Степной разноцвет
Степной разноцвет
Летним знойным днём я случайно увидел в телепрограмме новостей знакомое лицо. Всего секунду мелькнул дядя Вася в кадре. Всё та же улыбка, спрятанная в густых усах, и добрые карие глаза на загорелом дочерна лице. Вот только вместо спецовки теперь он был одет в потёртый камуфляж с таким же потёртым «калашом» через плечо.
Такие люди наверняка встречаются в жизни хоть раз каждому из нас. Добрые и свои в доску, которых сразу принимаешь такими, как они есть, и доверяешь без оглядки, хоть никак не можешь понять, завидуя по-доброму, как можно жить так запросто и оставаться чистым, настоящим человеком. Таких людей называют «не от мира сего»… Не от нашего мира.
Когда я первый раз его увидел, он просто сидел возле нашего раскопа на амвросиевской стоянке и смотрел на голубые небеса с лохмами быстро плывущих белых облаков. Его открытое лицо и добрая улыбка сразу расположили к нему. Тут мы и познакомились. Видя мой насмешливый взгляд, он по-простецки ответил, ничуть не обидевшись:
– Первое, что я помню в жизни, – это небо. Никак не могу на него насмотреться… Я много где был, но тут оно особенное.
Он был местным. Вызвался добровольно помогать археологической экспедиции. На вопрос, почему тратит на нас время, – просто ответил:
– Мне не трудно, да и отпуск у меня. Хорошее дело делаете…
Мы работали днём, задыхаясь от терпкой жары, а вечером наслаждались видами вокруг, вдыхая пряный воздух степей. Да и погода поздней весной в степях всегда радует, словно награждая за прошедшие холодные месяцы: травы зеленеют, колышась от ветра, словно море, и тянутся к ярко-синему небосводу. Эта степная бескрайность всегда одинакова, но и в то же время по-своему разная. Ничто не мешает видеть изменения света, пульсирующих трав в степях и проплывающих, шевелящихся лохм белых облаков. Мы впитывали каждый по-своему весеннюю степную жизнь.
У дяди Васи были золотые руки, и все вокруг его знали – любую проблему он мог решить своими руками или съездит договориться к знакомым на своём стареньком «жигулёнке». И знаний – удивляющих порой, странных для его кажущейся простоватости, ему хватало. И ещё чутьё на то, где нужно копать новые раскопы. Там, где он был, находили самые интересные находки.
– Это дело нехитрое, – всегда говорил он и принимался за дело.
Как-то раз, проходя мимо, он бросил через плечо, когда я рассказывал студентам-первокурсникам о кочевьях, которые мы раскапывали:
– Что тут знать? С восхода они шли… За кочевьями стад по пятам.
В последний наш вечер на раскопе, когда уже всё было упаковано и сложено в машины, готовые к утреннему отъезду, он пришёл попрощаться. Пришёл уже в сумерках. Мы сели с ним у костра, тянущего острые жёлтые языки в тёмное беззвёздное небо. Из его кармана появилась, блеснув жёлтым, стеклянная фляга.
– Что это?
– Секрет. Старый рецепт. Степной разноцвет. Не побрезгуйте…
Фляга со сладким лёгким молодым вином пошла вокруг костра. Запах пряных трав странно смешался со вкусом южного, умытого ласковым солнцем винограда – вкус самой степи. Он словно лился в нас откровением в золотой от отблеска костра жидкости, над таким же горящим звёздным небом в тот вечер.
Как-то само собой мы остались у костра вдвоём.
– Я люблю это небо и простор степи вокруг. Этот запах степи – пряный, дурманящий… Ты знаешь, он не сильно изменился с тех пор.
Он махнул в сторону раскопа.
– С тех пор?!
– Я помню, и всё тут, – он улыбнулся в усы. – И отец помнил, и дед. Не всё, но вроде как мозаикой, яркими моментами. Знаешь, как детские воспоминания – тут помню, а тут было плохое, уже и не очень помню. Возможно, из-за того тут и живу. Тянет то первое воспоминание и не отпускает, вроде как родился тут. Дед говорил: «Мы соль этой земли, её память и честь, прошлое и будущее».
– Может, просто с детства рассказывали тебе истории, а ты так запомнил. Память – штука странная, – сказал я примирительно. – Да и у каждого из нас наверняка бывали моменты в жизни, когда случалось де-жа-вю. Каждый из нас, особенно в детстве, испытывал это чувство. Словно это место, где ты первый раз, – оно тебе давно уже знакомо, и странное чувство, до мурашек по коже. Неожиданные воспоминания о том, чего не было.
– Да. Наверное, так и есть. – Вася простодушно улыбнулся и добавил серьёзно: – Некоторые же помнят немного больше….
Мы помолчали, глядя на пляшущие языки пламени.
– Я знаю, что это не фантазия. Правда, тут всё сложнее. Я отца своего помню. Смутно. Погиб тут недалеко с матерью. Курган до сих пор видно… Возле Аксая в Ростовской области.
– Там тоже стоит покопать? – уже серьёзно спросил я его.
– Не знаю. Нехорошо это, но им уже всё равно… Только мне – нет, – он ткнул в сердце. – До сих пор тут, бывало, ноет.
Он посмотрел в тёмное небо над головой и тихо запел
В степи могила
С ветром говорила.
Повей, ветер буйный,
Чтоб я не чернела.
– Может, так и лучше. Не стоит их, – он взглянул на тёмное, полное звёзд небо, – беспокоить. Хотя им уже всё равно. – Вася погладил свои седеющие усы. – И нам недолго осталось.
Помолчали вновь, и он, медленно подбирая слова, продолжил:
– Там весенние кочевья были. Каждую весну тут стан наш был – охотились много и опасно, но сытно было.. Я помню в подробностях такие события, а вот повседневную жизнь, быт, выживание – почти нет. Смутно очень, и мало. Как такое может быть?
– Стрессовые ситуации резче врезаются в память… – задумавшись, автоматически ответил я и, спохватившись, добавил: – Хотя, это всё ерунда, извини. Не поверю я.
– Да я и не заставляю, – обезоруживающе улыбнулся он. – Ты же учёный человек. Просто поговорить иногда охота, – он кивнул на раскоп. – Ну, и помочь надо вам, а то копошиться тут будете ещё долго и ничего не найдёте. Дело-то нужное делаете…
– Почему решил именно мне это рассказать? Сам понимаешь, мог и на смех поднять…
– Я всегда смотрю людям в глаза, по ним всё видно, в них душа. Вот в твоих глазах, когда ты смотришь в небо, отражается упорство, мечта и стремление её достичь. А когда смотришь на нашу убогую жизнь и людей, – махнул на пьяный хохот у соседних костров, – тебе больно. Видно твою волю и выбор… Выбор хорошего человека. Ты не предашь. Ты честный человек. Таких всегда не так уж и много вокруг, как кажется.
Я устало махнул рукой. Это была не лесть, а горькая правда… Подумав мгновенье, ответил ему:
– Ну, хорошо. Допустим, я поверил, но как это происходит? Ты совсем не стареешь, – я хмельно хохотнул – или просто помнишь?
– Все наши беды оттого, что мы повторяем свои ошибки. Снова и снова, год за годом, век за веком. Как будто истин много и их нужно искать… – он внимательно посмотрел мне в глаза. – Память в сыновьях, детях… Так сказал мне ещё отец. Родителей и убили за это. Боялись их так, что после смерти курган насыпали. Не каждому знатному вождю так делали. А ты говоришь – поверю, не поверю… Не верь – тебе же лучше будет. Люди – они, знаешь, такие… – он покрутил пальцами над танцующими языками костра.
Вася замолчал, глядя задумчиво в пламя костра, тяжело вздохнув, продолжил:
– Здесь остро чувствуешь, что ты вырос в прекрасном, свободном месте и эту свободу сумел пронести через годы и страны, не потеряв по пути суть. И за это стоит бороться. Кто как может. Не забывая нести её по жизни, как знамя. Да, в жизни нужно уметь быть по-настоящему честным, прежде всего с собой, и ничего не бояться. Просто жить по совести и морали, не затуманивая себя выгодой – тогда в жизни всё было не зря. Деды наши смогли так жить и построили страну, а отцы наши – нет. Теперь наша очередь. Сможем ли?!
На рассвете, проговорив всю ночь, мы расстались словно старые, знающие друг друга всю жизнь друзья.
Последний раз я видел его на границе уже после начала войны. Бескрайняя, с пряными запахами трав южная степь, к сожалению, пропахла в последние годы порохом с солёным привкусом крови, и ещё острее стало тут чувство границы, словно между жизнью и смертью, землёй и небом. И оттого чувствуешь тут всё ещё живей, чётче, по-настоящему. Особенный край, с характером, – как люди, населяющие его.
Он стоял, словно могучее, загоревшее на южном зное и выпестованное годами дерево, в толпе испуганных беженцев, и тут же мелькнула его улыбка. Мы обнялись, как старые друзья. Словно мы знакомы друг с другом сто лет.
–Как ты здесь? Как я рад! С нами поедешь?!
–Нет, я вот их довёз – и сразу назад. Дружище, живы будем – не помрём. Спасибо, что помогаешь людям, приехал вот… Отвезёшь моих?..
– Всё сделаем. Не волнуйся. Устроим всех. Война эта глупая закончится быстро…
Он устало и отрешённо махнул рукой.
– Ой ли. Тяжёлые времена пришли. – И добавил странное, что я тогда не понял: –У нас так принято: мы умираем ради вас, но мы всё равно не с вами, а рядом.
Беженцы вскоре вернулись назад по домам, его семья тоже. А уже поздним летом раздался звонок. Сказали: если можете, то приезжайте на похороны, он был бы рад…
Похоронили его на Саурке – Саур-Могиле… Перезахоронили.
Стоя на вершине громадного кургана, можно было видеть синеющее вдали Азовское море…
Шумят вокруг степные травы. После дождей степь тут зазеленела и опять зацвела разноцветом. Жизнь приходит, как всегда, за смертью и войной. Приземистые кустики ромашки упрямо раздвигают камни на вершине Саур-Могилы. Лилово-розовый бессмертник обнимает осколки бетона в кружеве стреляных гильз. Ниже по склону у дорожки примостилась дикая мальва, беспрерывно качающаяся на ветру. Словно укоризненно кивая своими жёлтыми головками: «Люди, ну когда же вы установите мир на этой земле?»
Когда наша маленькая процессия расходилась, то я уловил взгляд его пяти-семилетнего сына – серьёзного пацана, загоревшего дочерна. Пацан хитро прищурился, и в его взгляде промелькнуло что-то знакомое. «Неужели?.. Не может этого быть», – пронеслось у меня в голове.
Доехав до самой границы и обогнав ненадолго грозовой фронт, я остановился на обочине на склоне холма, вышел, вдохнул полной грудью пряный, дурманящий степной воздух.
Гроза за спиной быстро нагоняла – последние солнечные блики вновь наполнили машину, заиграв на грязном лобовом стекле.
Откуда же это беспокойство и тоска? Прислушиваешься к себе и не понимаешь ничего… Всё вокруг в солнечном свете и тепле, а на душе тяжело. Ещё раз всматриваешься в плывущие рядом над головой, – словно протянешь руки – дотронешься, – кружевные облака. Всё тут сквозит отстранённой бесконечностью, словно дыхание времени и вселенной чувствуешь на себе. Такое чувствуешь где-то в Египте возле пирамид или других местах с богатой историей. Вот и здесь какое-то похожее чувство бесконечной, осязаемой вечности. Чувствуешь и понимаешь: жизнь коротка, а времени сделать что-то хорошее и надолго так мало и трудно… Почти невозможно. Вечность же всё равно перешагнёт через тебя и уйдёт в низкие голубые небеса… Или всё же есть шанс?! Но пытаться нужно всегда, как же иначе? Зачем же тогда жить?
Вокруг живут люди, кто-то умирает ради них, ради идеи, но он не с ними, а рядом… Вот только мир вокруг изменился, и в нём не осталось места для старой морали, долга и чести – осталась только жажда наживы. Всем стало всё равно.
Горячий пряный ветер упруго ударил меня в лицо, словно говоря, что мне пора идти…
Ничего нового. Как и тысячи лет до того. Дикое поле позволяло жить людям – взяв взамен дань кровью. Так было и так будет. И ничего с этим поделать нельзя.
В голове пронеслась мысль, что когда-нибудь в этой или в следующей жизни мы, возможно, встретимся с ним снова. Вот только узнаю ли я его?