Журнальный мир

* * *

Всему, чего коснулся взгляд,
ищу названье по привычке,
а жизнь собакою без клички
трусит куда глаза глядят.

Парок над кружкой кипятка
возможно ли назвать туманом?
Пусть лучше будет безымянным,
неокончательным пока.

Пусть лучше буду я водой
по форме каждого сосуда –
не отлучённой ниоткуда
и беспричинно молодой.

Ещё не сыгран мой сюжет,
он у суфлёра на примете –
пока ещё на белом свете
есть то, чему названья нет.

ПОЗДНО

Замечательный денёк,
в меру тени, в меру света,
нет вопроса без ответа,
только выйди за порог!
Но пока я копошилась
и глаза поднять решилась – 
поглядеться в зеркала,
чай пила, детей рожала,
о себе воображала,
в чём признаться не могла,
за окном похолодало,
я продрогла и устала,
я устала выбирать.
Счастье – та ещё забота,
всё надеяться на что-то,
мельтешить, бельё стирать…
На дворе темно и стыло.
Поздно,
       что я там забыла?
Но помедлю у дверей
на секунду: не судите,
лучше к ужину не ждите,
я оденусь потеплей…

* * *

Все фантики ветер собрал,
а прутья ограды упрямы,
в них утра минорный хорал
дробится на скучные гаммы,
а где той ограды врата,
к утру не отыщешь ответа –
одна на душе маета
тому, кто придумал всё это,
да парочка детских молитв
на мятых конфетных обёртках.

Так полуслепой инвалид 
в замке ковыряет отвёрткой –
ему не спасти никого
и толку ему не добиться,
и замысел стройный его
в ячейках ограды дробится.

КАК БУДТО

Открой, когда уйдёшь,
окно в коридоре,
так лучше слышен дождь,
а кажется – море.
Зачем я здесь торчу,
в переходной зоне –
в безвестности,
в бесчувствии, 
в межсезонье?

Накину майку, шорты
и одеяло,
как будто на курорте
похолодало,
штормит, на пляже пусто,
ноябрь, понедельник,
и пахнет свежо и густо
сырой можжевельник.

Как будто бы прибой
у самого сердца,
а толку–то – ни плавок,
ни полотенца,
и жизнь уже не по силам,
и смерть не по чину…
Какую же ещё
придумать причину?

* * *

Где же этих счастливых детей покупают
и в четыре руки их в корытце купают – 
что со снимков глядят в нетерпении птичьем
и к груди прижимают дипломы с отличьем,
что, примчавшись, морозные, с аэродрома,
разуваясь, кричат на пороге «я дома!» –
им неведом бессонницы вкус горьковатый,
только светится профиль, подушкой примятый…
Одиноко хранится контакт в телефоне,
и ржавеет корытце в пыли на балконе.

РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ

Подруга, сколько зим!
Одна среди прохожих,
тебя и не узнать
без дерзкого венца…
А как хотелось мне
стать на тебя похожей –
девчонкой из кино,
глазищи в пол-лица.

И я уже не та –
кругом одни руины.

И твой вечерний грим
едва скрывает грусть.

Но та же прямота,
и тот же цвет карминный –
оттенок наших губ
темней кирпичных груд.

Когда бы знала я,
каких ещё отметин,
каких бескровных ран
не сможем избежать,
глазея на экран
в пустой киношке летней –
сеанс ночных цикад
на десять сорок пять…

Теперь твои следы,
твои речные вены
и тайные ходы
куда меня ведут?
На самый край судьбы,
безлюдной ойкумены,
куда по гугл мэпс.
не проложить маршрут…

* * *

Живёт у сердца, в подреберье,
немой опасливый зверёк –
привратником у тайной двери,
фонарщиком пунцовых щёк.

Притих в испуге одиноком,
герой оплошности любой,
своих младенческих пороков
не замечая за собой,
он вечно чем-то озабочен,
и вечно в чём-то виноват,
и, как растение обочин,
любому пешеходу рад.

Покуда в темноте тревожной
ночные бабочки снуют,
он охраняет ненадёжный
и мой единственный приют.

* * *

…И обходимся вроде без лишнего шума, но
каждый прожитый день, как приманка в силке,
а для этого слов-то таких не придумано
на обманчиво птичьем твоём языке.

Ты иди по добру по здорову, пожалуйста,
вот те бог, вот порог, вот одна из дорог,
в перспективе она неизбежно сужается,
превращаясь в привычку читать между строк.

За окном, что косыми лучами расчерчено –
ни пернатых гостей, ни страстей, ни тепла,
а торчит для острастки один  недоверчивый
гуттаперчевый ворон, раскинув крыла.

Был бы повод уйти – может, долгие проводы
или лишние слёзы в трамвае пустом…
Был бы повод, а может, и вовсе без повода,
а слова мы отыщем, насвищем потом.