Стихи
Стихи
* * *
И мой сурок со мною…
В. Гете
Жизнь многолика.
Длинна. Коротка.
Двое великих
поют про сурка.
Вторит им детский
пронзительный хор.
Всюду сурки
вылезают из нор.
Лапки сложили,
призывно глядят,
слушают песню
наивных ребят…
Гете, Бетховен
и ангельский хор…
Я эту песню
Пою до сих пор.
Отец
Памяти Андрея Даниловича Сергеева
1.
По Ладоге отец переправлялся…
Как добирался? С палкой, еле жив,
пришел старик… Никто не догадался,
что это он… Вперед любовь бежит…
Лет – сорок шесть. Но он, на смерть похожий
не смог перешагнуть через порог…
Вперед любовь летит… Ты видел, Боже,
Ты знал: в Тебя не верить он не мог!
2.
Говорил: «На вине не пропьешься,
реже в баню старайся ходить.
А уж если курить соберешься,
спичку надвое надо делить».
Так шутил. Не терпел экономий.
Сил своих никогда не берег.
Полстолетия нет его в доме.
А тоска все за сердце берет.
* * *
И этот умер человек,
который был какой-то вехой —
не драмой жизни, не помехой,
прошел, как прошлогодний снег…
О, сколько было разных чувств!..
Осколки прошлого отныне
не тронут пересохших уст.
А чувство новое не стынет…
Станция Лыкошино
Очень жалко расставаться
с жизнью прошлой, поездной, —
деда, дедушкина братца,
с чудной музыкой ночной.
Он со мной, тот дух нервозный,
дух вокзалов и разлук,
запах гари паровозной
и на стыках перестук.
Мне теперь диктуют строчки¸
что легки и коротки,
ночью тихие гудочки —
не истошные гудки.
* * *
Из Лыкошина картошина
замечательна на вкус —
и размята, и раскрошена —
для желудка — легкий груз.
Но тяжелым грузом-бременем
брату на плечи легла.
Не считался он со временем
от землицы до стола.
Той, родной картохой вскормлены
дети, пасынки войны.
Те года уплыли, скорбные,
эти — памятью сильны.
* * *
Все эти клены, что росли
на кладбище, теперь срубили.
А выросли не из земли —
из праха тех, что схоронили.
Два века хоронили тут,
и гроб на гроб легли слоями.
Но загребла толпа иуд
надгробия, что здесь стояли.
Деревьев роща полегла —
стволов полки и веток роты…
Мне плашек белые тела
так больно видеть отчего-то.
* * *
Прихожане отца Василия
из окрестных двух деревень,
причастились, полны веселия,
Петра-Павла отметив день.
И трапеза благословленная,
как по маслу, с беседой шла.
Там была я, душой влюбленная
в речи батюшки и дела.
Возле храма шоссе починено,
вот сегодня и осветят.
Бологовское благочиние,
нам доехать — верст шестьдесят.
* * *
Мать меня во грехе родила,
потому что с отцом не венчалась.
А потом-то безгрешно жила,
и почти сто годочков промчалось.
И лежала в Казанском в гробу —
эту светлую помню картину. —
Взяли ангелы Божью рабу
Екатерину.
* * *
Почти что все теперь моложе…
А я почти что старше всех.
Но эта мысль меня не гложет,
мне сердце радовать — не грех.
Да, я могу любить все сразу.
Когда все любишь — нет помех:
удачно сказанную фразу,
чужой заслуженный успех…
Но ненавижу глупый смех!
* * *
Она, как я, — совсем седая,
но взгляд подобен палачу.
Смотрю, ее не осуждая,
а с ней встречаться не хочу
не только взглядом или словом,
но даже мыслью, может быть…
А с сердцем — век живу, готовым
прощать, прощаться и любить.
* * *
Друзья меня не забывают,
приходят, чаю наливают,
приносят свежие цветы.
И ты не забываешь, милый,
и не забудешь до могилы…
Но не звонил сегодня ты.
Придешь ли? Принесешь ли розы?..
Не знаю, сколько будет прозы,
но этот стих — сердечный путь.
Я поживу еще немножко…
Петрозаводская дорожка
на Охтинском — не позабудь.
* * *
Яблоки малы, но краснодарские,
и за них недорого берут.
Были казаки когда-то царские…
В землю полегли… И снова тут.
Были и донцами, и кубанцами,
а теперь не знаешь, как назвать —
отличились песнями да танцами…
Пыл казацкий некуда девать.
Иностранцы блазнили — «Казакия!»
Чушь, конечно…Чем увлечь детей?..
Мысли-то на ум приходят всякия…
Яблоки попадали с ветвей.
* * *
Памяти Люси Варягиной
Пели мы в театральном хоре.
Только-только прошла война.
Детство кончилось. После горя –
счастье, музыка, тишина…
Называли театр Маринским.
Жили впроголодь. Пели – всласть.
Мы Сергееву и Дудинской
не спешили поклоны класть…
Только музыки знали власть!
* * *
Мы в Малом Зале выступали,
и люди нам рукоплескали.
Была профессия «поэт»,
тогда была, а нынче — нет.
Вы зря советский строй ругали.
Вы не добились бы регалий.
Но пенсию могли иметь,
от той сегодняшняя — треть.
Существовала и цензура…
Да ведь была литература!
Но чтобы книжечку издать,
лет восемь нужно было ждать.
Сегодня восемьдесят мне,
и я живу в другой стране.
* * *
Вы думали, что я уж умерла:
а я жива, и у меня дела,
которые не переделать в век.
Вы думали: я — прошлогодний снег,
а я садовник молодых певцов,
воспеть готовых родину отцов…
Вы думали: так долго не живут…
Мой долг — узнать, полезен ли мой труд…
Саксофон
Алексею Гусарову
Звучанье блюза… Голос саксофона…
Пластинки, уцелевшие с войны…
Я помню детство — это «время оно»
послевоенной радостной весны.
Но за весной зима настала быстро,
печаль перехлестнула через край…
Сегодня слышу вновь саксофониста…
Играй, мой золотой, играй!