Скрещенье любви и печали

Скрещенье любви и печали

* * *

Долго птицы дрались и кричали…

А теперь и в золе, и в крови

Голубиные крылья печали,

Ястребиные крылья любви.

 

На подкрылках заря золотится…

Всё равно, выбиваясь из сил,

С голубиными крыльями птица

Ястребиных чурается крыл.

 

Разлетятся, простившись едва ли,

Разлетятся, зови – не зови,

Голубиные крылья печали,

Ястребиные крылья любви.

 

И останется очень немного –

Полутень, полужизнь, полумгла,

Голубиная эта тревога,

Ястребиная хищность крыла.

 

А душа?.. Душу будто изъяли.

Только меркнущим взором лови

Голубиные крылья печали,

Ястребиные крылья любви…

* * *

Позовите меня –

Я приду… И скажу… И заплачу…

Потому что дождит… Потому что позвали меня.

Выпивохам раздам

эту скользкую, мокрую сдачу –

Пусть содвинут стаканы,

портвейном желудки черня.

И пойдёт разговор…

Про погоду… Про деньги и женщин,

Неустроенность быта

И вечный мирской неуют…

Будет вечер пустой

мировой пустотою увенчан,

Мрачно выпьют и снова

торопко и мрачно нальют…

И, отспорив своё,

Не поверят ответному слову.

И почувствуешь –

злоба у парня вскипает в груди.

Опрокинет стакан:

«Уходи подобру-поздорову…»

Опрокинет бутыль:

«Уходи поскорей, уходи…»

Покачнётся и вновь

Глухо скажет, что выпили лишку.

А всё этот… Заезжий…

Ату его, ёшкина вошь…

Скрипнет хлипкая дверь,

На крыльце приобнимешь парнишку…

И нетвёрдой походкой

Пойдёшь вдоль оврага,

пойдешь…

А вокруг – никого…

Лишь голодный и брошенный Шарик

Подбежит на минутку,

Глазами проводит: «Иди…»

Догорает звезда…

Вдалеке остывает фонарик…

И такая тревога… Такая тревога в груди…

* * *

Не в смирительной рубахе, но смиренный,

Дёрнув ворот, что под петлями ослаб,

Ты растерянно проходишь над геенной –

Полу-ухарь, полу-нежить, полу-раб…

 

Пусть давно подпёрты кольями ворота,

Пусть не брита эта сизая щека,

Ничего тебе, родимый, неохота –

И соседи это знают, и века…

 

Только ухарем «пройтицца» по ухабу,

Только выпятить чахоточную грудь,

Только цыкнуть на испуганную бабу,

Только сыто, после шкалика, икнуть…

 

Ну а следом и сама придёт дремота,

И приснится размалёванная суть.

Ничего тебе, родимый, неохота –

Только выпить да чужое умыкнуть…

 

Разве к истине бывает путь окольный,

Хоть безумие и тьма со всех сторон?

Но с давным-давно забытой колокольни

Вдруг послышится небесный перезвон.

 

И почудится немыслимое что-то

В том, как плачет растревоженная медь…

Ничего тебе, родимый, неохота –

Лишь за всё это, сражаясь, умереть…

* * *

И опять гололёд…

Триста вёрст добираться до дому.

Только хрип в телефоне:

«Замёрзла в холодном авто…»

Волноваться могу…

Но приедешь ты всё же к другому.

И его поцелуешь…

И он с тебя снимет пальто.

Спросит: «Что там и как?

Удались ли вчерашние планы?»

Про метелицу буркнет,

что белая, белая, бе…

Скажет: «Чай заварил,

Как ты любишь – густой и медвяный…»

И тяжёлую руку

на плечи положит тебе.

Так бывало не раз –

Всё обыденно… Вечно… Знакомо…

Все банально и просто –

детали, конечно, не в счёт.

А я буду твердить:

«Хорошо, что ты всё-таки дома…

Очень холодно… Вьюга…

Да этот ещё… Гололёд…»

Буду губы кусать:

«Сколько можно?.. Достаточно… Финиш…

Что даровано роком –

попробуй любовью исправь…»

И стонать, и мечтать,

что ты руку его отодвинешь:

«Извини, я устала…

Не нужно сегодня… Оставь…»

Всё понятно давно…

Только мне ничего не понятно.

Столько раз повторялось,

а я всё понять не могу:

Отчего эта боль?..

Отчего эти чёрные пятна

Всё рябят и мерцают

на белом январском снегу?

* * *

Хоть словом мучусь и дышу,

И мучусь снова,

Но то, что я тебе скажу –

Всего лишь слово.

 

Напрасно Господа молю,

Темно и пусто.

А то, что я тебя люблю –

Всего лишь чувство.

 

Густую капельку со лба

Смахну невольно.

А от того, что не судьба –

Всего лишь больно.

 

Мечталось, но не довелось,

Закрылась дверца…

А что в груди разорвалóсь –

Всего лишь сердце.

* * *

Женщина в белом… Худая… Уродина…

Взгляд вороватый погас.

Кто ты такая?.. Как звать тебя?

Родина – понял по холоду глаз.

 

Эх, над тобою дороженька Млечная,

Звёзды слепы и рябы.

Сколько ты раз подставляла, сердечная,

Сына под ярость судьбы!

 

Сколько его уводила от вечного,

Всё повторяя: «Поверь!..»

Полунагого, больного, увечного

Ты не признаешь теперь.

 

Всё испытал, все дороженьки пройдены…

Кружится ржавая медь…

Только и может, что песню о Родине

Родине глухо пропеть…

* * *

Что-то скрипнет вверху…

Промелькнёт суетливая галка,

И гусиное пёрышко

над головой проплывёт.

Быстро август проходит…

Мне августа нынче не жалко –

Пусть скорее минуют

И август, и лето, и год…

 

Может, просто устал?..

И тоска забродила по венам…

Может, чуть не хватило

касания ласковых рук?..

Только вдруг обожгло?..

О мучительном и сокровенном

Вдруг захочешь кричать –

Неожиданно… Истово… Вдруг…

 

И слова не нужны –

Разве бренность опишешь словами?

Да и кто их услышит –

напрасные эти слова,

Если август – на склоне,

Тяжёлое солнце – над нами.

И о чём-то унылом

Прощально скрипят дерева?

 

Всё труднее ступать –

И здоровье, и лето на склоне.

И всё чудится – прежде

был август слегка голубей…

Что останется?.. Горечь…

Да женские эти ладони…

Да пугливая птаха

На узкой ладони твоей…

* * *

Вослед за покоем приходит всегда непокой –

Затем, чтоб покой нам недолго покоем казался.

Ну, как же теперь мне к тебе прикоснуться рукой,

Когда я рукою к вселенскому злу прикасался?..

 

Уже заструилась с деревьев линялая медь,

И тучи тяжёлые бродят всё ниже и ниже…

Ну, как же посмею теперь на тебя поглядеть,

Когда я глядел на другую – светло и бесстыже?..

 

Глядел… И казалось, что это и есть благодать…

И снова глядел… И разлукою мучился снова.

Ну, как я посмею теперь тебе что-то сказать,

Когда повторял, что молчание – выше, чем слово?..

 

Крест-накрест зачёркнут вконец неудавшийся день,

А пульс всё морзянит, что лучшего мы и не стоим.

Луна оскудеет… И солнце взойдёт набекрень

Над вечным покоем… Над призрачным вечным покоем.

* * *

Дождись меня… Молю – дождись меня.

Не погаси ни лампы, ни огня,

Не торопи ни ночи, ни судьбы,

Пусть лучик озаряет наши лбы,

Склонённые над письменным столом…

Пусть в окна ветер лезет напролом,

Пускай беззвёздна сумрачная высь,

Молю тебя – дождись меня, дождись!

 

И я дождусь тебя, я буду ждать,

Пока пуста несмятая кровать,

Пока слышны на улице шаги…

Ты только пониманье сбереги,

Что кто-то ждёт тебя, что кто-то ждёт,

Пока всю ночь за окнами метёт,

Пока в ладонях ласковая дрожь,

Пока ты ждёшь меня, пока ты ждёшь…

* * *

Неужто придётся проститься

С вечерним разливом небес,

Где мечется поздняя птица

И перья роняет на лес?

 

Неужто придётся прощаться

С просёлком, что глинист и пуст,

С ручьём, где созвездья лучатся

И брызжут на низенький куст?

 

Неужто так велено роком?

И всё?.. Не увидится мне

Ни росчерка в небе высоком,

Ни лампы в далёком окне?

 

Неужто такое реально?

И мне отплывать навсегда

Туда, где читаешь зеркально

Твоё отстранённое: «Да…»

* * *

Всё в норме, кажется, на вид.

Таблетки шаришь,

Хоть ничего и не болит –

Одна душа лишь.

 

С мороза кутая лицо,

Пальто снимая,

Одно промолвила словцо –

Но боль какая!

 

Всё было вроде ничего –

Концы… Начала…

Одно мгновение всего –

И жизнь промчала…

 

Полдня кричало вороньё…

Рыдать не надо.

Здесь ничего, брат, не твоё –

Одна ограда…

* * *

Всё забудется – серые зданья,

Ночь… Безлюдие… Ты в неглиже…

И прощание после прощанья

С той, с кем прежде простился уже.

 

А запомнится то, что не броско.

Буду помнить в своём далеке

Серый фартук в рябую полоску

И морщинку на бледной щеке.

 

А ещё – как прозрачный и юркий

Мотылёк в паутину забрёл,

Да отбитый кусок штукатурки,

Женской туфелькой втоптанный в пол.

 

Всё забудется… Люди и лица…

И влюблённость… И муки… И прыть.

Одному никогда не забыться –

Как я это пытался забыть.

* * *

Ночничок тусклее ночника,

Речка мелководней, чем река.

Чёрный год длиннее, чем года,

Горе пострашнее, чем беда.

 

Простачок хитрее, чем простак,

Пустячок смешнее, чем пустяк.

Вечера короткие длинны,

А длина короче ширины.

 

Клялся не позвать, но всё зову

В белый полдень чёрную вдову.

Пусть войдёт… И двери на крючок…

И зачем-то тлеет ночничок…

* * *

Как глаза ребёнка

Нынче небеса…

Чёрная душонка,

Светлая слеза.

 

Поутру разбудишь,

Закипит вода.

Рассказать забудешь,

Кто ты и куда…

 

Только взгляд суровей:

«Экий грамотей…»

Только хмуришь брови

Да глядишь лютей.

 

Выпьешь спозаранку,

Заряжая – вон –

В старую берданку

Новенький патрон.

 

И уйдёшь, ступая,

На просевший наст.

Только боль тупая

Вновь уснуть не даст.

 

А вздремну – приснится,

Что лицо, как мел.

Злобные ресницы,

Медленный прицел…

 

Вдруг запахнет гарью…

Полетит, спеша,

Да над белой хмарью

Чёрная душа…

* * *

Позабыть обо всём,

что в беспамятстве явью казалось,

Позабыть обо всём, что царапало душу порой.

Я усталость гоню…

Только снова приходит усталость…

И устало мерцает

сквозь облако луч золотой.

Коченеет ладонь…

О себе говорить не пристало…

Всё слежу, как на свечке

колеблется узкий огонь.

То почти оживёт…

То внезапно поникнет устало.

А ладонь поднесёшь –

всё равно коченеет ладонь.

Как болит синева!…

И любимая нет, не со мною…

Эти полунамёки,

где только печаль – наяву.

Синеву женских глаз неспроста нарекли синевою –

Синевою упиться…

И снова нырнуть в синеву…

Только там, в синеве,

заскорузлыми чувствами тáя,

Понимаешь, как вольно пичуге в дали заревой…

По взъерошенной сини

слезинка сползёт золотая,

Чтобы в синь обратиться…

И стать золотой синевой…

А когда закричит –

На скрещенье любви и печали, –

Сероглазая птаха, безвольно смежая крыла,

Ты пройдёшь стороной…

И меня ты признаешь едва ли…

Но в душе отзовётся,

Что боль стороною прошла…

г. Минск