Стихи
Стихи
* * *
Впервые музыку я слышал в слове,
тот говор южный дорог мне вдвойне,
и голос матери сопранный вдовий
поёт страницей букваря во мне.
Слова я перекладывал на ноты,
смешались в них и дойна, и нигун,
а буква «р», не дотянув до квоты,
шла напролом в строку, как дикий гунн.
И в стенах лет своих, во дни сомнений,
шагая по судьбе, как по слогам,
искал себя в душе стихотворений
и веровал, и доверял словам.
Да и сейчас, вдали от русской речи,
нагромождая строфы-этажи
и слов печаль взвалив себе на плечи,
я строю дом, в котором можно жить.
* * *
Не упрекай меня за то,
что проглядел вчера погоду,
за то, что не надел пальто
и не налил в отстойник воду.
Не упрекай, что ты без сил,
а я стихи тебе читаю,
за то, что душу обносил
за пиетет к родному краю.
Хоть те года, как злобный пёс,
хватали наш покой за пятки,
а я воспринимал всерьёз
всем ненавистные порядки.
Не упрекай меня за ложь,
в котором мир людской повинен,
и я живу, и ты живешь,
хотя живём мы на чужбине…
А дома в поле зеленя
и петухи давно пропели.
За то не упрекай меня,
что в жизни нашей не успели.
* * *
В эту зимнюю ночь
мы гадаем, что сбудется с нами,
а в раздумьях своих
ты не видишь прихода весны.
Мы предзимье своё
измеряли провидчески снами,
но терзают тебя
непокорные тусклые сны.
Это сны-глухари,
днём, тоскуя, токуют, как птицы,
подле спящих осин
в предфевральском притихшем лесу.
Им в холодном бору,
словно людям, при свете не спится,
и о тёплых ночах
всё мечтают в рассветном часу.
Им неведом их рок,
и они насекают зарубки,
уходящие дни.
Ты упрямые сны не кори.
А январь в феврале
обещает пойти на уступки…
И считают в уме
календарные дни глухари.
Им никак не понять:
не шумят ли весенние соки,
да не птицы ль они
поколения гадких утят?
Их печаль, как шагрень,
сократит календарные сроки,
и ещё до весны
глухари, оперясь, улетят.
А с рожденьем зари,
я-то верю, апрель постучится,
встрепенётся душа,
но ночная свеча не сгорит.
Ты уснёшь поутру,
и вернутся из странствий жар-птицы,
те,
из гадких утят…
Гуси-лебеди, сны-бунтари.
* * *
Они капризнейшая пара:
холодный слог и трепет чувств.
Их ссоры − дьявольская кара
в ряду божественных искусств.
Слова без страсти монотонны,
гомункулы внутри и вне.
Пустые чувства – камертоны,
всего лишь истина в вине.
Отары чувств с рожденья слепы,
без пастуха их образ пуст.
Им нехватает слога-скрепы,
искусства неподкупных уст.
Слова и чувства – Иордани,
в ней гаснет вечная дуэль.
Сближением стирает грани
судья, крещенская купель.
Их брак священное ab ovo,
пьянящее, как жаркий грог,
где чувствует и дышит слово,
а чувства обретают слог.
ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ
Помечен в синий цвет холодный фронт,
зевает солнце, встав едва с постели,
и, согревая осень еле-еле,
непрочь опять удрать за горизонт.
Каштаны барабанят тротуар,
свернулся грязно-серый лист ладошкой,
пока грибами полнится лукошко,
но поседел от инея бульвар.
Последний гром, как старческий озноб,
дождем пробрало, как холодным потом;
она, увы, надеется на что-то,
однако же нелестен гороскоп.
Была она когда-то и весной,
была солидной дамой знойным летом,
а ныне, как старуха, разодета,
хоть кожа светит блеклой желтизной.
Бредет она к зиме походкой шаткой,
а поутру всплакнёт еще росой,
как женщина, стареющей рукой
слезу со щёк смахнувшая украдкой.
* * *
Медведицы рожают медвежат,
февраль притормозил на полустанке,
но всё ещё на стыках дребезжат
живых иллюзий бренные останки.
Таких немало в вихре смутных дней
былой страны, могуществом греховной.
Им кажется, что всех они живей,
не ведая, как их мечты бескровны.
Им хочется, не зная что хотеть.
Они и Мы. Какою общей кровью
оболганные гимны вместе петь?
И как срубить нам общее зимовье?
Покуда есть в душе зубная боль,
они живут надеждою, что правы.
Былая роль – последний их пароль
на Стиксе у Харона переправы.
Кому-то Бог, а многим истукан
в отчизне оскоплённого гражданства.
Последний выдох новых могикан.
Последний вдох Великого пространства.
Ещё метёт и коршуны кружат
в стране, где Идол боле, чем Мессия…
Медведицы рожают медвежат
в пределах страстотерпицы России.
В ИЗРАИЛЕ
Когда под вечер южная волна
чарует берег тихим придыханьем,
я плеск, я дивный шёпот пью до дна,
поэзии её иносказанье.
И в полумраке стынущего дня
вхожу в волны податливое тело,
и нам совсем не хочется огня,
как если бы душа души хотела.
А берег, что становится тусклей,
зовёт назад и вяжет прочно в узел…
Здесь от людей повестка на столе,
а под столом короткоствольный «Узи».