Стихи

Стихи

7.40

 

Семь сорок. Смеркается. Стрёкот сверчка

чеканит пунктирную линию точек,

вкрапляя отрезки летящих тире

в затасканный временем краткий подстрочник

историй, костёр из которых гореть

вовек не устанет. Бумага тонка,

хрупки и затейливы символы веры,

но вера, что храмовый камень, – крепка.

 

Безлунная полночь. Небесный чертог

отчаянно чёрен, как замыслы чёрта.

Шалом тебе, дремлющий Ершалаим!

Шуршит шелуха теоложных обёрток,

венец из терновника не опалим

ни спичкой, ни словом. И каждый пророк,

под носом своим не унюхавший серы,

к подножью конфессий слагает оброк.

 

Семь сорок. Утреет, и вся цитадель

Дрожит, как желе, перегретое летом;

а Котель окутан туманом из слёз,

берущих начало от высохшей Леты,

и вновь неотвеченный вечный вопрос

качает божественную колыбель;

листает страницы усталая эра –

волхвует декабрь, воскресает апрель…

 

 

АНТРОПОМОРФНОЕ

 

Лето в зените. Июль тягуч и ленив.

Ночью выйдешь из дачного домика, чиркнешь спичкой.

Пузырятся лужи, исходят паром, а в них

звёзды купают свои межпланетные личики.

 

Глянешь в колодец – нет колодца. Одна чернота.

Кинешь ведро наугад – вода. Можно потрогать.

Черпаешь пригоршню, чтобы напиться, а там

отражается капля за каплей личина Бога.

 

Привкус металла во рту, и ломит виски –

не отвернуть головы от ладоней. Муторно.

Утекает вода, остаётся ржавчина – не отскрести

и не откреститься. Гаснет спичка. Разгорается утро.

 

 

* * *
уйти в полёт уйти в полёте – не одно
но завтра приоткроется окно
чуть выше и прозрачней на полтона
балконной двери стёртый шпингалет
повиснет обессиленный но нет
не сдаст ни сантиметра

 

безнадзорный
вдохнёт в себя полнеба коридор
набрякшим потолкам наперекор
начнут вращение ожившие радары
мы побежим по взлётной полосе
подвешены на божьем волоске
упавшем с головы или украденном

 

держись меня не прекращай разбег
невыносимо лёгкий человек
пройди меня не вскользь – насквозь навылет
пусть волосы скользят через кулак
не отпускай меня на день на шаг
на всполох самолётных жёстких крыльев

 

 

ВЕРБЛЮДЫ И ЛЮДИ

 

Верблюды вербуют людей, чтобы те,

зажав между ног шерстяные бока,

несли их наощупь, в густой темноте –

туда, где гора прорвала облака.

 

Верблюд к сибаритству не склонен – вода,

кустарник солянки – пожалуй, и всё,

что нужно ему, но зовут иногда

ступени наверх – их три тысячи сто.

 

Послушай, верблюд! – говорит Моисей,

Ступени для тех, кто уверовал во …!

Для вас, кораблей, есть тропа, что левей, –

там Левий Матвей ждёт бакшиш страховой.

 

Бакшиш невелик – человечья душа,

зажав между ног шерстяные бока,

должна вознестись (слышишь, крылья шуршат?)

туда, где гора прорвала облака.

 

…Верблюды и люди, скрижали топча,

встречают рассвет на Синайской горе –

одни дуют на бедуиновый чай,

другие жуют в неизбежность билет.

 

 

* * *
стеклянный мой любимый человек
я не признаюсь никогда на свете
а если чуть точнее на свету
что вижу эту ту и даже ту
которой ничего с тобой не светит

 

но в сумерках разламывая хлеб
и диффузорно повышая градус
выравнивая оный с мерой лет
чтоб сколько было столько и осталось

 

не удержусь и крепко обхвачу
бликующее в свете лампы горло
тут написать бы я лечу лечу
но я иду к дежурному врачу
изрезавшись стеклом огнеупорным

 

 

* * *
ручная мельничка исправна
лежак лежит бегун бежит
так день насущный может радовать
легко перетирая жизнь

 

скрежещет мельничка избыточна
и станционной кухни дым
нарезан кольцами и выточен
уже не кажется седым

 

и наконец она изветлива
из пальцев кровь как никогда
не будет в этом мире ветрено
проходит жернова и светленькой
сбегает со стола вода

 

 

* * *
ангел мой лубяной ледяной
поговори со мной и с той и с другой

 

только с третьей не надо не говори
у неё что ни дом то бардак внутри

 

у неё что ни день то крыло долой
собирайся бескрылый идём домой

 

 

* * *
В случайной комнате утрачены ключи,
и выключатели мерцающего света
не найдены. Не мне тебя учить
вскрывать замки, и наложеньем вето

 

лечить прямой дороги перелом
и растяженье межвокзальных связок,
но коридорным нулевым углом
пронизывать пространство над столом
и понимать, что воздух тих и вязок.

 

Не мне тебя жалеть, когда в ночи
вдруг буквы побегут по экспоненте,
как только что рассказанные дети,
как врассыпную новые мячи,
упругие до отторженья слухом,
и где-то там, торжественно и глухо,
замкнёт рассказ сухой речитатив.

 

В слепом отчаянье ударишь кулаком
в горячие слезящиеся окна,
и анфилада неслучайных комнат
потянется за слабым огоньком.

 

Но мне – любить тебя. И в интеграл
укладывать разбитые костяшки,
и слушать, как из непросохшей стяжки
сочится свет, но лампочки-близняшки
качают в два шнура пустой подвал.

 

 

ИМАГО

 

Когда врут кадавры в удушливой тьме,

а Шива колдует над куклами вуду,

осанну осине возносит Иуда,

в сердцах задувает огонь Прометей,

 

раздавленный камнем, свободный Сизиф

впивается в небо недрёманным оком

и видит, как в прах рассыпается кокон,

заснежив набухшие ветви олив.

 

Секунда, другая, крыло, два крыла –

имаго над магией, мифами, верой

летит, опыляя сверхновую эру

сверхновой историей. Вновь. Добела.