Журнальный мир

ЮЛИЯ ЕЛИНА

***

Дерево, бредущее по воде

В никуда из своего убежищного нигде.

Дерево, куда же ты, погоди,

Чей топор торчит из твоей груди?

Дерево, как река тебя не взяла?

На спине - огонь. На ресницах слеза-смола.

Безголосое? Молчаливое? Не тревожь…

У него три сотни годичных слоёных кож.

Но зато в реке совсем не видны следы.

Как захочешь пить, так вдоволь её, воды.

Впереди – волна, позади - кильватерный след.

Вот оно бредёт,

Вот едва виднО,

Вот его и нет.

Чтобы

чтобы надеть это платье

нужно три дня ничего не есть

чтобы войти в эти двери

нужно все о себе забыть

мир больничных кушеток

капельниц и инъекций

измельчал и стёрся

к дьяволу омнопон

чтобы тебя увидеть

надо просто закрыть глаза

потеряв триединство

времени

места

тела

***

Заговори со мной на ангельском языке.

На языке беззаветной слепой любви,

Над которой Дух парит себе налегке,

Под которым мы, сидящие визави.

Я разбираю, что говорит трава,

Как мухоловка радуется в гнезде,

Мне незнакомые ангельские слова

Только из уст твоих понимаю здесь.

Словотвори мне, нежностью облечён,

Слышишь, мелодию жизни подольше дли.

Я теперь знаю, что шептал Соломон

Медно-рыжей своей возлюбленной Суламит.

***

Немота твоя ночует за кадыком.

Срыгиваешь под утро горькую и сухую -

В подъязычной ямке лениво ворочаешь языком

И глотаешь, смакуешь её, тоскуя

По воркующей речи, сочащейся сквозь гортань,

Огибающей мир вещей, обнажающей суть явлений.

Оставайся живым или даже бессмертным стань.

Там, за кромкой луча, есть нетающий след олений.

И не сразу отступит зима перед словом «свет».

И стоит, подмерзая, вода серебром в копытце.

Возле неба полощется - «смерти нет»,

Значит, ничего с твоей единственной не случится.

АНАСТАСИЯ КОЛЕСНИКОВА

***

я в тебе заключал всех женщин, о которых мечтал,

в тебе смысл узрел, свой мужской оскал,

я тебя искал.

ты была печалью во мне и во мне тоской,

все казалась хрупкой, только издалека…

ты шумела и раздавалась

в моих висках.

ты была росой на моей траве,

рядом бил наш живой родник,

был я пастырем у души твоей и ведал, что таит

эта грусть морей.

истину, красоту, тревогу всю, желание сохранить,

вольно обессилев я нес в бреду

только бы горел твой земной очаг.

я тебя

где-то в области головы

крепко-накрепко заключал.

я служил тебе и тебя держал,

вел, спасал от извилин, игл,

покорялся звучным твоим волнам,

но однажды мне не хватило мига

и был отнят у рук штурвал.

а еще,

главное не сказал,

что в твоих глазах и лица чертах

прятал страх,

что все ветры, фразы и берега

будут другому принадлежать.

***

когда смотришь на фото близких, кого забрала земля,

спустя время, когда уже ничего не саднит,

то все равно не веришь,

что когда-то они тебя обнимали,

ощущалась их теплота,

а теперь только

тлен,

фотография,

пустота.

и судьба не та, будущность другая, вроде бы отлегло.

время немногословно ведет свой счет,

пишет все набело

и не развернется вспять.

и ты живешь,

обретаешь счастье,

чтобы вновь

когда-нибудь

в одночасье

всё его потерять.

***

отражайся в моих глазах,

падай ниц в их синее море,

стой, как стрелка на часах,

и беги, как преступник на воле.

загорайся свечой на столе,

можешь тлеть обиды забвеньем,

умирать, как жертва любви,

уходить под своим настроеньем.

на колени упав, молчать,

подниматься до неба и выше,

уходя, разрываясь, кричать

всё равно

я тебя не услышу.

МАРИЯ КРИКСУНОВА

***

Когда расплывутся линии

Судьбы на моих ладонях,

Я буду лежать в белых лилиях

И думать о том, что донья

Не так уж страшны, как кажутся,

Напрасно чертей малюют!

Когда наша сказка скажется,

Не мы, так за нас повоюют.

И даже ружье настенное

Не выстрелит в третьем акте…

Конец — это лишь переменная

В никем не доказанном факте.

***

Если можно устать от любви, то фиксируйте, братцы

И врачи скорой помощи. Вот вам моё состоянье.

Только что-то, увы, мои мысли не в силах собраться,

Разбежались по воздуху, что-то крича и буяня.

Я устала страдать от любви, и страдать одиноко,

И любить недостойного слез и чернильных стихов.

Я устала быть жертвой случайности, фатума, рока,

Безуспешно вскрывая замки от любовных оков.

Я не знаю, в какую меня отвезете больницу,

Но пускай не приходит ко мне тот, кого я люблю.

Для меня он насильник, а может быть даже убийца,

Пусть в гипотезе – это условие я потерплю.

Пусть живёт так, как хочет. Пожалуйста, братцы, не надо

Заставлять его думать, что он в чём-нибудь виноват.

Ведь любовь – наказанье и одновременно награда.

А раскрытая – это уже нечто большее.

Ад.

Время

Время летит колесницей по воздуху,

Этих коней не удержит никто.

Лет экипажи не звёздами созданы,

Солнечный свет собирал фаэтон.

Еле слышны голоса фотографии —

В них не увидеть теченья времён.

Нас захватила незримая мафия

Быстрых часов, уходящих имён.

Слишком близки два далёких звучания:

По летам я или по Лете плыву?

Время, как минимум, — это молчание,

Обращенное к большинству.

ДАРИНА МЕРЗЛИКИНА

Я посвящаю стихи подругам

не выходя за границы круга,

не нарушая пределы дней,

я посвящаю стихи подругам,

живя в навязчивой тишине.

за годом годы летят поспешно,

растет количество грустных строк,

я успокоюсь потом, конечно,

поставив в сердце защитный блок.

поверить в чудо - моя оплошность,

из ран сочится одна вода.

вся моя радость -

забыть о прошлом

но получается не всегда.

я посвящаю стихи подругам,

один на сотню, из лучших чувств,

а остальные - не их заслуга,

а тех, кого я забыть хочу.

Больше ста

я - ненужная, я - не то,

у него таких штук под сто,

с ними пьется, живется, дышится.

а со мной - скукотища, дурь,

и от штиля до жутких бурь

ни одна струна не колышется.

битый пиксель среди других,

белый шум или белый стих,

непонятная, неуклюжая.

что ему до таких, как я,

у него там свои друзья

лесом-полем гулять да лужами,

слушать грома глухой раскат,

а потом уходить в закат

по дорогам или задворками

ну а мне караулить звук.

кто я в сущности? просто друг.

и ни разу не дальнозоркая.

не гляжу в роковую даль,

мое сердце - почти что сталь,

нам, безумным, бояться нечего.

я хорошая, но не та.

у него таких больше ста.

я и среди них не отмечена.

Театральщина

немного старости на подвесках,

фантомы прошлого на стене,

еще никто не звучал так веско,

как эти флейты среди оркестра,

и контратеноры в тишине.

мне, знаешь, это необходимо,

побыть в той роли, в какой хочу,

но бархат вновь проплывает мимо,

не родилась я великим мимом,

да мне и комик не по плечу.

пока другие стоят на сцене,

гляжу с опаской из-за кулис.

живу по старой, надежной схеме,

но спотыкаюсь на каждой теме,

пытаясь речь отпустить на бис.

проходят годы и постановки,

успешно принятые толпой,

а я по-прежнему в обстановке,

где нет вообще никакой страховки,

где лучше быть не самим собой.

На окраине твоего зрения

на окраине твоего зрения

появляюсь не паче чаяния,

и в чертах моего сомнения

без труда угадать отчаяние.

осторожность и настороженность,

аккуратность да недоверчивость,

обусловлены моим прошлым и

душой моей изувеченной.

расстоянием исковеркана,

безразличием уничтожена,

становлюсь совсем лицемеркою

в ожидании невозможного.

задержав эту правду в памяти

и стучась в закрытые двери, я

так и буду стоять на паперти

на окраине твоего зрения.

ДАРЬЯ УЛАНОВА

***

Так улыбка будит фразу.

Так глаза хватают мрак.

Нам друг друга видно сразу:

Ты рыбак и я рыбак.

Так следы по перелеску

Вдруг уводят не туда.

Так судьба, закинув леску,

Тянет сердце из пруда.

Там серебряною сетью

Рябь плывёт поверх голов.

Спят в счастливом беспредметье

Твой улов и мой улов.

Светлым трепетом зовущим

Чешуя на них горит.

А внизу совсем беззвучно

Рыба с рыбой говорит.

Рыба рыбе говорит:

Не люби меня, не надо.

Всё отмокнет, отболит.

Лишь побудь немного рядом:

В тёмной жидкой тишине

Полежи со мной на дне.

***

Отпусти мою руку, мама.

Не надо меня тянуть.

Убеждать: добейся, выявись,

покажись…

Не хочу

в эту адскую ртуть,

в эту б…ую муть -

в эту вашу взрослую жизнь.

Ну не стоит, мам — 
толкать, уговаривать, торопить

да язвить,

что слишком себя жалею,

лелею и берегу.

Что, мол, хватит уже расти

и добро пожаловать под софит.

Ну, допустим, выросла.

И что я теперь могу?

Поумнеть?

Заработать денег,

увидеть Париж

или Гватемалу?

И, естественно, не умереть,

нарожать детей,

нарешать проблем…

Понимаешь, мам,

мне не то чтобы этого мало.

Но зачем?

Ну, признайся,

ну что меня ждёт ещё

под этими вязами?

Что ещё я не видела,

но оценю, оглянувшись назад?

Ипотеку четвёртой степени с метастазами

в иномарку, отдых Таиланде,

и, может, частный детсад?

Извини,

ради этого я не хочу взрослеть.

Я имею право

остановиться, засохнуть с расцветом.

Или спрятаться в скорлупу

и оттуда дальше жалеть

о 15-летней душе,

заключённой в стареющем теле этом.

Дай мне это прочувствовать

и не делать вид, что такого нет.

Что не всё бессмысленно,

кроме лиц, которые снятся.

Тут такое дело -

видишь ли,

завтра мне 30 лет.

Небо станет давить сильней.

А я устала обороняться.

Я уже как есть -

без счастливых билетов,

но в сумочке фляжка с красным.

Не осмотрен Париж,

но освоены крыши и верхние этажи.

Отпусти меня.

Всё равно не поможет.

Это напрасно.

Понимаешь, мне завтра 30.

И страшно жить.

РАДОМИРА ЦЫГАНКОВА

***

В детстве у меня было три платья:

красное, черное и зеленое.

Все китайские хлопковые, в контрастную белую клеточку,

с вышивкой спереди и пуговицами на спине.

Черное платье куплено было «на вырост».

/ в конце перестройки так поступали часто/

Зеленое - нарядное самое.

Красное - казалось тогда нелепым и не про меня вовсе,

/но тоже красивым, как все иностранное/

В целом, платья были весьма хороши и нравились до смущения.

Носить их каждый день мне не разрешалось.

Только в гости или на праздник.

Родителям, в детстве, виднее.

Красное, почему-то можно было надевать чаще,

но радости это не приносило.

Из зеленого платья я моментально выросла.

Вроде бы, оно так и пролежало новым в пакете.

В черное раза три меня обряжали, когда брали с собой в гости

/украдкой открывала большой шифоньер в чужой темной комнате

и смотрела на себя в зеркало/

В красном - пробегала лето до самого августа.

Теперь у меня в гардеробе 12 платьев, разной длины и фасона,

но ни одного зеленого.

Ни одного.

Зеленого.

P.S. Ношу их исключительно в праздники.

***

Переправа на тот берег Стикса для беременных –

по двойному тарифу.

За себя, расчудесную, почившую раньше времени,

и того, кому даже еще не придумано имени.

Только некогда: близкие не вникают в нюансы и тонкости

загробного транспорта

и жалеют финансов.

Откровенно жалеют финансов.

А потом, не хватившим монет уплатить за двоих, остается выбор,

который, впрочем, любая мать делает не задумываясь.

Поэтому, среди неупокоенных, так много женщин.

***

Стыдиться своего тела

перед человеком,

с которым однажды

занимался любовью.

Выходя в соседнюю комнату переодеться,

осторожной рукой

придерживаешь беззамочную дверь.

Спотыкается сердце

от мыслей,

что раньше

в точно такой ванной-

вытирались одним полотенцем.

Ели с одной тарелки.

засыпали обнявшись,

/даже на верхней плацкартной полке/.

Теперь же, не знаешь, куда себя деть

в не своей квартире.

Какие нормы следует соблюдать

при общении с человеком,

который-

помнит тебя несовершенным,

угловатым,

на несколько лет моложе,

отзывчивым и горячим.

Который знает о чём ты недоговариваешь,

чего боишься.

Который, тоже в твоем присутствии

теряется и стыдится:

шрама от грыжи,

полуседого паха,

запаха дезодоранта,

лысеющего затылка,

стоптанных зимних ботинок,

звонков со второй работы

и безуспешных попыток

стерилизовать близость.

***

«Лошадь сдохла – слезь»

индейская пословица

Лошадь сломала ногу во время скачек.

По закону жанра, /из гуманных соображений/

её пристрелили.

Впрочем, это ни сколько не помешало хозяину

продать мертвую, на блошином рынке

в ближайшие выходные.

Я проходил мимо.

Я много и часто гуляю в той части города.

Люблю, знаете ли, улицы в средиземноморском стиле,

парки, с давно запущенными газонами,

гирлянды постиранного пастельного

между соседними крышами.

Ну и конечно же рынок! Куда без него?

Ни где более вы не найдете черного кардамона,

африканского перца, дикого винограда,

тибетского серебра, по возрасту -старше моей прабабки.

/царствие ей, и здравия всем живущим/

Я шел за шафраном,

зеленым и белым перцем.

Но группа мужчин мне преградила дорогу.

Самый ушлый из них - продавал мертвую лошадь.

Пока еще всю целиком, хотя был покупатель

на шкуру и кости.

В этот момент она на меня посмотрела.

Чужая.

Мертвая.

Лошадь.

С живыми,(!!!)

Живыми глазами.

Но никто не заметил. Я растолкал локтями зевак,

наступил на ногу тому, который хотел купить шкуру и кости.

Я предложил вдвое больше.

Ушлый, отдал мне уздечку,

С ухмылкой, мол, эти грингос,

готовы платить за ветер.

Тут она встала.

В напряженном молчании мы покидали рынок.

Я и не мертвая лошадь.

Люди нам вслед крестились, призывая Санта Муэрте.

Что еще вы хотите услышать?

Моя мертвая лошадь ест красное мясо.

Не пьет ничего слабее 40 градусов,

За исключением чая.

/Вы представляете в каких количествах

теперь его закупаю? То-то же!/

Теперь мы гуляем вместе.

Печаль и беда отступают там, где проходим

Я и моя /для других мёртвая/ лошадь.

Она не знает усталости.

Берет с легкостью любые препятствия.

Вытаскивает меня из таких неприятностей,

о которых, не сейчас и не здесь.

А вы говорите - слезь.