Стихи
Стихи
СРЕДНЕРУССКИЕ СТАНСЫ
Неподвластная воле
выпадает судьбина –
преисполнена боли
и тоски ястребиной.
Степь от края до края,
ни угла, ни пристенка.
Будешь петь, помирая,
как разбойничал Стенька.
Что тебе обломилось,
кроме самых обломков?
Не пеняй на ранимость,
душу некогда скомкав.
Обещал все исправить,
но себе не товарищ.
Только из топора ведь
каши точно не сваришь.
Сквозь дырявые крыши
льется мутное небо.
Что б ещё расчекрыжить –
дуракам на потребу?
После белой и черной –
полоса ножевая.
Но храбришься упорно,
лишь врагов наживая.
И не светит в тоннеле,
и не меркнет в зеницах.
Все звонки отзвенели,
представление длится…
Не роняя престижа,
не надеюсь на милость.
Я себя ненавижу
так, как вам и не снилось.
* * *
Как будто морок беспробудный –
и мысли нет о ясном дне.
Годами тонет наше судно,
а может, мы уже на дне.
И массам алчущим навстречу
летит начальственная весть:
и зрелищами обеспечат,
и хлеб пока в достатке есть.
Ещё бузить не прекратили,
но ощущается надлом.
И говорю высоким штилем,
поскольку низким – западло.
Какие беды грянут скоро,
единство хлипкое дробя!
Но из-за радостного ора
не слышу самого себя.
Нужна ли мне страна иная,
где всё легко и по уму?
Но только здесь я цену знаю
простому слову своему.
И пререкаться бесполезно
и объяснять в который раз…
Вы не заглядывали в бездну,
а я смотрю туда за вас.
* * *
С возрастом умней не стал,
оттого ли, потому ли
тянет к зыбким тем местам,
где надежды потонули.
И оглядываясь на
обветшалые постройки,
видишь продолженье сна,
будто не вставал ты с койки.
Бремя прошлых адресов –
потому ли, оттого ли,
что унять давнишний зов
не хватает силы воли.
Но и в этом что-то есть:
отмечаю с тайной ленью
убывающую спесь,
подступающее тленье.
* * *
Всё гораздо серьезней, чем могло показаться.
Разжигание розни – в каждом новом абзаце,
разложение веры по разрозненным полкам,
записные гомеры знают, выпито сколько.
Наше время не лечит, наши годы – какие?
Гнут Россию на Вече – не протянешь руки ей.
В стоге сена иголка – да опять мимо вены;
за отсутствием волка ноги кормят гиену.
Заплутав в трёх бараках, загибаясь от ханки,
на безлюдье и раком станешь за две буханки.
Ой, вы, слухи да козни, да поклёп на ворюг!
Всё намного серьезней, говорю…
* * *
Такая пора настала,
что тянет залечь под сень;
не нужно ни пьедестала,
ни памятника совсем.
О славе уже ни слова,
и хватка-то – не ахти:
каким коридором снова
в какой кабинет войти?
Закрыты повсюду двери,
устойчивые к плечу.
И я не желаю верить,
надеяться не хочу.
Но в этом скупая правда,
сермяжная благодать;
да будь хоть главою прайда –
век воли не увидать.
И я не один таковский,
не сбывшийся наяву.
Не вынесет перековки
поверье, каким живу.
А ветер холодно-встречный,
играясь, сбивает с ног.
Собьет и меня, конечно.
Такие дела, сынок.
* * *
Она спала с поэтом, стихи его листая…
Он шлялся возле Леты, она – искала стаю.
Ей грезились нью-йорки, ему – полинезийки.
В неприбранной каморке – одно яйцо в корзинке.
Не понимали сами: а для чего, а толку?
Далеки полюсами, сближались ночью только.
И как-то, между прочим, распался в одночасье
союз – казалось – прочный, и принятый за счастье.
Не злоба и не жалость, не отзвуки навета, –
что от неё осталось? Она спала с поэтом!
* * *
Ещё похмелье не прошло,
а может и не начиналось.
Напяливаю свой шелом –
глотнуть бы кислорода малость.
Тоска опять подстерегла,
но не заела, не добила:
непросто взять из-за угла
неугомонного дебила.
И я иду без всяких дел,
и дождик лупит по шелому;
наш парк заметно поредел –
так нужно мэру пожилому.
В своё грядущее всмотрясь,
не нахожу разнообразья:
здесь я размешиваю грязь,
а там меня смешают с грязью.
И всё же, что ни говори,
а с климатом не подфартило:
живём в стране, где фонари
полгода сходят за светило.
И не нужны ни друг, ни гость,
а только б солнце, только б лето…
Я опрокидываю горсть
успокоительных таблеток.