Современная литовская поэзия в переводах на русский язык
Современная литовская поэзия в переводах на русский язык
Томас ВЕНЦЛОВА
в переводе с литовского Владимира Гандельсмана
МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ В КАРФАГЕНЕ
И. Бродскому
Вещь и время звучат вразнобой. Полоса
равноденствия. Вещь
сквозь туман не в себе. В проливном голоса
гаснут, словно бы речь
перехвачена ливнем на горле. Точь-в-точь
сталь, – блестит пустота
в том ненастном просвете, где белая ночь
с чёрным днём разнята.
Чувства медлят в саду, где весенний замес
марта их тяготит,
где за грубой дощатой вселенной Гермес,
искалечен, стоит.
По чужой стихотворной строке, где искрясь
на исходе зимы
стынут воды, – озябшие утки на нас
наплывают из тьмы.
Полоса равноденствия. Мглист небосвод.
Мы и выжили там,
где палаты и нары для смертных темнот
отводились друзьям.
Ветер к влажной рубашке клочками прильнёт.
Грамматический сор,
и обломки, и свода небесного лёд –
эхом грянувший хор
совершенного времени, ибо прошло
без возврата. Таков
город неповторимый: трамваев тепло,
лязг цепей, строй мостов,
лампы карцеров вечногорящие да
над дворами пробег
облаков, где ты столько рождался, куда
не вернуться вовек.
И куда не дотянет стрела. Острова,
где учились сквозь страх
говорить «никогда»… Речь заводит трава,
рассыпается в прах
гравий, – всё, как Катон обещал.
Чёрствый воздух. Покой.
И руины, чтоб выжил и не обнищал
в них грызун хоть какой.
Я не верил, что кончится всё, что дано.
Но теперь узаконь:
то, что было удачей и мукой – равно
расплавляет огонь.
Мозг уловит, отметит зрачок свет иных
обитаний и тишь,
когда в сумерках ты от болот торфяных
неба не отличишь.
И не более. Жёстким плющом заросло
то окно, где, горя
в стуже марта, колотятся ветки в стекло,
дотлевает заря,
чтобы вздох, послужив послесловьем к тщете,
был дарован не нам –
белизне негатива, стиха темноте,
победившим богам.
ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ ПРОБУЖДЕНИЯ
Т. М.
Чьё эхо в темноте? Июньский ветер,
бродящий в приозёрных огородах?
И значит мы на дачном чердаке,
заснувшие под утро, молодые.
Глухой мотора звук? И значит мы
в трущобе возле порта, в той стране,
где глаз держи востро, и своенравной
морской стихией так утомлены,
а не любовью. Тикает ли дряхлый
будильник старомодный, прошивая
жару? И значит мы в Тоскане, где –
не помню точно. Помню, что проснулись.
Смешались времена, не различить
оттенков звука или мест. Остались
твоя ладонь, прильнувшая к моей,
и лёгкий стон, который сном навеян
и собственного голоса ясней.
Всё, что сплелось, не расплести. Остались
одни мы. Дети выросли. Не счесть
друзей ушедших. Каждый день из снимков,
как из тумана, выплывают лица,
которые увидишь только в них.
И где-то в центре, в зале среди клёнов,
концерта взрыв нам открывает ночь.
Трепещет штора. Шорохом листва
становится за ставнями, по стенам –
скольжение прозрачных силуэтов.
Как всё это назвать – любовью или
непоправимой верностью: бездонный
испуг, когда должна ты прилететь,
но самолёт опаздывает, кровь
на марлевом бинте, который тщишься
скрыть от меня, – сейчас не важно. Спать
и притвориться, что не знаем: кто-то
из нас исчезнет раньше, чем другой.
Лучше исчезнуть, чем об этом знать.
Вновь эхо. Это колокол, конечно.
Собор? Часы на башне? Всё равно.
Из жажды, из размолвок и страданий
рождается вселенная двоих,
над нами реет неизвестность – с нею
и делим этот многомерный дар.
Нас виноградники стеречь с тобою
поставили, и строить дом из кедра,
и в пламени сгорать неутолимом.
Почти что день. Как повелела Книга,
пока ты спишь, я не бужу тебя.
В гул вслушиваюсь, затаив дыханье.
Сигитас ГЕДА
в переводе с литовского Анны Гальберштадт
СОН: ПОСПЕВШАЯ РЯБИНА
Рябина – красная – в осеннем свете.
Рыбы – из сна – их в сетках несут старухи.
Оромные и жёлтые, и такие хищные.
Стоит только зазеваться,
меня волнует, что означает рыба в присутствие Ничего.
Как часть всего, как отдельная единица.
Всё, что нас окружает, так похоже и так отличается.
Дерево от травы, трава от цветка.
Хоть душа вся та же и вечно то же тело.
За счёт разницы между ними и держатся
вместе они.
Отличие чего-то и общность.
Отношения между ними.
-----------------------------------------------------------
Ворон, маленький скворец, Христос, клюющий рябину, скворец или ворон –
распяты на красной рябине на краю поля.
Снег, такой зелёный перед наступлением зимы.
Скворец, превращающийся в осень.
Осень – в скворца.
Скворец, скворец – одним крылом в осени, другим уже тянется
к невидимому, дальнему миру.
К тому, что грядет.
Чтобы изменить – время года – и нас.
СТРАХ СПИЧКИ
Бросил курить, испугавшись, что
взорвётся: бабах! Несметное количество
крошечных светлячков, огненный демон,
без всяких границ, язык, не всегда ведь подсунешь
ротик из сложенных ладоней!
– Боюсь спички, даже одной!
Что уж там говорить о женщинах!
СТРАШНЕЙ, ЧЕМ В ТЮРЬМЕ
Образцы трагедии:
петух клюёт жемчуг,
красный, в полной уверенности,
что это червяк,
и никто ему ничего не докажет!
Ребёнок сжигает рубль,
пёс молоко лакает, –
куда бы сбежать от этой некрофилии?
Достаточно прикрыть глаза,
чтобы захотелось взвыть!
Чего уж там говорить о небе.
Антонас ЙОНИНАС
в переводе с литовского Анны Гальберштадт
ПОГРАНИЧНАЯ ЗОНА
Не следят ли за нами ещё
сломанные радары
не рассматривают ли наши следы на песке
давно немытые стёкла биноклей
льдины съёжились от холода, прячась в песке
на кого рычат там в ночи
уже ненужные служебные псы
опровергая какой-то из законов творения
мы согреваемся
отдаем своё тепло друг другу
твёрдые лучи ломаются о снежную корку
мы не успеем на паром
который нас переправит снова на большую землю
почему глаза у тебя такой синевы
или их сияние – симптом какой-то болезни
давай не станем тушить
неяркий свет
в этой комнате ночью
просыпаясь увижу тебя улыбающуюся во сне
с вздрагивающими ресницами
куда нам спешить некуда нам бежать
навсегда мы останемся тут
в пограничной зоне
не пугает меня тик так часов
всё равно мы – частицы в потоке времени
КАК ПИШЕТСЯ СТИХОТВОРЕНИЕ
Март, дерево ожидания
подтаявшие ветви
с взрывающимися воробьями
на бледных альпийских склонах
граффити весны
и нетерпенье зимы
ладонью выстукивающей ритм
по кромке плоского,
как стол, пейзажа
апрель, месяц сожалений
дерево тоски и раскаяния
галки, как чёрные флюгеры
тысячи флюгеров, одинаковых
железнодорожных птиц,
прикованных к запылённым тополям
и май, дерево неисполненных желаний
покрытое мелкими цветочками предательств
меж мозолистых корней
красуются важные павлины
божественные кони с ядовитым опереньем
одной рукой держу я арфу мира
а другой провожу по медным струнам сосен
мои корни говорят небу сосна
и иголок коготками робко
царапают землю