Журнальный мир

Речь пойдет о житейской прозе. Но не только о ней.

Как сказано в аннотации к рассказам Михаила Тяжева, лауреата Бунинской премии, это «психологическая проза, но с неожиданными, не всегда укладывающимися в «житейскую логику» поворотами сюжетов». Стоит заметить, что так называемый житейский психологизм ранее прослеживался и в литературе начала двадцатого века (в основном, в работах Ивана Алексеевича Бунина), и в окончании предыдущего столетия (в работах моего земляка, жителя Калача-на-Дону, небезызвестного Бориса Петровича Екимова). Так следует ли считать Тяжева продолжателем этих традиций? Для ответа на поставленный вопрос я решила разобрать рассказ «Монахов и Сергеев» (являющийся частью цикла «Был скошен луг, где я бродил»), который, на мой взгляд, наиболее полно и объективно отражает явление житейского психологизма.

В рассматриваемом произведении Михаил Тяжев рисует ситуацию, которая, к сожалению, встречается и в жизни. Один из героев приговорён, он болен раком, и ему совсем не хочется говорить со своим приятелем, с которым их объединяет профессия. Они таксисты. В разговорчивости испытывающего душевный подъём Монахова (им дали большой кредит, жена согласилась не брать деньги из общей копилки) и молчаливости больного Сергеева нет ничего странного. Писатель умеет через пустяковые замечания Монахова обозначать сквозняком веющие основные вопросы работающего человека: зарплата, конкуренция, межнациональные отношения. Несколько страннее, что заболевший Сергеев не начинает гонку преследования за деньгами для лучших докторов и дорогих операций, не прибегает и к рецепту с ходу оглашённому Монаховым в виде анекдота о том, как некто вылечился, выпив 10 бутылок водки подряд (вероятно, всё время мысленно произносил тосты за здоровье, добавим мы от себя). Анекдот Монахова психологически обоснован, он остро почувствовал желание хоть чем-то ободрить собеседника. Но Сергеев избирает другую жизненную стратегию, проливающую свет на его человеческую сущность. Он начинает таксовать совершенно бесплатно. То есть плата всё-таки есть, но она духовного содержания. Каждый из пассажиров рассказывает ему про свою жизнь. И, как бы сливаясь с этим широким потоком жизни обыкновенных людей, Сергеев, вероятно, приходит в себя как частичка большой жизни, которая говоря словами Тёркина из поэмы А. Твардовского, всегда лишь «частично рассеяна и частично истреблена». Реалистично ли это? Типично ли поведение Сергеева для современного человека «гомо экономикуса», который стремится лишь к самообогащению и обожает мнимую, материальную жизнь? Конечно же, нет.

Во времена тёмного средневековья такое поведение тоже было не совсем типичным, но там оно объяснялось проще: «Перед смертью человек должен добрыми делами обеспечить себе прощение Господа и будущую загробную жизнь». Однако в рассказе нет даже намёка на религиозность Сергеева. Можно попытаться найти объяснение в философии экзистенциализма, в которой сущность человека наиболее полно проявляется именно тогда, когда жизненными обстоятельствами он поставлен на грань бытия и небытия. Но задолго до экзистенциализма пример альтруистической логики дал великий грузинский поэт Шота Руставели, сказавший: «Что ты взял — считай пропало, что ты отдал — то твоё!» Исследования этнографов и палеопсихологов привели историка Б.Ф. Поршнева к мысли, что в древности именно этот первичный импульс — всё отдать для жизни своей общины играл основную роль, полностью подавляя зоологический индивидуализм. Любопытно, что Сергеев действует, следуя обратной логике. Вместо того, чтобы просить о помощи окружающих, искать слушателей и сочувствия, он сам превращается в человека, дарующего помощь людям. Это очень характерная деталь. Первым бесплатным клиентом оказывается парень, торопящийся на свидание с девушкой, номер телефона которой он потерял.

Он опаздывает, но всё-таки спрашивает, сколько это будет стоить. Водитель говорит, что пассажир «не прогадает». Из стоящих под часами девушек таксист угадывает, что парень встречается с той, «хрупкой». Хрупкость жизни, хрупкость чувства и дар угадывания так внезапно открывшийся Василичу, как по отчеству именует его Монахов. Не будет лишним сказать, что в своё время Л. Фейербах потребовал отказаться от философской категории «Я», заменив её категорий «Я и Ты», поскольку каждое «Ты», вступая со мной в общение, становится моим новым «Я». Возвратившись домой, Монахов отказывается от обеда, от просмотра программы, где, кстати, обсуждалось, что делать заболевшему раком человеку. Ему не спится, он как бы сам заболел (психологическое состояние одного героя влияет на другого в совершенно обыденной ситуации!), и вдруг за окном обнаруживает спасительную красоту мира в виде электрического света, играющего бликами на лепестках цветущей яблони. Яблоня — символ жизни, духовного пробуждения, который молчанием своим пробуждает чувства, в отличие от говорящего радио, что служит лишь «белым шумом» («случайный код, пиксель», как выразилась бы современная поэтесса Вера Полозкова). Радио твердит о переменной облачности, об осадках, о том, что не касается настоящего. Оно как бы отвлекает нас от проблем героев, но мы обязаны уловить тонкую нить, ведущую сквозь житейские лабиринты. Герои Тяжева — сопереживающие друг другу, тонко чувствующие личности, трепетно воспринимающие красоту мира, несмотря на то, что не являются поэтами или музыкантами. И, если перефразировать знаменитую фразу одного из мастеров англоязычной прозы Сомерсета Моэма: «О рассказе лучше всего писать тому, кто сам себя не пробовал в новеллистике», то «воспринимать жизнь такой прекрасной, как она есть на самом деле, лучше всего тому, кто никогда не передавал это чувство на бумаге и не является эстетом по принуждению». В маленьком (по форме, не по содержанию) рассказе переживания героев, их попытки радоваться жизни, видеть возвышенную красоту в обыденной реальности раскрываются с невероятной силой. Так, что читатель сам забывает о своем «Я» и становится на место героев. Даже при отсутствии красочных описаний.

Тяжев, судя и по другим рассказам из этого цикла, является диалоговым автором, речевая характеристика его героев — сочная, яркая. Монахов и Сергеев говорят так, как обычные люди, им хочется крикнуть: «Я верю!», когда представляешь, что действие происходит рядом с тобой. Но действуют в экстренных ситуациях необычно. Вот парадокс данного рассказа, который уже, впрочем, был описан выше. Не он ли, парадокс, держит на себе «житейский психологизм» — «необычное поведение обычных людей в не совсем обычной ситуации?» И можно ли говорить о житейском романтизме?

Можно. Поведение героев действительно необычно, и в рассказе, к тому же, проявляется некое «двоемирие» (мир радио — мир яблони). И нельзя. Поступки героев могут повториться и в обыденной жизни, если вовремя проявится сила воли. Если «Я» действительно перейдет в «Ты», и даже в «Мы». И жизнь тогда преобразится. И бытие станет настоящим, полноценным.

Психологический рассказ Тяжева не даёт советов, как стать преображенным, не оказавшись в плачевной ситуации, как Сергеев. Он лишь описывает то, каково поведение «пробужденного человека» на примере обоих героев. И житейский психологизм перерастает в житейскую философию. Философию подлин­ной красоты и настоящей жизни, которая, по словам волгоградского поэта А.В. Кокшилова, «не встречается со смертью и не желает знаться с ней».