибудь совсем неординарный выпадет случай…

Вот и здесь. Не была Люда в то время своей. Пока что не была, и потому её и не брали на охоту ни в какую. Нет, и весь разговор. А ей ведь хочется, молодая ещё. Поучаствовать в охоте желание есть, романтика и всё такое. Она и просить, она и приказывать, а старший мастер, словно бык на корриде, упёрся рогами в землю:

– Комплект у нас, Люда! Водитель – за рулём. Охотники – стреляют. Я выскакиваю из кабины, подбираю дичь, успокаиваю подранков… Ты какие функции выполнять будешь? Ножом умеешь работать? – и подковырнул: – А начальники нам там не нужны…

Ножом Люда работать, в том самом смысле, само собой, не умела и боялась такой работы. Но и съездить на охоту хотелось. В общем, не очень складывалась ситуация. Обиделась Люда. Чуть даже не заплакала. И тогда один из ребят в кузове, подмигнув остальным, сказал:

– Люда, ладно, айда к нам в кузов, патроны подавать будешь! Старшой, давай возьмём девчонку, она же тоже человек. Хотя и начальник.

То есть всё-таки слегка издевались они над ней. Припоминали Людмиле её поведение. И старший мастер сжалился:

– Ладно, Людмила. Быстро полезай в кузов. Пристегните её, чтобы не вылетала за борт. Да смотрите там у меня, без баловства!

Как в воду глядел. Но в тот момент разом повеселевшая Людмила в баскетбольном прыжке (рост позволял) прыгнула на колесо и, ловко перекинув ножку через борт, очутилась в кузове автомашины. Радостная Люда была, потому как пребывала в абсолютном неведении относительно кошмара, ожидавшего её в ближайшее время. Привязали Люду к переднему борту кузова, водитель Серёжа Сайфулин издал крик индейца, вышедшего на тропу войны, и «ГАЗ 53» со второй скорости рванул в степь. Охоте был дан старт…

Эх, казахская степь! Вот где раздолье! Я как-то попал в степь в период цветения тюльпанов… И скажу так: я свою жизнь прожил не впустую, потому что я видел ЭТО – я видел цветущую степь!! Никогда не забыть те ощущения, когда едешь по красному, с редким вкраплением жёлтого, цветочному ковру, а вокруг, куда ни глянь, только красные тюльпаны, только тюльпаны и ничего больше, и над всей этой полыхающей пламенем степью – голубое, в редких белых облаках небо. Ни конца ни края этой красоте, этому апофеозу и буйству красок! И лишь только узенькая серая лента пыльной степной дороги, неизвестно откуда и куда идущей – единственный признак человеческой цивилизации… Тюльпаны, тюльпаны, тюльпаны без конца! У нас произрастал тюльпан Грэйга, крупный такой, размером почти с мужскую ладонь, цветок. Настоящее чудо природы! Поневоле поверишь в цивилизацию цветов, о которой так тепло и с любовью рассказал писатель Клиффорд Саймак в своём романе «Всё живое…».

Но в тот период, о котором я пытаюсь рассказать, степь уже давно отцвела, и походила своим видом и колером на серую, облезлую и полинявшую шкуру корсака, такой небольшой степной лисички.

Машина уже второй час рыскала в степи, как бог на душу положит. Все пять пар глаз пытливо ощупывали (сейчас бы сказали – сканировали) окружающее пространство. Но – тщетно. Степь была совершенно необитаема, пустынна. Ну, не совсем, конечно, пустынна: летали мухи, какие-то невзрачные бабочки и жуки, кузнечики и прочие, как выражался водитель Сергей, бекарасы. Но для дроби и картечи, коими были снаряжены патроны охотников, болтающихся в тряском кузове подпрыгивающего на выбоинах автомобиля, такая живность, конечно, никакого интереса не представляла. Похоже, свободный поиск грозил закончиться безрезультатно. И такое тоже бывало. Степь – она, естественно, кормилица, но не всегда же коту масленица. Бывало, и пустые щи нам приходилось хлебать, не без того…

Но тут один из охотников в кузове вдруг встрепенулся, словно золотой петушок на спице у царя Дадона, и, пригнувшись к кабине, заорал водителю:

– Серёга!! Там! Дудаки – там!! – и порывисто потыкал указательным пальцем в направлении обнаруженной дичи.

Серёга был водитель опытный, и два раза ему объяснять было ни к чему, он мгновенно сгруппировался, азартно оскалился и, крутанув руль и не сбавляя скорости, заложил вираж. От неожиданности сидевший рядом старший мастер ощутимо стукнулся затылком о заднюю стенку кабины. Но промолчал: это – охота. Тут не до политесу и субординации. Кузовной же народ в вертикальном положении удержали ремни.

– Йя-а-х-у-у-у!! – завопил Серёга и дал газу. А газу Серёга давать умел. Правда и за тормозами он следил очень строго.

С этого момента счёт пошёл на секунды. Ветер засвистел в ушах, и погоня началась. О это захватывающее, упоительно-сладостное чувство погони!.. В этот момент, в момент преследования, забываешь обо всём. И о тряске в подпрыгивающем кузове, и о мошке, летящей в глаза. И о крупных кузнечиках, расплющивающихся о твой лоб… В азарте погони, этого первобытного инстинкта, который где-то очень глубоко сидит в каждом из нас, выбираясь на свет божий вот в такие моменты, ты совершенно не замечаешь, как занозы от деревянного борта автомобиля впиваются в ладони, ты вообще ничего не замечаешь, ты как бы выпадаешь из окружающей тебя действительности и не видишь ничего, кроме мелькающей впереди дичи, которую ты уже намертво «схватил» глазами. И она, эта дичь, уже наполовину твоя! Да что там наполовину!! Она уже вся твоя, ещё чуть-чуть, ещё какое-то мгновение, миг – и вот она уже в твоих руках, и ты её уже никогда, никому, ни за что не уступишь!..

Машина ревела, рассекая воздух, и колёсами отталкивая от себя степь. Впереди, метрах в двухстах была видна тройка дудаков, размеренно идущих по степи, время от времени поднимающих что-то с земли.

Однако через мгновение дудаки своими птичьими мозгами смекнули, что дело неладно, всполошились и, шустро перебирая голенастыми ногами, начали разбег, прямо как взлетающие самолёты. Дрофа – птица тяжёлая, и взлетает так же тяжело. Как, скажем, гусь, да и вообще любая крупная птица. Сначала она делает длинный разбег, помогая себе крыльями. Потом с трудом отрывается от земли, набирая высоту, и уже потом уходит в воздушный простор. Это воробей или голубь, те, взлетев, сразу же выполняют противозенитный манёвр, и попробуй подстрели их. У дудака, идущего на взлёт, положение архитяжёлое – он сильно уязвим на этом отрезке траектории. На это и рассчитывали охотники – быстро приблизившись, снять птиц на взлёте.

И уже ничто не могло помешать случиться неотвратимому. Машина мчалась и ревела, как смерч, дудаки помаленьку отрывались от земли, патроны вошли в стволы, охотники, сжав ружья, откинулись на поясах, расставив ноги на прыгающем и дёргающемся, словно в припадке, полу кузова автомобиля. Так же и Люда, вцепившись руками в передний борт и стараясь сохранить равновесие, смотрела во все глаза на медленно, слишком медленно поднимающихся тяжёлых птиц, размеренно размахивающих большими крыльями, и в душе её боролись азарт погони и жалость к таким «красивым птичкам».

Дудаки набирали высоту, мчащийся автомобиль уже почти приблизился на достаточное для ружейного выстрела расстояние. Близился самый ответственный момент охоты. Вот сейчас, ещё чуть-чуть…

– Стреляй!! Стреляй, туды и растуды!! – в азарте бесновался и вопил открытым текстом старший мастер, совсем позабыв, что в кузове находится девушка. Он высунулся из кабины, стуча кулаком по дверце. – Стреляй, ах, давай, ах! Стреляй, уйдут! Уйдут, уйдут, ах!!

– Йа-ху-ху-у! – вторя ему, блажил в кабине водитель Сергей, скаля зубы и намертво сжимая баранку. Он строил невообразимые гримасы, топорща на лице рыжую щетину недельной давности. – Давай, мужики! Вали дудаков! Стреляй! А-а-а!!

– Ду-дут! Бах! – сдвоенно грохнули ружья из кузова! Есть!! Полетели перья! А вот фиг! Мимо!! Видно, только малость задело, вырвав несколько перьев из хвоста у одной из ошалело молотящих воздух крыльями громадных птиц… Эх, какая досада! Ну не могло быть промаха, никак не могло: и расстояние близкое, и стрелки – не первый раз на охоте. Но – случилось то, что случилось! Бывает и такое. Это – охота.

А машина так же мчалась заданным курсом вдогон птицам, которые отчаянно и торопливо продолжали набирать скорость и высоту… Но машина всё же была быстрее.

– А-а-а-а-а!! – дуэтом орали в кабине водитель и старший мастер, колотя свободными руками по дверцам для усиления шумового эффекта. Как группа поддержки они, несомненно, были на высоте. Взлетающие птицы стремительно приближались.

Охотники живо полезли в карман за патронами. Как оно и бывает в спешке, дело не ладилось, патроны забрякали по обитому металлическим листом полу кузова, выпав из карманов. Но, тем не менее, два патрона всё же были досланы, и обозлённые промахами охотники были полны решимости взять реванш. И взяли бы, но…

Но дудаки, к сожалению, не были смельчаками, и потому изо всех сил, неимоверно напрягаясь и молотя крыльями горячий дневной воздух, перепуганно рвались в спасительную высоту. Однако силы были явно не равны, ревущее страшилище с вопящими, словно обезумевшими от азарта погони людьми настигало дудаков. Охотники, вновь расставив в стороны ноги для упора, безжалостно поднимали свои ружья. И вот дудаки уже рядом, почти над капотом автомобиля. Казалось, ещё немного – и их можно было схватить руками. Уже можно различить отдельные перья… Промах был исключён. Группа поддержки в лице водителя и старшего мастера вопила на все лады, подбадривая стрелков, и даже Людмила, захваченная общим безумным ажиотажем, тоже что-то кричала и вопила.

И дудаки не выдержали такой какофонии и такого напора. Судите сами: откуда ни возьмись, вынырнуло ревущее чудо, раздались визг и крики, гром выстрелов среди ясного неба, свист пролетающей дроби… Кто может выдержать подобное?

Вот и дудаки не выдержали. Они синхронно, разом, ударили ответно из трёх «стволов». «Медвежья болезнь» – она ведь не только у медведей бывает. В той или иной степени ей подвержены все животные, обладающие достаточно развитой нервной системой… И дудаки в этом плане – вовсе не исключение.

И потому летящие дрофы, ополоумев от страха, выпустили в окружающее пространство, прямо навстречу мчащемуся автомобилю, водную дисперсию не успевшей толком перевариться пищи. Ну а свежий птичий помёт – это, я вам скажу, что-то наподобие негашёной извести по ярости воздействия на слизистую оболочку. Как сейчас пишут в Интернете тинэйджеры: «жжот нипадецки». Но даже и в то далёкое время, когда такими вот причудливыми словами не выражались даже малочисленные неграмотные люди, наших ребят «зажгло» очень даже чувствительно.

Ибо мчащаяся машина с ходу ворвалась в серовато-зелёное облако распылённых в воздухе птичьих, пардон, фекалий. И если водитель и старший мастер, мгновенно отреагировав, спрятали свои головы в кабине, то находившимся в кузове незадачливым охотникам и Людмиле досталось по полной программе. Хотя и сидевшие в кабине тоже причастились, потому как перепуганные донельзя дудаки создали своеобразное аэрозольное облако, нечто вроде объёмного взрыва, от которого, как подтвердят военные, не спрячешься за укрытием.

Мне не хотелось бы, из боязни быть обвинённым в излишнем натурализме, особо расписывать состояние дел на тот момент, скажу только, что на этом погоня закончилась, а дудаки, благополучно набрав высоту, растворились в бездонном синем небе.

Ослеплённые таким коварным и подлым образом, буровики-охотники, словно незадачливый циклоп Полифем, потерявший свой единственный глаз, били ладонями по металлической крыше кабины, нещадно ругаясь и требуя немедленной остановки. Кричала и плакала Людмила, размазывая по лицу слёзы и что-то ещё. Серёга ударил по тормозам и заглушил мотор. Но тишина не воцарилась в степи, потому как в кузове вопил народ, невидяще шаря, словно слепцы на картине художника Питера Брейгеля, дрожащими руками по бортам кузова в попытке спуститься на землю.

Водитель и старший мастер помогли пострадавшим покинуть кузов. Серёга спешно достал из кабины канистру с тёплой водой, и охотники, ругаясь сквозь зубы, принялись промывать глаза. Людмила тоже, намочив носовой платок, усиленно оттирала лицо и промывала глаза. Кое-как, потратив на непредвиденный туалет такую драгоценную в степи воду, удалось смыть с лица последствия жестокого и издевательского по форме ответного удара дудаков. Но от одежды пострадавших несло изрядно. Однако тут уже ничего нельзя было поделать, стирка одежды откладывалась пока на неопределённое время.

Водитель, успев протереть забрызганное мельчайшими капельками ветровое стекло, вместе со старшим мастером незлобиво потешался над потерпевшими, и оба они, как могли, успокаивали Людмилу, которая была на грани истерики. Ну, тут её осудить трудно, такое происшествие – не самое приятное событие в жизни любого человека.

Водитель Серёга, балагур и пересмешник, закурив, похохатывал, толкуя о производственном травматизме и о птичьем гуано как средстве, ускоряющем рост волос (один из охотников был ощутимо лысоват). Дескать, птичье гуано – самое лучшее удобрение, его даже за валюту покупают.

В общем, промыли глаза, умылись, немного привели себя в порядок. Люда уже почти совсем успокоилась. Но, трепетно втянув ноздрями «амбре», исходивший от её запачканной футболки, вновь начинала дрожать, как в ознобе. Стресс с ней приключился самый настоящий. А с кем бы не приключился? Но понемножку успокоилась и она. Присев на корточки, буровики перекурили и проиграли недавнюю ситуацию, пытаясь выявить допущенные ошибки. Детально провели разбор полётов, посетовали: эх, если бы не промазали тогда, первый раз… Но сделанного уже не воротишь.

А водитель Серёга, сплюнув на пыльную землю и затягиваясь горьковатым дымком «Примы», глубокомысленно произнёс:

– Вот ведь дурацкая ситуация! Остались мы ни с чем, без охотничьих трофеев: действительно – ни пуха, ни пера. Это точно о нас сказано.

Оспаривать очевидное никто не стал, сидели и курили молча, переживая случившееся каждый по-своему. Впечатлений всем хватало с избытком.

Серёга не унимался:

– Нет, ребята, что ни говори, а всё-таки хорошо…

– Чего хорошего-то? – недоуменно спросил один стрелков, соскребая ногтем с рукава кусочек застывшей субстанции.

– А то хорошо, что коровы не летают! – на полном серьёзе ответил Серёжка и снова оглушительно захохотал. – Ну-ка, представь, три бурёнки в полёте над капотом машины…

Весёлый был парень Сергей… Окружающие представили. У Людмилы картинка, по-видимому, получилась болей яркой и реальной, потому что ей вновь поплохело.

– Да хватит тебе, Серёжа! Ну сколько можно! – взмолилась она.

– Ладно, Люда, ладно. Ты не сердись, – ответил неунывающий водитель-балагур, – что было, то прошло. Дудак, конечно, зверь, а не птица. Его так просто не взять, и мы это сегодня почувствовали. Ладно. Пусть пока полетают, жирку поднакопят. Зато теперь ты, Люда, своя, поскольку вписалась в коллектив. Считай, боевое крещение приняла!

Кто-то из охотников, увидев на щетинистой, сухой и пожухлой траве серовато-бурое перо дрофы, оброненное птицей в заполошном полёте, поднял его и с намёком на галантность поднёс перо Людмиле.

– Люда! На вот, охотничий трофей. На память! – пытаясь таким образом сгладить недавно случившееся, бубнил буровик.

Однако взгляд, которым наградила «кавалера» только-только начавшая успокаиваться геологиня, не сулил ничего хорошего, и буровик осадил коней. Тоже, додумался. Хороша «память», нечего сказать!!

– А ну-ка, дай перо мне! – попросил Серёга и, протянув руку, взял перо. Повертев его в руках и обнюхав, одобрительно произнёс: – Ну вот и трофей в наличии. Хотя бы такой… А то я уже было совсем расстроился, что привезём на буровую только один запах… Самый главный трофей наш сегодняшний – это запах. – И он снова захохотал. – Такого трофея ещё никто не привозил.

Он снял свою бывшую когда-то давно белой панамку и воткнул в неё бежевое, с рыжими подпалинами большое перо дудака.

– Теперь я настоящий индеец. Чингачгук, блин! – с этими словами он напялил на голову панамку, украшенную пером дрофы, и, обращаясь к стрелкам, спросил:

– Ну так что, Соколиный Глаз и Меткий Карабин, как вы насчёт отмщения неразумным дудакам? Продолжим наш поиск? Отец-командир, а ты что помалкиваешь? Какие дальнейшие планы?

Он дурашливо вскинул два пальца к виску. – Разрешите доложить, товарищ начальник – к старту готов!

Однако планов у отца-командира, то есть старшего мастера, в запасе не имелось, уж слишком неожиданными, ошеломляющими оказались результаты степной охоты, потому и никакого настроения продолжать охоту ни у кого не было. Видать, не судьба… Потому, определившись с направлением и вновь погрузившись в автомобиль, незадачливые охотники покатили в сторону буровой.

По приезде на буровую ребята устроили небольшую помывку у ёмкости с холодной водой и постирушки. А для Людмилы повариха согрела воды на газплите, и геологиня очень даже сносно, насколько позволяли полевые условия, поплескалась в тазу за брезентовым пологом, который ей установили буровики за вагончиком. Причём установили сами, без всякой просьбы с её стороны, признав, таким образом, своей. И сама Людмила после этого случая стала совсем другой, и полевики молчаливо приняли её в коллектив.

А оно и действительно, правда: с чего вдруг заносится, когда все мы – люди и, как говорится, одним миром мазаны. Ну, может, и не всегда по собственному желанию мазаны. И, может быть, вовсе даже не миром. Но это уж кому как повезёт…