Журнальный мир

* * *

Замечаешь, что время идёт.

Огурцы созревают на грядке.

А на ветке неспешным порядком

Наливается зрелостью плод.

Видишь то, как ребёнок растёт,

Из него прут с восторгом вопросы.

И немного шокирует взрослых

С уст слетевший крутой оборот.

Жизнь уходит, а время идёт…

ГОРОД

Город оделил людей работой.

Каждому по ломтю с каравая.

Нашим домом хлебом и заботой

Северная стала буровая.

Мы сшивались долго, тяжело.

Кто не приживался, уходили.

Их не вспоминали.

Их забыли.

Быстро, основательно и зло.

Вспоминались голодно и трудно

Дом, любимые.

Кипение садов.

Улицы родимых городов.

Всё глушилось пьянством беспробудным…

Помогло ли?

Нет, не помогло.

Наш бессменный мастер

Матом русским

С хрустом изгонял из нас похмелье.

И сменялась утром

Накипь грусти

Озорным отчаянным весельем.

Было всяко.

Рокот первых вахт.

Бешеных часов ревущий ритм.

Пот в глазах, а иней на бровях

Буду помнить,

Сколько буду жить.

Как в треклятый каторжный мороз

Лопнул трос, и накренилась вышка.

Был аврал.

Партком чинил разнос,

Важная срывалась передвижка.

Как помбур с площадки верховой

На ремнях спускался, по растяжке,

Как взлетали трубы над тобой…

Вспоминать и то такое

Тяжко.

Но не только это помним мы.

Помним мы и радостные дни.

Память непременно сохранит

Нашей дружбы северной

Гранит.

И фонтанов мощное рычанье.

Кладовых подземных глубину

Мы взрывали,

Чтобы их дыханьем

Отогреть продрогшую

Страну.

Это было больше чем открытие,

Радости прозрения хлебнув,

Шли мы после вахты –

Все великие!

Подняв головы и плечи

Развернув.

В ТУ НОЧЬ

В ту ночь, мы, не смыкая глаз,

Курили, спорили, ругались…

Мы пили крепкий чай, и нас

Псы мохноногие боялись.

Мы вспоминали, как вчера

Под крики громкие: «Ура»,

Чуть приподнявшись над землёй,

Плыла, подрагивая, вышка.

А наш прораб, на вид мальчишка,

Ордой командовал стальной.

С утра он долго жадно пил

Из кружки воду ледяную…

Копну волос его седую

Упрямый ветер не щадил.

Затем прошла команда: «Стоп»,

Как нервы тросы натянулись.

Носами тракторы уткнулись

В гигантский ледяной сугроб.

Сбывалось всё, о чём вчера

Мы даже говорить боялись,

Над чем отчаянно смеялись

Псы у вечернего костра.

Но показался наш КамАЗ,

Путь освещая ближним светом.

И стало ясно, что к рассвету

В посёлок он доставит нас.

В башке была белиберда,

Мы были без хмельного пьяны.

А на рассвете телеграмма –

И текст, как выстрел от бедра:

«Болею и скучаю.

Мама».

ВНОВЬ, КАК ВЕКА ТОМУ НАЗАД

Вновь, как века тому назад,

У плотника жена рожает.

Его соседи осуждают:

Сам, дескать, старый виноват.

Зачем её привёл он в дом,

Зачем капризам потакает?

Зачем наряды покупает?

А дальше что? А что потом?

А плотнику и дела нет,

Молчит себе да доски стружит,

От ушлых кумушек досужих

Он охраняет свой секрет.

Тут как-то приходил один,

Сказал, что будто послан свыше.

Мол, надо научиться слышать,

Не зря дожил ты до седин…

– Уже однажды случай был, –

Сказал тогда суровый странник…

С тем сил неведомых посланник

Дверь за собой и затворил.

А старый плотник как живёт?

Работает и верит в чудо…

Уносит ветер пересуды,

а к дому караван идёт.

В БЕЛОПЕННОЙ СЕДОЙ СТОРОНЕ

В белопенной седой стороне,

Где утесы сменяются плёсом,

Где ледовая дерзость торосов

Вызов вешней бросает волне.

К половодью, к высокой воде

От тоски загибаются души.

И предчувствие мрачных удуший

Нас тревожит в предутреннем сне.

Ни пути, ни просвета не видно.

И, как будто сквозь пальцы песок,

Протекает судьба…

И обида острым клювом стучится в висок.

Память наша, как старая рана,

Заунывно, протяжно скулит.

И хрипатый гудок каравана

Разобьётся о скальный гранит.

Да о чём-то далёком напомнит

В белопенной седой стороне

Этот хриплый гудок парохода,

Долетевший по вешней волне.

Мы с тобой, словно стылые птицы,

Вдруг попробуем стать на крыло.

И, презрев рубежи и границы,

Мы рванёмся туда, где тепло.

Разминувшись с гусиною стаей,

Мы прорвёмся навстречу весне,

Наши души навеки оставив

В белопенной седой стороне.