Стихи

Стихи

БЫЛЬ

 

Как позвал Илья-Пророк Угодника Николая

обойти нашу землю, пройти полями-лугами.

И пустились в путь, ничего здесь не узнавая,

невесёлыми ступали ногами.

 

Наконец встретили дурачка на поляне.

Решили порасспросить о мире, о человеках:

А есть ещё наши люди? А где крестьяне?

А где пушные звери в лесах?

Где рыба в реках?

 

Где пахари и косари, что встают до свету?

Есть ли ещё мужики в этом народе?

Отвечает им дурачок:

У нас теперь этого нету:

ни мужчин, ни женщин. Каждый одевается по погоде.

 

Все теперь ровня — жена ли, муж ли: у всех

застёжка на брюхе.

Мужики рожают, бабы платят, а дети

отрываются и балдеют,

а старики и старухи

сидят в Фейсбуке и в интернете.

 

Ну а молитва? А песни свои поются? —

спрашивают странники.

Отвечает им бедолага:

Да песни как раз найдутся,

Хотя бы вот эта, где м-м и где джага-джага.

 

И пошли Илья-Пророк со святым Угодником —

Божьи птицы,

головами качают, услышанное никак не свяжут.

И вдруг засмеялись оба:

Экие небылицы!

Кто у дураков-то спрашивает?

Они и не то нам понарасскажут!

 

А дурачок собрал убогих, сирых и малых

и пересказывает им подробности этой сцены:

Они думали, я не знаю… Но я узнал их!

Ждут нас счастливые перемены!

 

ОБ ОДНОЙ КОНЧИНЕ

 

Как лежачей бабе Миле подносили суп,

кормили

с ложечки…

Хорош супец!

Так старательно жевала

Мила.

Мало, Мила?

Мало.

И головкою кивала.

Кушай, Мила, молодец!

 

Щёчки тихо розовели, и глаза её теплели

и блаженной пеленой

заволакивались: пела

сладко лимфа, млело тело,

согревалась кровь, и тлела

свечечка во тьме земной.

Подбирался жар к предсердью,

тучно билась плоть со смертью,

оттесняя пустоту.

Поглощала мир глотками и жуя, и за щеками

подержав, несла рывками

руки слабые ко рту.

 

Мила, почитать? Послушать

музыку? Ах нет, покушать:

«Пища — жизнь, а жизнь — еда.

Нас самих пожрёт могила…».

И опять глядит уныло.

Что вам снова, баба Мила,

супу?

И глазами:

Да!

 

Всё ушло со смертью — похоть,

ненасытность, алчность, охать,

плакать собрались на гроб.

Жалко. Горестно. Напрасно.

Зачадив, свеча погасла.

Суп прокис. Прогоркло масло.

И — перекрестили лоб.

 

АНТОНОВ

 

Мне жаль Антонова! Нет-нет,

он жив, а что пропал — едва ли:

его на станции «Рассвет»

и в «Толстопальцево» видали.

А что — да! На дверь

ему указано: на днище,

ведь и казённое теперь

его отобрано жилище.

 

За что? На то был свой резон:

он крепко пил! Какие бредни:

доцент свалился на газон,

хватая куст, как шанс последний…

Какие лекции? При чём

желанье, чтобы — без огласок,

когда сам лектор вовлечён

в ристалища теней и масок?

В гуденье рифм, в борьбу идей…

Он видит в родине чужбину:

там хам грядёт, а там халдей

затаптывает жемчуг в глину.

 

А я ведь помню век такой,

когда меж снобов и долдонов

изящный, с лёгкою рукой,

по институту шёл Антонов.

И ворот свежий, и лица

простая лепка так опрятна,

и вкраплённая хрипотца

в негромкий голос — деликатна.

Стихи писал. Молва плела:

«мертворождённые», что кокон.

Литературные дела

всё побоку, всё мимо окон.

 

Сколь многие поймут его!

Во тьме, стирающей различья,

так просто обрести родство:

что птичья кость, что жила бычья!

Идти туда, где гуще мгла,

где все свои за плотной тенью,

ждать отзвука, искать тепла,

и петь хвалу самозабвенью!

 

Так где искать его? А у

ворон не спросишь: «Где Антонов?»

Иди, кричи свои «ау»

среди бомжатников и схронов.

Выходит, муравей в овсе

заметней человека в силе?

Притом — его любили все!

Мы все Антонова любили!