Журнальный мир

— Сына, я купила билет на «Рыжего». Но только один. И только потому, что обаяла кассиршу.

Он мечтал о «Рыжем» с тех пор, как я поделилась своими впечатлениями. Уже год как. Билеты в театр Фоменко всегда были лучшим подарком. Но такой подлянки…

— Мальчик мой, поверь, твоей трепетной девушке там нечего делать. Она не поймет. Ей еще рано. И потом, в спектакле много ненормативной лексики. И, вообще, он… непрост.

Драгоценный серо-голубой картонный прямоугольник раздражал его скорбным одиночеством и порождал противоречивые чувства, которые тоже раздражали. При напоминании о спектакле он начинал бузить, выкрикивать и хлопать дверью.

Попытки загнать камрадам-студентам недешевый билет не удались. Равно как и просто отдать.

— Слушай, у меня есть лишний билет на классный спектакль, в театр Фоменко, хочешь? — спрашивал он каждого из своих друзей, приятелей, а потом и просто знакомых.

У тех загорались глаза — уууу! театр Фоменко!

— Хочу!

— Держи.

— А второй у кого?

— Второго нет.

Друзья, приятели и просто знакомые начинали мяться:

— Нет, ты знаешь, я, наверное, не смогу; я, кажется, занят; боюсь, что у меня… — и так далее.

За день до спектакля, поздно вечером, он закатил мне истерику, что завтра у него зачет, он будет очень уставшим, в театр он не успеет и вообще.

Я уже смирилась и старалась не нагнетать.

Он вернулся домой к полуночи, страшно голодный, осунувшийся, с черными кругами вокруг блестящих восторженных глаз. И в дверях сунул мне свой портфель:

— Посмотри — с чем мне пришлось переться в твой театр!

Меня перекособочило и руку оттянуло почти до пола.

— Боже мой, что у тебя там? Бомба?

— А все! Ноутбук, лекции, учебник, лабораторные, — голос был мстительно-обвиняющим, на контрасте с сияющим лицом.

Он запихивал в себя еду без разбору, давился и взахлеб рассказывал.

Вы знаете, кто такой Борис Рыжий? Он жил в Екатеринбурге / Свердловске, то есть шестнадцать лет в Свердловске и десять в уже Екатеринбурге. И именно в девяностые, в те смутные времена — а разве у нас бывали иные? — становился поэтом.

Я родился — доселе не верится —

в лабиринте фабричных дворов

в той стране голубиной, что делится

тыщу лет на ментов и воров¹ …

А в двадцать шесть — покончил с собой.

Черной бабочкой — к шее петля.

Дух отбросил ненужное тело:

духу — вечность, а телу — земля.

Время треснуло. Жизнь отлетела.

Это был уже две тысячи первый. В предсмертной записке было написано: «Я всех любил. Без дураков».

За все, за все. За мутную зарю.

За хлеб, за соль. Тепло родного крова.

За то, что я вас всех благодарю

за то, что вы не слышите ни слова.

Это его назвал Евгений Рейн «самым талантливым поэтом своего поколения».

Поэзия должна быть странной

— забыл — бессмысленной, туманной,

как секс без брака, беззаконной

и хамоватой, как гусар,

шагающий по Миллионной,

ворон пугая звоном шпор.

Полное название спектакля — «Рыжий. Как хорошо мы плохо жили». Он идет в малом зале в здании мастерской. Я не оговорилась — прямо в зале, а не на сцене. Три-четыре десятка зрителей сидят на вращающемся подиуме, который движется от одного эпизода-полустанка — в условном формате путешествия из Екатеринбурга в Свердловск и обратно — к другому, названия их объявляет простая, как швабра, Проводница.

— Не оставляйте вещи без присмотра, сп***ят, — сказала она и ткнула пальцем в стоящий возле ног сына портфель (билет у него был не просто билет, а всем билетам билет — на первый ряд, где таких счастливцев набралось человек десять).

— Пусть только попробуют, — заявил измочаленный, оголодавший и злой до состояния эйфории сын под громкий смех зала.

— Желающие могут получить белье, — Проводница бросила на колени сына комплект.

— Оно же мокрое! — возмутился он. — И какое-то серое. Его стирали? Или только намочили?

— Не хочешь — не бери, всем все равно не хватит, — и она дернула комплект назад.

— Ну, уж нет, — он дернул его к себе. Сын оказался сильнее и, недовольно фыркнув, Проводница удалилась.

А через минуту появилась с подносом, на котором лежали бутерброды с варено-копченой колбасой:

— Бутерброды! Кому бутерброды? — и продефилировала мимо, повыше подняв поднос, от которого шел острый духмяный запах мясного.

— Мне! — заорал сын и, подпрыгнув, схватил один бутерброд.

— Двадцать рублей! — грозно сказала Проводница.

 — Стойте! Я еще возьму, — зашуршал сын по карманам, выискивая скудную мелочь.

— Кончились, — издевательски пропела она, с нетронутым подносом скрываясь за дверью.

И тут же — из других дверей: — Игры, журналы, газеты! — и, не глядя, швырнула в сторону сына шахматы.

— Предлагаю партию — на бутерброд, — провокационно сказал он, перехватывая их, как футбольный мяч.

— У меня здесь работа, а не бл**ство, — отбрила она.

Зал следил за ними, «вычислив» в сыне актера-стажера или, как минимум, студента театрального института. Сыну было пофиг, он вошел в образ. И ему там понравилось.

Девушка, сидевшая с ним рядом…

— Представляешь, мама, она, оказывается, часто ходит в театр одна. И так много о театре знает. Она, видимо, замкнутая. Но очень… глубокая.

— Ну, я же тебе говорила, что ты там будешь не одинок.

— Зато я теперь знаю, с кем буду ходить на такие… спектакли.

В опустевшем буфете после спектакля они пили чай — на большее денег не нашлось — и она призналась, что приняла его за «подсадную утку».

— Интересно, а за кого тебя приняли студенты театральных вузов?

— А, — он махнул рукой, — не знаю.

Если не вдумываться и скользить по поверхности действа, то очень смешно. Ужасно смешно. И — ужасно. Ужас накатывает потом, как послевкусие, как осознание всего того, что ты увидел. Накатывает. И расплющивает.

Многоликий Рыжий, его играют разные актеры, в каждом эпизоде свой, каждый раз немного иной — Рыжий. Но он же — Рыжий. Несоответствующий. Невписывающийся. Ни в город, будь то Свердловск или Екатеринбург, ни во время, будь то совок или перестройка. Почти нарицательный образ. Иной, инаковый и иноковый.

Еще вполне сопливым мальчиком

я понял с тихим сожаленьем,

что мне не справиться с задачником,

делением и умноженьем,

что, пусть их хвалят, мне не нравится

родимый город многожильный,

что мама вовсе не красавица

и что отец — не самый сильный,

что я, увы, не стану летчиком,

разведчиком и космонавтом,

каким-нибудь шахтопроходчиком,

а буду вечно виноватым…

И кружит он и мечется — Рыжий — как в угаре по замкнутому кругу неприглядной российской обыденности, где меняются лишь названия и безжалостно хлещет время, а суть по сути остается прежней.

… от дискотеки:

я проиграю в поединке,

но выиграю в дискотеке.

Пойду в общагу ПТУ,

гусар, повеса из повес.

Меня обуют на мосту

три ухаря из ППС.

…до пункта приема стеклотары:

знаю я на Руси невеселое место,

где веселые люди живут просто так,

попадать туда страшно, уехать — бесчестно,

спирт хлебать для души и молиться во мрак.

…от промзоны:

пусть Вторчермет гудит своей трубой.

Пластполимер пускай свистит протяжно.

А женщина, что не была со мной,

альбом откроет и закурит важно.

…до психушки:

…жизнь увидев воочью, сначала почувствуешь боль

и обиду, и хочется сразу… а после припадка

поглядишь на нее сверху вниз — возвышаешься, что ль,

от такого величья сто лет безотрадно и гадко.

…минуя милицейский уазик:

когда менты мне репу расшибут,

лишив меня и разума и чести

за хмель, за матерок, за то, что тут

ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ СТОЯТЬ НА МЕСТЕ.

…и тело застреленного кандидата в депутаты:

я знал его от подворотен

до кандидата-депутата.

Он был кому-то неугоден.

А я любил его когда-то.

…под музыку Сергея Никитина в стиле шлягеров девяностых годов.

И унылая, беспросветная и безысходная российская действительность, порой расцвеченная крышами и чердаками с голубями, манящими полетом, остается все той же и вращается вместе с ним по кругу, минуя режимы и правителей. И не вырваться из этого круга, от Екатеринбурга до Свердловска и обратно, — вот он замкнулся и — нет, ничего не изменилось, разве что… смерть.

…Я задала дурацкий вопрос:

— Так тебе понравилось?

Сын запнулся и посмотрел на меня с сожалением, как на душевнобольную:

— Его надо смотреть несколько раз.

— Господи, это я

мая второго дня².

— Кто эти идиоты?

— Это мои друзья.

На берегу реки

водка и шашлыки,

облака и русалки.

— Э, не рви на куски.

На кусочки не рви,

мерзостью назови,

ад посули посмертно,

но не лишай любви

високосной весной,

слышь меня, основной!

— Кто эти мудочесы?

— Это — со мной!