Сергей Дыков, идущий сквозь сны
Сергей Дыков, идущий сквозь сны
Если вы устали от глобализма, от всяких «квартирников» и разливанного моря «либеральных» ценностей — тогда вам дорога на Алтай, где, к слову, столетие назад собирался поселиться великий «мироносец» Николай Константинович Рерих, да не получилось. В наших палестинах коммунизмы начинались…
Итак, отправляемся на Алтай, к Сергею Владимировичу Дыкову — замечательному, чистому, как родники вдоль говорливой Катуни, Сергею Дыкову, художнику-поэту, сумевшему чудесным образом найти опору в древних народных культурах Сибири, чтобы не пропасть среди нынешнего бездуховного массового житья-бытья.
Письмо первое, историческое
Познакомились мы с Дыковым в 1996 г. на выставке-конференции «Человек в пространстве времени», прошедшей в Омске при небывалом стечении художественного и научного народа со всей страны — от Москвы до Иркутска.
Из названия мероприятия понятен и основной вопрос, интересовавший нас: что же происходит с современным человеком, где его ориентиры, его идеалы? На той «хронотопической» выставке стало очевидно, что в условиях стремительного растворения советских идеалов и начинающейся агрессии масскульта надо искать истоки в других эпохах, как это бывало и ранее в истории культуры, истории цивилизации.
Сергей Дыков тогда представлял свою керамику и графику (тушь), и уже тогда было понятно, что неоархаическое направление в современном искусстве Сибири возрождает поиски начала века («сибирский стиль», «северный изобразительный стиль»), продолжает открытия, сделанные шестидесятниками (В. Капелько, Н. Третьяков) и восьмидесятниками (Н. Рыбаков, С. Лазарев, А. Суслов, А. Цыбикова, Л. Пастушкова, В. Бугаев, Е. Дорохов, Г. Райшев), а уже в 2000-е — поздним В. Смагиным и другими.
В перечисленном ряду выдающихся имен современного искусства Сибири исключительная роль принадлежит Сергею Дыкову. Почему исключительная? Поясню: он единственный в этой плеяде, кто соединил, простите за научные выражения, визуальное и вербальное в одном лице.
Письмо второе, про Дыкова раннего
В начале 1990-х гг. один за другим вышли сборники стихов Сергея: в 1991-м в Барнауле напечатана книжка с незатейливым названием «Стихи», а в 1994-м в Горно-Алтайске — «Линия жизни», подзаголовок к которой кажется точнее: «книга стихов и рисунков». Изданные без полиграфических затей тоненькие сборники как бы случайно попадают прямо в цель: мир художника имеет архаические, примитивные истоки и корни, на которые намекает дешевая серенькая бумага, — это первое. А второе — читаем в аннотации: книга ставит задачей поиск путей взаимопроникновения слова и изображения.
Идея не нова в искусстве, но в случае с Сергеем она оказывается уникальной. Из статьи Владимира Берязева 1997 г. узнаем: «Дыков вырос среди слепых. Деды и бабки Сергея не знали, что такое дневной свет, то есть практически совсем ничего не видели, однако умудрялись нормально жить, жениться, рожать детей… <…> …Сергей вырос в некой паузе, в тишине сосредоточения, а воспитывался на принципах, которые можно условно обозначить как осязательные…»*.
Из «осязательных» стихов Дыкова:
тонкий-тонкий месяц.
черная сосна.
тихо-тихо светясь
шелестит волна.
на песке сыпучем
только птиц следы.
и сосны дыханье
у живой воды.
На раннем творчестве Сергея (конец 1970-х и 1980-е гг.) лежит печать традиции русского искусства — пленэрного, этюдного наблюдения-зарисовки. Фиксация видимого и наблюдаемого достигает порой натуралистического перевода на бумагу — словом и изображением — с еще и непременным авторским умозаключением.
Судите сами:
рука как ветвь склонилась над огнем
и ждет тепла и тихого покоя
так вешних трав зеленый хоровод
встречает утром солнце золотое
С последней четверти XIX в. известно такое понятие, как эмпатия (способность к сопереживанию), — так вот, можно с уверенностью утверждать, что эмпатия сопровождает нашего художника и поэта с детства — и по сей день. Это его органическое состояние, он так живет. А истоки (продолжим их хотя бы обозначать) такого состояния разнокорневые, но один из них мы знаем точно: он осязательный, от незрячих дедов и бабок, и, в свою очередь, уходит корнями в славянскую ментальность, ибо предки Сергея — из русских переселенцев, пустивших глубокие корни в алтайскую почву.
Судя по всему, в самом естестве Сергея изначально было заложено некое безотчетное уподобление окружающей природе и истории, в которой мощнейшими слоями, одновременно проникая друг в друга и сохраняя собственную сердцевину, залегают культурные архетипы. Чего стоит уже один Алтай, где и произошел переток славянского начала, славянских кровей Сергея во все то, что его с детства окружало, что его питало: природа, история, мощнейшая мифология щедро разветвленных родов алтайских этносов, уклад жизни современного социума, сохраняющего традиции. Да только ли традиции алтайские?
Мы же хорошо помним, что в 1960-е началось возвращение к сибирским корням, о чем я упомянул в первом письме, возвращение на многоэтнической мифологической почве. Вспомним эти корни, которые имеют названия культур: андроновская, окуневская, афанасьевская, тагарская, кулайская — от первых наскальных рисунков-граффити до каменных баб — балбалов, сохранившихся до наших дней на безбрежных просторах Сибири, — знакомство со всеми этими древними богатствами влияло на Дыкова, сверхвосприимчивого ко всему подлинному, чистому…
Сергей, не знающий и по сей день межвидовых и жанровых преград в искусстве, первые, чисто изобразительные обретения пережил в графике. И мне кажется, этим обретением является рисунок-стих: «перышко / деревце / вырванное / ветром / птица / оборвавшая / перышко / это / может / быть / плачет / где-/то».
Графическая архитектоника изобразительного листа строится на вертикальном мотиве дерева-птицы, два перышка которой являются пластической метафорой «ветра» в его движении, — и это яркий пример раннего графического минимализма Сергея Дыкова.
Письмо третье, про живопись
Не знаю ни одного человека в профессиональной среде, кто бы оставил без внимания то, что делает Сергей Дыков в живописи. Возникающее из истории и глубин авторского сознания живописное пространство Дыкова предельно насыщенно — оно не имеет (в отличие от черно-белой графики) изобразительных пауз. Условные фигуративные антропо-, зоо- и орнитоморфные изображения, имеющие плоскостную форму, превращаются в декоративное панно, мгновенно отсылая просвещенного зрителя к памятникам первобытного искусства — прежде всего к знаменитым коврам из Пазырыкских курганов, открытых в 1929 г. академиком С. И. Руденко.
Достоинство композиций Дыкова в том и заключается, что живописное пространство, становясь самоценным (что может быть важнее для живописца?), не заслоняет собою тематической, жанровой нагрузки картины.
Приведу в пример одно из самых ярких и талантливых полотен художника («Месяц кукушки», 1999) — плоскостная живописная композиция подчинена круговому ритму холодных и теплых пятен. Когда все компоненты композиции кажутся невероятно ценными, художник принимает единственно верное решение — остаться в пространстве тематической картины. Центр композиции занимают мужчина и женщина, их телесная пластика перетекает одна в другую, усиливая тем самым господствующий в картине мотив вечной «реки времени». А если помнить взаимоисключающие смыслы образа кукушки в мировой культуре, то можно предположить тут и взгляд умного Сергея Дыкова: жизнь сложнее всяких теоретических построений, каждый выбирает свой путь — важно, чтобы он был гуманным, человечным, это особенно актуально в нынешние времена тревог и испытаний.
В наших предыдущих беседах мы цитировали великих представителей русской культуры — Тютчева, Мандельштама, а теперь давайте вспомним еще одно знаковое для нашей духовности имя — Арсения Тарковского:
…Живите в доме — и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем…
Я убежден, что в этот ряд избранных органично вписывается и Сергей Дыков, художник и поэт:
Из семечка, оброненного мною,
Там из подполья яблоня растет —
Приподнятый, очнулся над землею
Забытый дом, и ветвь в трубе цветет.
А сердце темной бабочкой летает
По древним, блеклым, высохшим цветам —
Как будто жизнь свою припоминает,
Вернувшись к дедовским крестам…
…Сергей Дыков как-то признался, что в одном из его детских снов ему дали имя, в чем-то похожее на древнее шаманское прозвище — «Идущий Сквозь Сны». И добавил: «Мне кажется, что печать этих детских воспоминаний до сих пор согревает мне сердце…»