Журнальный мир

ПО УМОЛЧАНИЮ

И едва ли сможешь открыть глаза ты,

ослеплённый яростной круговертью,

ветер по умолчанию – северо-запад,

тип погоды – не сомневайся – третий.

Можно сменить аватарку, призвание, имя,

родину выбрать с удобствами на планете,

памяти файлы стереть, заменить другими,

но куда ты денешь

вот этот ветер?

Всю эту хмарь,

угрюмую нежность утра,

запах болота и моря, зовущий запах…

Где бы ты ни был, тебе всегда неуютно,

ветер – по умолчанию – северо-запад.

БЕРЕГ

Смотрю на горячие травы и глаз не могу отвести,

мой берег заброшенный, правый, высокий, до неба почти,

как песня старинная, длинный (Россия – судьба набекрень!),

лишь брёвна, да ржавая глина, да тени родных деревень.

От светлого хочется плакать, кого ж тут спасёт красота,

но красный ободранный бакен плывёт, не покинув поста.

Стою на последнем пароме, смотрю на далёкий угор,

где мамин зелёненький домик и ласточки режут простор.

Я знаю: мгновенье, и снова огромный потянет магнит,

песчаною низкой подковой обхватит, сожмёт, полонит –

тот, левый – большая дорога, зудящая масса людей,

там тоже живётся убого, но чуточку всё ж веселей.

На палубе ветер противный, коричнево волны кипят,

смотрю и смотрю неотрывно пока ещё можно – назад.

Штыками оставшихся елей небес охраняя гранит,

мой правый, несдавшийся берег –

как Брестская крепость стоит.

РОЗА МЕТЕЛЕЙ

Ветер скатерти белые стелет

На столе бесконечного льда.

Распускается роза метелей

В золотых заполярных садах.

Лепестков её яростный сполох

Возле звёздной сияет тропы.

Безболезненным белым уколом

Рассекают пространство шипы.

Ах, как холод пронзительно греет –

Нестерпимого света струя.

Здравствуй, родина! Гиперборея –

Необъятная тайна моя.

ГОСПОДИ, КАКИЕ СНЕГА!

Господи, какие снега!

Чистые, до самых небес.

В сторону шагнул два шага,

Ухнул с головой и исчез.

За ночь наметает на раз

Толстые сугробы до крыш.

Застревает даже КАМАЗ,

Нечего и делать без лыж.

Берега уснувшей реки

Круче белокаменных стен.

Здесь пока горят огоньки

Северных глухих деревень.

И пускай нас мало совсем,

Мы настырным нравом сильны.

Есть дрова, и нету проблем,

И четыре дня до весны.

А вокруг на тысячи вёрст

Тишина, пурга и тайга, –

В ней снежинок больше, чем звёзд.

Господи, какие снега!

ОДЕРЖИМЫЕ

С одним топором – через горы,

Леса – одержимые, шли.

Они не страшились простора

До самого края земли.

Под небом, бревенчато-серым,

Бил ветер свинцовый – в висок.

Вела их угрюмая вера,

И воля – вперёд, на восток!

Смогли уцелеть, и согреться,

И выжить, и сказку сложить.

Не больше, чем русское сердце –

Страна, где нам выпало жить,

Где предки плясали и пели

Без валенок и рукавиц.

А мы всё бежим от метелей

В крысиные норы столиц,

И дальше – в кошерные страны.

Там, в сладком тумане сиест

Вдруг вспыхнет простор – первозданный,

Скуластый, родной, нежеланный,

Раскольничий яростный перст!

ЧЁРНЫЙ МЫС

Отражается в реке тишина.

Воды светлые, и светлая высь.

И впадает прямо в небо Двина

Там, где врезан в горизонт чёрный мыс.

Нелюдимый берег лесом порос.

Чёрный мыс, как оконечность креста,

Что, невидимый, встаёт в полный рост,

Осеняя все глухие места,

Безоглядную, великую ширь –

Захолустье Всея Руси.

Здесь когда-то раньше был монастырь,

Только некого об этом спросить.

Небо сонное склоняется вниз,

Обнимая задремавший поток.

И виднеется вдали чёрный мыс,

Как надежда – неизвестно на что.

ПОЛНОЛУНИЕ

Этот юный и древний мучительный зов…

Только небо не знает стыда.

Раскрываются белые лилии снов,

Под луною мерцает вода.

Заблудившийся путник, угрюмый и злой,

Позабывший давно о любви,

Этой ночью я буду июльской рекой,

Заходи же и смело плыви.

И прохладное пламя, и соль на губах…

Или слёзы? Спадёт пелена,

Будет мёртвое русло, пустыня и прах,

Там, где страстная билась волна.

И тогда ты без сил упадёшь на песок,

Бесконечно усталый старик,

Ощущая, как яростно был одинок

Даже в самый пронзительный миг.

ВРЕМЯ ПЕСКА

Это время песка, изумрудных больших стрекоз,

время нежного ветра и лютиков золотых.

С вечернего неба белый капает воск –

или просто бабочки у воды?

Голос кукушки – чётко, издалека,

спокойный, сладкий, словно небытиё.

Слишком быстро мелеет эта река,

а с нею – сердце твоё.

Всё громче стрекочут в полдень цветы,

вышивают ромашки скромный узор.

Здесь страдали предки, но хочешь ты

быть счастливой – наперекор.

И, пока заката горит стрела,

идёшь по песку в купальнике, чуть сыром.

Зеленоглазый овод вьётся вокруг бедра,

опьянённый твоим теплом…

АПРЕЛЬСКИЙ ЛЁД

Апрельский лёд – как сахарный песок,

насыпанный в тарелку с голубикой,

просвечивает хрупкий холодок,

подпрыгивают блинчиками блики.

пока ещё незыблемы границы,

но узкий полумесяц полыньи

улыбкою у берега лучится.

За белизной беспамятного льда

блестит вода – упругая, живая,

ещё мгновенье – панцирь навсегда

рассыплется, весну освобождая.

Вот так душа, превозмогая плен,

отряхивает перья понемногу,

почуяв неизбежность перемен

с желанною и сладкою тревогой.

Нет, не сдержать движения вперёд,

и не найти к минувшему возврата.

Но отчего ж мне жаль апрельский лёд,

дряхлеющий и чуть голубоватый?

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

Осколок прошлого случайно уцелел.

Лихой наездник, воин и гуляка,

вот прадед мой – казачий офицер,

на обороте подпись с твёрдым знаком

(а почерк почему-то так знаком!).

Фамилия – мне гордое наследство.

Подросток – век. Но розовое детство

в багровом сгинет зареве людском.

Кто эти люди, прадеда друзья,

как звали лопоухого мальчишку,

о чём мечтал он – не узнаю я,

но чувствую – безжалостная слишком

судьба их стёрла, превратила в пыль,

святую Русь развеяла во мгле.

О, прошлого безумнейшая быль!

Знак Каина у века на челе…

* * *

Деревня. Ночь. Костёр на берегу.

И небо – на закате золотое.

Смотрю – налюбоваться не могу

Торжественной и тёмной красотою.

Мерцает обнажённая река.

Так медленно к костру подходят кони

И смотрят на огонь издалека,

И хлеб берут с протянутой ладони.

РУСАЛКА ОБЫКНОВЕННАЯ

Близнец весёлый,

распахнутый настежь ветер,

бывалый турист,

влюблённый в свою байдарку,

у какого омута ты заметил

тоскующую русалку?

Каждое утро

она чешет волосы гребнем,

косы свои бесстыжие распуская,

июньской ночью качается на деревьях,

и танцует нагая.

Прохладно-равнодушны её касанья,

дразнят, зовут, затягивают в глубины.

Ей реки таинственное мерцание

важней, чем глаза мужчины.

Никому она счастья не принесла, и

сердце давно затянуто чёрным илом.

Нет, она не вредная и не злая,

она – из другого мира.

Ну, так что ты смеёшься,

романтик глупый?

Мутнеет взгляд,

мечтателен и рассеян.

говоришь, улыбаясь:

«Давай мы купим

абонемент в бассейн».

НЕЧАЯННОЕ

От первых рубцов и отметин

До самого судного дня

Твой голос – из юности ветер

Волной накрывает меня.

И вновь, зачеркнувши рассудок,

В глазах твоих вижу весну,

И знаю, что счастья не будет,

И руки навстречу тяну.

Не плачу, не жду, не ревную…

Пусть сердце идёт с молотка.

Рябина твоих поцелуев

Еще горяча и горька.

АУ!

Снова погоды происки

Предполагают грусть.

Где ты, принц верхнетоемский,

С трактором «Беларусь»,

Мужественно небритый,

С загорелым лицом?

Сердце мое разбито

И разбито… крыльцо

У прабабушки в доме,

(И в баньке «поехал» пол).

Весной, изысканно-скромен,

Здесь белый шиповник цвёл.

Над вспененными кустами

Задорно кричал петух.

… Уж мы бы с тобой не стали

Читать Ахматову вслух,

Базарить о тьме и свете,

О двойственности начал.

Ушли б вдвоём до рассвета

На сеновал.

Пульс колотится часто.

Извилины все пусты.

Простое женское счастье,

Глупое – где же ты?

Ау!

ДИКИЕ ДЕВЯНОСТЫЕ

Память крючьями острыми

Тащит в обьятия тьмы.

В дикие девяностые

Лиха хлебнули мы.

Речи лились заманчиво,

Крылья росли – дерзки.

Но уходили мальчики

После Чечни – в братки.

Ваши «морали» – мелочи.

Бизнес доступен всем!

Стройные интердевочки –

Члены ВЛКСМ.

Мельницы били крыльями

В наглой своей красе.

Разом деревни вымерли.

Встали заводы все.

Ваучеры песочные,

Громкие имена.

Сумочки-то челночные,

Помнишь, моя страна?

Верить совсем не главное,

Главное – видеть суть.

Водку нальют халявную,

Только проголосуй!

Выдюжили? Нет, выжили.

Видно, крепка кишка.

Эх, олигарху рыжему

Черти намнут бока.

Что ж тут творилось, Господи?

Боль, беспредел, беда.

Дикие девяностые,

Огненная вода.