Скрещенье любви и печали
Скрещенье любви и печали
* * *
Долго птицы дрались и кричали…
А теперь и в золе, и в крови
Голубиные крылья печали,
Ястребиные крылья любви.
На подкрылках заря золотится…
Всё равно, выбиваясь из сил,
С голубиными крыльями птица
Ястребиных чурается крыл.
Разлетятся, простившись едва ли,
Разлетятся, зови – не зови,
Голубиные крылья печали,
Ястребиные крылья любви.
И останется очень немного –
Полутень, полужизнь, полумгла,
Голубиная эта тревога,
Ястребиная хищность крыла.
А душа?.. Душу будто изъяли.
Только меркнущим взором лови
Голубиные крылья печали,
Ястребиные крылья любви…
* * *
Позовите меня –
Я приду… И скажу… И заплачу…
Потому что дождит… Потому что позвали меня.
Выпивохам раздам
эту скользкую, мокрую сдачу –
Пусть содвинут стаканы,
портвейном желудки черня.
И пойдёт разговор…
Про погоду… Про деньги и женщин,
Неустроенность быта
И вечный мирской неуют…
Будет вечер пустой
мировой пустотою увенчан,
Мрачно выпьют и снова
торопко и мрачно нальют…
И, отспорив своё,
Не поверят ответному слову.
И почувствуешь –
злоба у парня вскипает в груди.
Опрокинет стакан:
«Уходи подобру-поздорову…»
Опрокинет бутыль:
«Уходи поскорей, уходи…»
Покачнётся и вновь
Глухо скажет, что выпили лишку.
А всё этот… Заезжий…
Ату его, ёшкина вошь…
Скрипнет хлипкая дверь,
На крыльце приобнимешь парнишку…
И нетвёрдой походкой
Пойдёшь вдоль оврага,
пойдешь…
А вокруг – никого…
Лишь голодный и брошенный Шарик
Подбежит на минутку,
Глазами проводит: «Иди…»
Догорает звезда…
Вдалеке остывает фонарик…
И такая тревога… Такая тревога в груди…
* * *
Не в смирительной рубахе, но смиренный,
Дёрнув ворот, что под петлями ослаб,
Ты растерянно проходишь над геенной –
Полу-ухарь, полу-нежить, полу-раб…
Пусть давно подпёрты кольями ворота,
Пусть не брита эта сизая щека,
Ничего тебе, родимый, неохота –
И соседи это знают, и века…
Только ухарем «пройтицца» по ухабу,
Только выпятить чахоточную грудь,
Только цыкнуть на испуганную бабу,
Только сыто, после шкалика, икнуть…
Ну а следом и сама придёт дремота,
И приснится размалёванная суть.
Ничего тебе, родимый, неохота –
Только выпить да чужое умыкнуть…
Разве к истине бывает путь окольный,
Хоть безумие и тьма со всех сторон?
Но с давным-давно забытой колокольни
Вдруг послышится небесный перезвон.
И почудится немыслимое что-то
В том, как плачет растревоженная медь…
Ничего тебе, родимый, неохота –
Лишь за всё это, сражаясь, умереть…
* * *
И опять гололёд…
Триста вёрст добираться до дому.
Только хрип в телефоне:
«Замёрзла в холодном авто…»
Волноваться могу…
Но приедешь ты всё же к другому.
И его поцелуешь…
И он с тебя снимет пальто.
Спросит: «Что там и как?
Удались ли вчерашние планы?»
Про метелицу буркнет,
что белая, белая, бе…
Скажет: «Чай заварил,
Как ты любишь – густой и медвяный…»
И тяжёлую руку
на плечи положит тебе.
Так бывало не раз –
Всё обыденно… Вечно… Знакомо…
Все банально и просто –
детали, конечно, не в счёт.
А я буду твердить:
«Хорошо, что ты всё-таки дома…
Очень холодно… Вьюга…
Да этот ещё… Гололёд…»
Буду губы кусать:
«Сколько можно?.. Достаточно… Финиш…
Что даровано роком –
попробуй любовью исправь…»
И стонать, и мечтать,
что ты руку его отодвинешь:
«Извини, я устала…
Не нужно сегодня… Оставь…»
Всё понятно давно…
Только мне ничего не понятно.
Столько раз повторялось,
а я всё понять не могу:
Отчего эта боль?..
Отчего эти чёрные пятна
Всё рябят и мерцают
на белом январском снегу?
* * *
Хоть словом мучусь и дышу,
И мучусь снова,
Но то, что я тебе скажу –
Всего лишь слово.
Напрасно Господа молю,
Темно и пусто.
А то, что я тебя люблю –
Всего лишь чувство.
Густую капельку со лба
Смахну невольно.
А от того, что не судьба –
Всего лишь больно.
Мечталось, но не довелось,
Закрылась дверца…
А что в груди разорвалóсь –
Всего лишь сердце.
* * *
Женщина в белом… Худая… Уродина…
Взгляд вороватый погас.
– Кто ты такая?.. Как звать тебя?
Родина – понял по холоду глаз.
Эх, над тобою дороженька Млечная,
Звёзды слепы и рябы.
Сколько ты раз подставляла, сердечная,
Сына под ярость судьбы!
Сколько его уводила от вечного,
Всё повторяя: «Поверь!..»
Полунагого, больного, увечного
Ты не признаешь теперь.
Всё испытал, все дороженьки пройдены…
Кружится ржавая медь…
Только и может, что песню о Родине
Родине глухо пропеть…
* * *
Что-то скрипнет вверху…
Промелькнёт суетливая галка,
И гусиное пёрышко
над головой проплывёт.
Быстро август проходит…
Мне августа нынче не жалко –
Пусть скорее минуют
И август, и лето, и год…
Может, просто устал?..
И тоска забродила по венам…
Может, чуть не хватило
касания ласковых рук?..
Только вдруг обожгло?..
О мучительном и сокровенном
Вдруг захочешь кричать –
Неожиданно… Истово… Вдруг…
И слова не нужны –
Разве бренность опишешь словами?
Да и кто их услышит –
напрасные эти слова,
Если август – на склоне,
Тяжёлое солнце – над нами.
И о чём-то унылом
Прощально скрипят дерева?
Всё труднее ступать –
И здоровье, и лето на склоне.
И всё чудится – прежде
был август слегка голубей…
Что останется?.. Горечь…
Да женские эти ладони…
Да пугливая птаха
На узкой ладони твоей…
* * *
Вослед за покоем приходит всегда непокой –
Затем, чтоб покой нам недолго покоем казался.
Ну, как же теперь мне к тебе прикоснуться рукой,
Когда я рукою к вселенскому злу прикасался?..
Уже заструилась с деревьев линялая медь,
И тучи тяжёлые бродят всё ниже и ниже…
Ну, как же посмею теперь на тебя поглядеть,
Когда я глядел на другую – светло и бесстыже?..
Глядел… И казалось, что это и есть благодать…
И снова глядел… И разлукою мучился снова.
Ну, как я посмею теперь тебе что-то сказать,
Когда повторял, что молчание – выше, чем слово?..
Крест-накрест зачёркнут вконец неудавшийся день,
А пульс всё морзянит, что лучшего мы и не стоим.
Луна оскудеет… И солнце взойдёт набекрень
Над вечным покоем… Над призрачным вечным покоем.
* * *
Дождись меня… Молю – дождись меня.
Не погаси ни лампы, ни огня,
Не торопи ни ночи, ни судьбы,
Пусть лучик озаряет наши лбы,
Склонённые над письменным столом…
Пусть в окна ветер лезет напролом,
Пускай беззвёздна сумрачная высь,
Молю тебя – дождись меня, дождись!
И я дождусь тебя, я буду ждать,
Пока пуста несмятая кровать,
Пока слышны на улице шаги…
Ты только пониманье сбереги,
Что кто-то ждёт тебя, что кто-то ждёт,
Пока всю ночь за окнами метёт,
Пока в ладонях ласковая дрожь,
Пока ты ждёшь меня, пока ты ждёшь…
* * *
Неужто придётся проститься
С вечерним разливом небес,
Где мечется поздняя птица
И перья роняет на лес?
Неужто придётся прощаться
С просёлком, что глинист и пуст,
С ручьём, где созвездья лучатся
И брызжут на низенький куст?
Неужто так велено роком?
И всё?.. Не увидится мне
Ни росчерка в небе высоком,
Ни лампы в далёком окне?
Неужто такое реально?
И мне отплывать навсегда
Туда, где читаешь зеркально
Твоё отстранённое: «Да…»
* * *
Всё в норме, кажется, на вид.
Таблетки шаришь,
Хоть ничего и не болит –
Одна душа лишь.
С мороза кутая лицо,
Пальто снимая,
Одно промолвила словцо –
Но боль какая!
Всё было вроде ничего –
Концы… Начала…
Одно мгновение всего –
И жизнь промчала…
Полдня кричало вороньё…
Рыдать не надо.
Здесь ничего, брат, не твоё –
Одна ограда…
* * *
Всё забудется – серые зданья,
Ночь… Безлюдие… Ты в неглиже…
И прощание после прощанья
С той, с кем прежде простился уже.
А запомнится то, что не броско.
Буду помнить в своём далеке
Серый фартук в рябую полоску
И морщинку на бледной щеке.
А ещё – как прозрачный и юркий
Мотылёк в паутину забрёл,
Да отбитый кусок штукатурки,
Женской туфелькой втоптанный в пол.
Всё забудется… Люди и лица…
И влюблённость… И муки… И прыть.
Одному никогда не забыться –
Как я это пытался забыть.
* * *
Ночничок тусклее ночника,
Речка мелководней, чем река.
Чёрный год длиннее, чем года,
Горе пострашнее, чем беда.
Простачок хитрее, чем простак,
Пустячок смешнее, чем пустяк.
Вечера короткие длинны,
А длина короче ширины.
Клялся не позвать, но всё зову
В белый полдень чёрную вдову.
Пусть войдёт… И двери на крючок…
И зачем-то тлеет ночничок…
* * *
Как глаза ребёнка
Нынче небеса…
Чёрная душонка,
Светлая слеза.
Поутру разбудишь,
Закипит вода.
Рассказать забудешь,
Кто ты и куда…
Только взгляд суровей:
«Экий грамотей…»
Только хмуришь брови
Да глядишь лютей.
Выпьешь спозаранку,
Заряжая – вон –
В старую берданку
Новенький патрон.
И уйдёшь, ступая,
На просевший наст.
Только боль тупая
Вновь уснуть не даст.
А вздремну – приснится,
Что лицо, как мел.
Злобные ресницы,
Медленный прицел…
Вдруг запахнет гарью…
Полетит, спеша,
Да над белой хмарью
Чёрная душа…
* * *
Позабыть обо всём,
что в беспамятстве явью казалось,
Позабыть обо всём, что царапало душу порой.
Я усталость гоню…
Только снова приходит усталость…
И устало мерцает
сквозь облако луч золотой.
Коченеет ладонь…
О себе говорить не пристало…
Всё слежу, как на свечке
колеблется узкий огонь.
То почти оживёт…
То внезапно поникнет устало.
А ладонь поднесёшь –
всё равно коченеет ладонь.
Как болит синева!…
И любимая нет, не со мною…
Эти полунамёки,
где только печаль – наяву.
Синеву женских глаз неспроста нарекли синевою –
Синевою упиться…
И снова нырнуть в синеву…
Только там, в синеве,
заскорузлыми чувствами тáя,
Понимаешь, как вольно пичуге в дали заревой…
По взъерошенной сини
слезинка сползёт золотая,
Чтобы в синь обратиться…
И стать золотой синевой…
А когда закричит –
На скрещенье любви и печали, –
Сероглазая птаха, безвольно смежая крыла,
Ты пройдёшь стороной…
И меня ты признаешь едва ли…
Но в душе отзовётся,
Что боль стороною прошла…
г. Минск