Журнальный мир

* * *

Ты — снежинка, я — снежинка.

Мы снижаемся, порхая.

Не такая уж плохая,

если разобраться, жизнь:

знай, лети себе без цели,

лишь бы кружева блестели,

да безудержно кружись.

Вейся, отдаваясь ветру,

повинуясь притяженью.

Кроме головокруженья

что тебе грозит?

Так и падают снежинки —

вниз, где черные ботинки

чавкают в грязи.

* * *

Вечером на берегу не родится глубоких мыслей:

воды всего по колено, и вообще хронотоп не нов.

Просто что-то нашептывает — течение ли, камыш ли,

и, не разобрав их слов, ты снова начнешь с основ.

И услышишь, как ветер играет с листвой в пятнашки,

и увидишь, как, в синюю гладь окунув весло,

бог проплывает на облаке в белой льняной рубашке,

и подумаешь: как тебе повезло!

Беззаботный смех доносится издалека,

и время течет в ту же сторону, что река.

* * *

Не спится долгими ночами,

когда твое родство с вещами

так помещенье освещает,

что даже лампа не нужна.

И оживает тишина,

и вздрагиваешь, ощущая,

как эта тишина живая

без хлеба, жадно пожирает

тебя. Не спрашивай, зачем:

когда я ем, я глух и нем.

* * *

И вот опять бренчать незвонкими струнами

под аккомпанемент летейских стылых вод.

По берегу бродить, глазеть по сторонам и

все повторять, пока не кончится завод:

«Ой, люли, грусть-тоска! Ой-вей, пельмень-вареник!»

Вот дом мой на песке — построен да обжит.

На кой мне это все? Что толку, если время

мой прах пережует и дальше побежит?

Ну что ж ты, Элогим? Ну, неужели туго с

продленьем на века отпущенного мне?

Вот дом мой на песке. И «кишен мир ин тухес»

незримая рука выводит на стене.

* * *

Опиши этот вечер, как можешь его опиши.

Зарифмуй его с холодом и с догоревшим окурком —

с чем угодно, чтоб только запомнить, как припорошил

снег цепочку следов и как ветер влезает под куртку.

Потому что слова — как снежинки, в них нет ничего,

что могло бы согреть в середине зимы. Разве только

грешным делом напомнят, что ты беспросветное чмо

и не стоишь тепла. А другого и нету в них толку.

Как обычно, здесь некого, незачем, не в чем винить.

Приглядись — и увидишь, как трудолюбивые парки

ловят эти слова и впрядают в пунктирную нить,

что связала тебя с фонарем и с деревьями в парке.

Будет скверно. Иного не жди. И довольствуйся тем,

что следы заметает не сразу, что, скучный и мелкий,

снег идет не спеша, что как только ты встанешь, скамейка

передарит тепло твое ночи,

чураясь заезженных тем.

* * *

Не закончить бы жизнь каким-нибудь старым дачником,

чтоб по весне, когда стает снег, каждый раз

сухую листву прошлогоднюю сбрасывать в тачку и

увозить куда-нибудь на компост, подальше с глаз.

Грязные тапки снимать, когда входишь с улицы

в свой, на детский рисунок похожий, дом с трубой,

жевать апельсин на деревянном стуле и

смотреть, как все порастает газон-травой.

В прошлом году… Да к чему ворошить прошлогоднее.

Я был прав, и она, наверно, была права.

Все что было, господи, было тебе угодно. И —

все трава.

* * *

Так поднимается солнце из вод залива,

так созревает клюква среди камней,

так понимаешь, что, если тебе тоскливо,

это север повелевает: «Иди ко мне».

Север тебя обвивает корнями сосен,

кутает в землю, поверх постилает мох.

И во сне тебя озаряет, как небо просинь:

реки должны быть серыми. И никаких холмов.

Север больше тебя. Север тебя сильнее.

Он твой отец и по праву бывает груб.

Ветер с моря становится солонее.

Корни тебя оплетают. И прорастают вглубь.

Страна Лимония

Растут лимоны на высоких горах,

на крутых берегах, для крутых.

Короче, ты не достанешь.

«Дюна», Страна Лимония

Работа окончена. Встань и иди.

Кури у ограды да в воду гляди,

как в плохо настроенный телевизор.

Сегодня в программе, как, впрочем, всегда,

репортаж из страны, где жизнь, как стада

облаков: проходя, не оставит следа,

куда никогда не дадут тебе визу.

Там, видимо, праздник: везде менты,

и женщины в небо бросают цветы.

Одну ты узнаешь стоящей в сторонке

с ребенком, которого сделал не ты.

И, снова увидев родные черты

лица со следами былой красоты,

отвернешься и выматеришься негромко.

Фонари, как лимоны, торчат в листве,

проливая на происходящее свет,

тусклый и кислый, как жизнь не с теми.

Возвращайся туда, где теперь твой дом,

размышляй о будущем и былом —

и взгляни на все это под углом,

под которым на землю ложатся тени.

* * *

Как первый час, идешь без всякой цели

вперед, и в банке плещется пивко.

Противен, как сюсюканье в постели,

и неуместен, как тупой прикол.

Но так непроницаем этот вечер,

и тишине так хорошо расти,

как будто мир вокруг и вправду вечен,

как будто Бог и впрямь тебя простит.