Сибирская литература и «сибирская литература»

Сибирская литература и «сибирская литература»

(из материалов Всесибирского совещания литературных критиков им. Правдухина в г. Новосибирске, август 2017)

Будучи искренними или, по меньшей мере, на искренность претендующими настоящие заметки отнюдь не являются истиной в последней инстанции. Более того, основное настроение последующего ниже текста тяготеет к позитивному чувству, а жанр - к сатирическому виду письма. Тем не менее, автор призывает уважаемых читателей полностью разделить его точку зрения и способ изложения мыслей на время прочтения данного текста. В противном случае необходимо остановиться сейчас, дабы не терять драгоценного времени собственной жизни.

Такое вступительное, напутственное высказывание крайне необходимо, так как меньше всего автору хочется отнять время напрасно и вызвать у читателей хаотичное смущение и неприязненные возгласы. Для смятения и неприязни существует огромное количество других, более эффективных (и эффектных) способов, как то: СМИ, колонки политиковатых колумнистов, блогеров всех видов и мастей.

Настоящие заметки требуют определённого к ним отношения. Здесь хорошо подходит пример мозаичного полотна. В мозаике, как и в собранных здесь соображениях, каждый отдельный кусочек-элемент имеет принадлежность ко всем остальным кусочкам-элементам по своей структуре и составу. Разность цветов каждого кусочка позволяет собрать из них неповторимую картину. В данном случае кусочком-элементом является часть текста, равная одному-двум абзацам. Автор складывает из этой мозаики общую картину смысла для того читателя, который готов сделать интеллектуальное и чувственное усилия и увидеть общую картину текста.

То есть, то, что на поверхностный взгляд можно огульно обозначить «разнородным собранием мыслей» для взгляда внимательного (в смысле - глубокого, расположенного разделить диалог) открывает свою цельность и абсолютную логику повествования. Первый тип читателя вряд ли вообще можно назвать читателем в серьёзном смысле этого слова.

На этой методологической ноте мы можем переходить к изложению основного текста.

 

***

 

Как сказал один сибирский поэт: «В Сибири холодно, но это полбеды, беда в том, что в Сибири холодно постоянно».

Такое утверждение на первый взгляд интересно лишь в качестве красивого афоризма, а то и совсем в качестве словоблудия. Если же посмотреть на автора, а точнее на статус, которым этот автор себя определяет, то всё становится не так уж и легкомысленно просто.

В поэзии, рассматриваемой, как состоящей из слов, есть некий эффект, который можно определить, как эффект «провала в слово». Так как поэзия позволяет наполняться словам дополнительными смыслами, то (потенциально) в любое слово можно проваливаться бесконечно. Развивая это соображение, несложно прийти к мысли, что в поэтической речи слово проваливается своими потенциальными смыслами в само себя и определённого окончания этому процессу увидеть невозможно. Каждое слово стихотворения является чёрной дырой и тупиковость ситуации в том, что извлечь какой-либо окончательный смысл из слов поэта невозможно по определению.

Сам процесс бесконечной невозможности, есть процесс протяжённый во времени, и здесь мы как раз подходим к важному пониманию различия утверждений «в Сибири холодно» и «в Сибири холодно постоянно». Первое останавливает мгновение, второе - продлевает его в бесконечность. Первое позволяет извлечь промежуточный (сиюминутный!) смысл, второе - замораживает это извлечение в бесконечном процессе. Первое - постоянство одного смысла, окостенение, прекращение жизни языка. Второе - постоянство движения к смыслу, гарантированная неокончательность, застывание языка в размытости и вечном обещании чего-то и вечном же несдерживании обещания.

Совершенно логично, что слово «постоянно» делает фразу о холоде утверждением беды. Для поэта становится понятно постоянное одиночество, которое его преследует при каждом написании стихотворения. Смысл, который он вкладывает в слова будет либо заморожен в единственном значении и, следовательно, умерщвлён, либо будет размываться бесконечными интерпретациями, но никогда не разделён с изначальным переживанием автора. В любом из этих двух случаев изначальный уникальный смысл так и останется известен одному только автору, а любые прочтения другим человеком внесут в этот смысл неизбежные искажения. Расстояние между поэтом и читателем стихотворения огромны и об этом холоде непреодолимой пустоты можно только знать, но нельзя его преодолеть.

Кто-то может сказать, что всё вышеприведённое, лишь игра словами и будет трижды прав. Но при подобной правоте редко кому удаётся быть последовательным. Ведь будучи последовательным необходимо называть и прочие вещи теми же именами: жизнь - игра событиями, быт - игра повседневностью, поэзия - игра чувствами и т.д.

И только здесь мы подошли к первой проблеме, которой пронизана вся история сибирской литературы - проблеме отношения к литературному тексту. Сформулировав проблему таким образом мы сразу вынуждены прерваться для того, чтобы определить каждое слово в озвученной проблеме. «Отношение» мы будем рассматривать, как способ определения «ценно - не ценно». «Литературный» - заявленный автором, как литература. «Текст» - отдельное авторское письменное произведение.

Важно отметить, что «чувственное» переживание, которое вызывает текст и переживание «интеллектуальное» находятся сегодня действительно на огромном расстоянии друг от друга. Но часто случается и подмена интеллектуального переживания его суррогатом - фиксацией в тексте знакомых и «общепринятых» грамматических, стилистических и жанровых элементов. Проще говоря, «интеллектуальное» подменяется «образовательным», что, разумеется, далеко не одно и то же. Впадая в такую зависимость от подмены легко стать жертвой заблуждений не только в отношении интеллектуального, но и вообще семантического.

И вот, рассуждая о литературе, будь она хоть сибирской, хоть космической, надо бы решить, а о чём, собственно, мы будем рассуждать? Вопрос этот отнюдь не праздный, так как требует многих дополнительных уточнений.

Например, «сибирская», то есть, которая отличается от «всей остальной» или «всех остальных» литератур. Но о каком отличии идёт речь? Географическом, биографическом? Роберт Рождественский - это сибирская литература? Или сибирская литература - это Шукшин? Может «сибирской» надо называть литературу, в которой главным признаком является тема Сибири? А может быть отличительный признак - это использование в текстах элементов некоего сибирского говора, образов из местной мифологии, фольклора?

При такой постановке вопроса мы вдруг понимаем, что ни один из упомянутых выше признаков (ни по отдельности, ни в разных сочетаниях, ни все вместе взятые) не будет являться универсальным и удовлетворительным. Руководствуясь этими и любыми другими подобными признаками, мы вообще рискуем прийти к выводу, что никакой отдельно взятой «сибирской литературы» нет и в помине. Так как литература на русском языке может быть определена лишь через языковую уникальность и в данном случае русским языком определяется, то в отсутствие «сибирского» языка отсутствует и «сибирская литература».

Можно подойти к вопросу с другой стороны, с той, где сам автор определяет себя, как «сибирского писателя». Этот путь хоть и более понятен, но имеет чисто юридический подвох. Ведь как-то странно проводить перепись и заставлять авторов заявлять о своей «сибирскости». Тем более, что многие покойные авторы так и останутся за бортом в отсутствие документально подтверждённых свидетельств об их лично заявленной литературной «сибирскости».

И здесь появляется третий путь, который вообще выводит нас из литературных сфер в область, если угодно, социального, а то и политического дискурса. Эта область, где подходящим элементом для нашей попытки определить «сибирскость» является идеология. Причём, идеология не только в содержании произведений (тема, поднимаемые вопросы, авторская позиция), но и в их оценке самим автором и соратниками по перу (или противниками). Об этом и попытаемся поговорить далее.

 

***

 

Почему мы вообще должны выбрать именно третий путь поиска «сибирской» литературы?

Во-первых, потому что элементы идеологии всегда присутствуют в литературном произведении. Идеология может быть открытой, опосредованной, нарочитой или вообще маскироваться под отсутствие идеологии, но присутствует она в тексте всегда. Даже если это не идеология отношений между людьми (открытая), то идеология отношений автора с языком, как продуктом человеческой цивилизации (опосредованная). Нарочитую или маскирующуюся под своё отсутствие идеологию чаще всего можно встретить в произведениях для детей и подростков (разумеется, это не означает, что этой литературой она исчерпывается).

Во-вторых, типов идеологий существует не так уж и много, а их устойчивые соединения как раз и образуют два чётко разделённых лагеря в так называемой «сибирской литературе». Дальше мы рассмотрим этот важный вопрос более подробно.

В-третьих, идеологический пласт единомыслия намного шире и внятнее, чем бесчисленные и порой чисто маргинальные жанровые, стилистические и пр. т.н. школы и направления. Тем более, что «сибирская» литература наследует русской литературе в том смысле, в котором является её частью и одновременно уникальным продолжением. И в отличие от столичных, условно делимых на московскую и ленинградскую (питерскую) школы, Сибирь смогла преодолеть узкоспециальную литературность и неосознанно развить литературу в контексте идеологических особенностей духа и содержания художественного послания.

В-четвёртых, идеологическое возможно связать с географическими границами через социальное и политическое прошлое и настоящее Сибирского региона. Этот довод самый тривиальный и в то же время необходимый для создания цельного представления о том, что мы сможем называть «сибирской литературой».

«Мелкобуржуазное» и «коммунистическое» мы будем использовать в качестве условных терминов, трактуя эти термины довольно широко. Такой подход оправдан самим предметом обсуждения - художественной литературой.

 

***

 

Мелкобуржуазное и коммунистическое, как борьба двух тоталитаризмов, оказались для Сибирского региона самыми широко заявленными литературными тенденциями. Исторически это может объясняться двумя главными сословиями, которые активно осваивали Сибирь и принесли русский язык, как национальный и государственный язык общения на сибирскую землю. Условно обозначим эти два сословия «купеческое» и «военное», а их симбиоз и противостояние - той почвой, на которой и зародилась когда-то русскоязычная литература, которую и можно называть сегодня «сибирской» в контексте наших рассуждений.

 

***

 

Необходимость книги обусловлена вовсе не той же необходимостью, что, например, зеркало. Если книга и отражает жизнь, то лишь затем, чтобы от этой жизни отличаться. Литература, по всей видимости, вообще отстоит от жизни, не следуя за ней и даже не являясь её отражением. Если что и является отражением с жизни, лубочным слепком с неё, так это речь, которая реализуясь в языке позволяет сделать в свою очередь слепок с языка. Этот слепок мы и называем литературой. Идеология пронизывает жизнь посредством языка и проникает в литературу не только фигурами речи, но и речи этой пафосом.

Самые редкие слова, которые встречаются в т.н. «сибирской литературе»: Бог, Спаситель, Создатель. Самое частотное слово - человек. Если над текстом всё время вместо ясного дневного света идеи висит дымка идеологии, то такие редкость и частотность пожалуй закономерны и даже предсказуемы. Более того, это верный признак преобладания практичного, купеческого, мелкобуржуазного типа идеологии над идеологией коммунистического пафоса (где элемент веры переводится из пространства религиозного в социально-политическое).

Умиление человеком, возрыдания над «землёй-матушкой» и «простым народом» не дают совершенно никаких оснований для оправдания и возведения в канон мелкобуржуазного взгляда и купеческого подхода к пониманию «человека» и «человеческого». Человек здесь такой же разменный товар демагогического торга, как и любой другой элемент текста.

В то же время для коммунистического литературного поля «человек» является скорее расходным материалом на пути к райскому саду светлого будущего. Под «светлое будущее» подставляется всё что угодно из списка социально неблагополучных реалий и так появляется на свет новый литературный текст о наболевшем.

Если в чём и сходятся авторы обоих направлений, то в желании их героев поесть сытно, поспать сладко и чтобы их никто не трогал. Этакие идеализированные староверы, которых в реальности никогда не существовало. Казалось бы, в том ведь и суть литературы, чтобы создать книгу непохожую на жизнь. Но создавать такую книгу и верить в то, что книга эта и есть реальная жизнь - это принципиально разные вещи. В первом случае мы имеем дело с литературой, во втором, с искажённым о литературе представлением.

Где-то на этом стыке между литературой и нелитературой находится и тот объём текстов, что можно именовать «сибирская литература». Сегодня мы наблюдаем замену собственно литературного процесса процессами премиальными, хозяйственно-бытовыми, наушническими или популярно-критическими: говорить о том, что это способствует развитию литературы, просто не приходится.

Писатель обмельчал. Если раньше писатели шли в журналистику, то сегодня идёт обратный процесс. Любой самый дешёвый журналист считает себя писателем и идёт в писатели. Разумеется, если ты писал всю свою жизнь на злобу дня, то это уже ничем нельзя изменить - такая «литература» становится макулатурой на следующий же день. Журналистика не только не служит местом для набития писательской руки - журналистика эту руку совсем отбивает. Редакторам толстых литературных журналов вообще надо бы давно обратить на это внимание, но часто именно с редактора и начинаются такие процессы ожурналистивания. То есть понятно с какой части тела начинает разлагаться толстожурнальная рыба.

Повседневная периодика бывает художественно оформлена, но от того не становится художественной литературой. Это важно усвоить, в противном случае мы вынуждены будем распрощаться с литературой вообще, заменив её анекдотами.

Всё же, как и сказано в самом начале этих заметок, необходимо разделить точку зрения автора полностью хотя бы на время чтения, иначе не стоит вообще напрасно терять своего времени жизни.

Возможно, какие-то из вышеозвученных соображений позволят моим читателям и коллегам более чётко сформулировать то, о чём мы пытаемся сегодня рассуждать - что есть «Сибирская литература»?