Рассказы

Рассказы

ЗВОНОК

 

Я обычно свой мобильный телефон отключаю в десять часов вечера, включаю в восемь утра. Тому есть объяснение: после десяти либо позвонят по ошибке, либо получу сообщение, с которым без особого ущерба можно познакомиться и после восьми утра — сон нарушат только и всего.

Сам же с пяти утра на ногах, работаю: проверяю почту, отвечаю на письма, копаюсь в интернете в поисках той или иной информации, да мало ли… Но как-то раз, забыл выключить телефон и в пять утра прозвучал звонок. Я встревожился. Согласитесь, звонок в такое раннее утро не сулит ничего хорошего. Знаю, что шахтёрам, к примеру, вообще не рекомендуется в ночное время звонить, а вдруг кто-то из семьи на смене. Пока домочадцы доберутся до телефона, от страха лет пять жизни потеряют.

Взглянул на телефон. На экране светился мой номер. «Техническая неполадка, что ли?..» — подумал я и застыл в изумлении.

Телефон продолжал настойчиво добиваться меня. Я, испытывая легкое волнение с примесью естественного чувства любопытства, решился ответить и услышал свой голос.

Чего не отвечаешь? Ты ведь не спишь!

Как ответить, кому? — растерялся я.

Мне.

А ты кто? — спросил я, уже раздражаясь.

Я, Ваагн Карапетян.

Нет, это я, Ваагн Карапетян.

Ты всего лишь тело со всеми потрохами, а я… совесть… твоя.

И чего ты хочешь от меня, — совсем сбился я с толку.

Поговорить.

О чём?

О нас с тобой. Определить, сколько ещё ты намерен моё достоинство топтать.

Что за бред, — буркнул я и отключил телефон.

Но телефон опять зазвенел и на экране вновь появился мой номер. Я тупо уставился в одну точку, не зная, что предпринять. «Какая совесть?.. — подумал я. — Её у меня вообще нет, — и, усмехнувшись, добавил. — В наше время это слишком большая роскошь, дорого обходится». Обесточил телефон и швырнул его на диван.

Через полчаса в стенку постучал сосед. Я вышел на балкон, а там уже на своем балконе он стоит, растерянный.

Что это с тобой? — пожимает плечами сосед.

Ничего.

Звонишь, просишь, чтобы я включил твой телефон.

Ладно, всё в порядке, — махнул я ему рукой, на всякий случай улыбнулся и прошёл в комнату. Почувствовал, как падает давление и, минуя диван, пошёл на кухню. Решил кофе заварить, но в дверях остановился, задумался. Вернулся к телефону, включил. Тут же звонок. И опять мой голос.

Ты чего это телефон отключаешь?

Батарея разрядилась.

Кому ты врешь, — усмехнулся мой голос. — Не устал?

Я никогда не вру.

Ха-ха-ха, тебя даже когда спрашивают, который час, не всегда решаешься правду сказать, привычка срабатывает.

Кто это надо мной издевается?! — взорвался я. — Узнаю, мать твою, сгною!

Вот, вот, в этом ты весь… — вздохнул мой голос. — А теперь сядь на диван, поговорим. Кофе подождёт…

Кладбище. Слышен голос оратора:

Сегодня мы провожаем в последний путь кристально честного человека…

А между тем друзья, знакомые покойного, пришедшие на похороны, с недоумением пожимают плечами, с тревогой посматривают друг на друга.

Когда же отгремела музыка и закончились рыдания, один из них чуть слышно произнес:

Наверное совесть замучила.

 

ШКАФ В ЧЕМОДАНЕ

 

Памяти Леонида Енгибарова

 

Продолжая неловко раскланиваться, клоун вышел за кулисы, к нему тут же подскочила сердобольная тётя Клава:

Лёнечка, что с тобой, родимый? Соберись-ка!

Ну-ну, тётя Клава, ещё и приголубь, — захихикали две эквилибристки, и, измерив брезгливым взглядом коллегу с ног до головы, жеманной походкой «проплыли» мимо.

Леонид, тяжело дыша, присел на фанерные ящики. Ещё утром он почувствовал, что с ним творится что-то неладное: за завтраком дважды уронил на пол чайную ложку и выпил чай, так толком и не размешав сахар, долго искал в гостиничном номере булаву РХЗ, попутно соображая, зачем он её вообще забрал из цирка. Закрывая дверь, тоже пришлось повозиться — никак не мог захлопнуть её, так как поздно заметил, что мешает тапочка, застрявшая под дверью. Да и ключ не сразу сообразил, как вставить.

И вот теперь несколько раз уронил стейджбол, а ещё и булава откатилась на несколько метров — пришлось номер повторять заново. В результате — гробовая тишина… Зритель промахов не прощает.

Подошёл Юрка-конферансье:

Старик, будь осторожен, антрепренёр сказал Дубову: «Это последний выход Енгибарова».

В гостиницу Леонид вернулся в расстроенных чувствах, только поздно вечером. Захлопнул за собой дверь, не раздеваясь, в ботинках, бросился на кровать. И только лишь сейчас, брякнувшись о подушку, он ощутил в руках булаву, ту самую, что во время представления выпала из рук и откатилась на край арены. Леонид горько усмехнулся, завертелся от досады по кровати, то всхлипывая, то разражаясь неимоверным хохотом. Неожиданно его передёрнуло: он заметил, как из зеркала, висевшего на шкафу напротив, на него, ехидно посмеиваясь, смотрит какая-то рожа. Молодой человек не выдержал, вскипел от негодования, поднял булаву над собой и швырнул её в это наглое изображение. Зеркало охнуло, покрылось сетью морщин, а на незадачливого артиста цирка с ужасом посмотрели тысячи испуганных глаз. Затем зеркало с шумом посыпалось на пол.

Это конец, — вздрогнул он и схватился за сердце. Представил, как его будут разбирать на очередном собрании, которые проводились по любому поводу. Представил и гневную речь профорга о том, что он не дорожит честью коллектива…

Леонид встал с кровати и заметался по комнате.

Что делать-то, что делать? Кошмар!

Нечаянно задел ногой огромный чемодан, который испуганно выглядывал из-под кровати, пнул его от злости, но затем перевел взгляд на шкаф и, дико зарычав, схватил со стола сувенирный бурятский нож с рукоятью из натурального оленьего рога и стал с остервенением наносить удар за ударом в боковую стенку шкафа. Прогнившая фанера местами превратилась в труху, а потому, не оказывая сопротивления, легко крошилась. Вырвав часть стенки, он уже руками принялся дробить её на мелкие части. Когда на полу образовалась куча мусора в полметра высотой, клоун вытащил из-под кровати чемодан, вытряхнул содержимое на кровать и заполнил его фанерной крошкой.

В полумраке холла гостиницы раздавался тяжелый храп развалившейся на стульях пьяной дежурной. Чёрный силуэт с чемоданом в руках бесшумно прошёл мимо неё, осторожно прикрыл за собой дверь и направился к мусорной свалке.

Три часа напряженной работы понадобились Леониду, чтобы перенести огромную кучу из фанеры, деревянных обломков и разбитого зеркала, на свалку. Затем он подмёл многолетнюю пыль на полу, очертившую края приказавшего долго жить шкафа. Водрузил на это место свой чемодан и уже под утро, вконец уставший, плюхнулся в постель.

Утром две горничные пришли принимать номер.

Маш, а здесь вроде шкаф стоял?

Да-да, я на прошлой неделе в нём генеральную уборку делала, дохлую крысу нашла. Представляешь, ужас какой! Думала, тряпка, хвать!.. А это крыса!

Гражданин, у вас в номере шкафа не было? — хором пропели они.

Был, как без шкафа-то? — улыбнулся постоялец, упаковывая свой реквизит.

А где он тада?

А я его вынес. Вон в том чемодане.

Ну хватит! — обиделись женщины. — Не в цирке, небось!

Правда в чемодане вынес.

Да списали его видать, — пробурчала женщина, которая с амбарной книгой возилась. — Совсем уже старенький был.

Давно пора, — согласилась вторая. — Когда я на работу поступала, он уже кряхтел. А я без малого семнадцатый год здесь.

Ну, смотрите, чтобы потом не было никаких вопросов. Я чистосердечно признался, — повеселев, стал подначивать Леонид.

Давай-давай, вываливайся отседа! — насупились работницы.

У автобуса прохаживались антрепренёр Кислов и директор Дубов. Последний, увидев Енгибарова, широко заулыбался и поспешил ему на встречу, обнял его и, не давая опомниться, в привычной для себя манере затараторил:

Поздравляю тебя, Лёнечка, с заслуженной наградой. Утром из Главка позвонили, тебе присвоено звание Народного артиста Армении. Мы это дело обязательно отметим. Молодца!

Клоун-мим Леонид Енгибаров, теперь уже народный артист Армении, прошёл в автобус, опустился в кресло и устало откинул голову назад… Он не замечал, как артисты поздравляли его: чмокали в обе щёки, тискали, хлопали по затылку, предлагали тут же откупорить…

Автобус выехал со двора гостиницы, проехал мимо мусорной свалки и, развивая скорость, помчался по столбовой дороге прочь из этого города.

 

БОЦМАН

 

Шхуна резко накренилась и огромная волна, вместе с ветром невероятной силы, обрушилась на левую сторону. Она устремилась по палубе, подхватила вёдра, снасти и прочую бесхозно разбросанную утварь и с большой силой ударила о противоположный борт.

Рамзан с трудом удержал завертевшийся было штурвал и весь сжался.

Капитан! Капитан! Мать твою, свистать всех наверх! — выругался он, заметив, как молодой, неопытный капитан, маменькин сыночек, сын сэра Снейдена и внук мецената Гарша, ухватился за канат, пытаясь удержаться на ногах.

Рамзан усмехнулся, глядя на его неумелые движения, и вспомнил, как с месяц тому назад сам сэр Снейден пожаловал в его скромную обитель и слезно умолял присмотреть за сыном во время плавания. Он громко и заливисто рассмеялся и, легко маневрируя, несколькими умелыми движениями, повёл судно в узкий проход между скалами. Затем вытер со лба холодный пот, краем глаза продолжая следить за капитаном, — тот разместился на пожарном ящике, в изнеможении откинув голову, — достал сигару и прикурил. Но не успел он расслабиться и сделать пару затяжек, как неизвестные силы, родившиеся в пучине морской, вновь завертели судно, словно пушинку.

«Спокойно!» — сам себя приободрил старый, повидавший многое на своём веку моряк и, отбросив сигару, вцепился до посинения пальцев в штурвал. От напряжения его лицо покрылось испариной… За спиной скрипнула дверь и вошел мужчина 30–35 лет.

Рамзан не сразу узнал его.

Гирей?! Что тебе нужно? — испуганно спросил Рамзан.

Это был его племянник, сын старшего брата, с которым он лет пять как не виделся, с той поры, как Рамзану ампутировали обе ноги.

Молодой человек подошел к инвалидной коляске, опустил тяжелую руку Рамзану на плечо.

Плывешь, значит, — усмехнулся он, — а то, что соседи жалуются, говорят, шум на весь дом, тебя это не особо волнует. Доиграешься, в один прекрасный день, ворвутся сюда и вышвырнут тебя на улицу… Сестру замуж не берут, говорят, в роду умалишенные есть, — Гирей обошёл коляску, нечаянно наступил на край одной из досок, неровно сложенных вдоль стены, подняв клубы пыли и, отмахиваясь, продолжил. — Мне и во двор-то выйти нельзя, одни насмешки кругом. Такие дела вот, дядюшка. — Он потрепал съёжившегося Рамзана за шею. — Подох бы ты, что ли. И всем было бы хорошо, и тебе в первую очередь. Но нет, смердишь всё… — вздохнул он. — Ну, сколько раз тебе объяснять, — повысил голос Гирей, — не корабль это, а подвал Лорена. Лорен целый день ворчит, когда подвал вернёте, капусту негде хранить. Нет здесь капитанского мостика, — развел руками Гирей, — инвалидная коляска под тобой…

Последние слова заглушило море. Очередная волна, выбила из рук Рамзана штурвал, он побледнел, закрыл глаза, руки судорожно задергались, и он скорчился от мучительной боли. Корабль, оставшись без управления, понёсся на скалы. Удар пришёлся в носовую часть. Прилегающее пространство заглушили вой мотора, скрежет металла, вопли моряков. И безжизненное тело корабля, медленно заваливаясь на бок, исчезло под водой.