Журнальный мир

Евгений Туренко, поэт и педагог, умер в 14-м году, а я до сих пор наблюдаю: как меж этими ипостасями изменяется равновесие сил. Т.е. как недавно узнавшие о Туренко формируют себе облик его.

Педагог – тот, кто не оставляет следов. Поэт – видимо, только следы. Равновесие не меняется: ученику не оставить себя, иначе он не станет собой, стихотворению не отдать себя, потому что не хватит места словам.

Развитие поэтики Туренко, по-моему, происходило по другим следам, как ни странно. Он (если я не вру) не любил резких изменений в ней. Говорил, мол, что ты вот, Комадей, мечешься и подражаешь, а он тихонько подглядывает в щёлочку возможных изменений – что будет, если… От этого вглядывания его поэзия – суть концентрация и точность словомысли.

Учился ли он поэзии у своих учеников или учителей? На личностном уровне – безусловно. В поэзии же – одна жёсткость-нежность-точность, где нет места обучательным экивокам.

Вижу поэтику Туренко как ясную кристаллизацию – органическое развитие формы, по Флоренскому. У меня звучит как банальность. Когда идёшь сквозь неё насквозь, банальность становится чистым даром.

За 30 с небольшим лет во внутренней форме его стихов выкристаллизовалась пульсирующая теснота. Пройдёмся по уровням тесноты.

Основные слои лексики – библеизмы, жаргонизмы и местоимения. Последние нейтрализуют остальные. Или меняются значением: наоборот.

Библеизм может быть так же вульгарен, как и жаргонизм может быть одухотворён.

Местоимения, конечно, двояки: они сохраняют тайну, но сами являются неизвестным, потому что любая адресация соскальзывает с них. Когда Туренко настойчиво помещает местоимения в смысловые центры стихотворений, они становятся почти религиозными символами другого Другого.

Словосочетания – сломанные или возрождённые фразеологизмы, откликающиеся на соседствующие фразеологизмы, чтобы удержаться в смысле.

Предложения, где субъект предикату – волк, бревно и товарищ. Т.е. где замена незаметна, но изменяет всё: «если ты будешь со мной – на ты,/ я тебе буду – я».

Строфы, если брать кристаллы Туренко, восьмистишия, – повторяют друг друга неточными зеркалами. Зачем отражать то, что уже есть?

Такая поэтика фрактальных кристаллов, в которых подобие вмещает в себя сходство и отличие.

Явное исключение – последняя книжка, где Туренко направлен текстами к божественному, в земном – к собеседникам/ученикам, оттуда некоторая отрешённость, граничащая с фривольностью.

Вероятно, это тоже подобия – асимметричные.

Только в конце написания заметил, что так и не указал, откуда же начала прорастать внутренняя форма поэзии Туренко? Я не знаю, поэтому придётся отшучиваться: от туда и до туда.

Руслан Комадей

* * *
Корова моя, корова… я скоро буду
кормить и доить тебя, и пасти телёнка,
а не предаваться пьянству, тоске и блуду,
и стану простым и вещим, моя Бурёнка.

А также… цветут ромашки, и пахнет утром
навозом и сеном, едва загремит подойник.
И, кроме всего, надеюсь казаться мудрым,
продольным и терпеливым, как пятидольник.

От парнокопытной зги до парного лета,
уж если не сладок вкус, как сочна мелисса,
то – дождик недолго, поэтому есть примета,
молочная, как – не знаю… Попробуй, Лиза!

* * *
И до смеха недотрога,
жалость натощак,
от святого до слепого,
ладно, что и так –

откровенно, одиноко,
снежно и свежо…
А живешь, конечно, плохо,
то есть – хорошо.

* * *
Ты знаешь – что будет? – ты знаешь, а веришь иному,
молчишь непонятно, а то и читаешь Сапфо
в другом переводе и ходишь подолгу по дому,
родному тебе наизусть, да и фю на него.

Увы – а не жуть, как на радостях от невезухи,
уже насовсем переспорить себя ни во что,
как «не» уличая в кровях натуральной науки –
в слепую занозу кромсая сырое бревно.

А то не дрянно воевать рукопашную пьянку,
до всякого корня взыскуя в сердцах благодать,
а то выворачивать самоё суть наизнанку,
а то про печаль непечатную вдрызг пропадать

и важности клянчить взаймы несмешно и недолго,
как будто – взаправду больное умея рядить,
родимое чмо продерёт откровенное горло
и лаяй, покуда не грянет забвенное цыть.

Не милость себе наяву, как по слогу спасенье,
и это притворство не лжет ни малейшей земли.
А слаще воды вопросительное разночтенье,
и голоса нет, или тяжесть легка, и люби.

И Вольфганг в день ангела соло воздаст Амадею,
немногою давностью теша в-седьмых по себе,
и прелесть, вникая под ноготь, замуслит затею,
и благостный Гриша с поличным почтит Оливье.

И ты – повторишь наобум, как бесячий обычай,
тогдашнюю жалость бесполых обид и побед:
ля-ля и ля-ля,- на письме неразъёмных различий.
Простится ли эта беспечность? Наверное – нет.

Песенка

Истекут пылинки лет
или – неолит.
Относительно до нет
небо не болит.

Выйдет эхо по грибы –
ни себе зима!
Неужели жили мы?
Ни «ау», ни «а»…

* * *
Не надышаться голосом – воздух сужен
ли? Однородный свет – ни о чём, и – нем.
Чистую правду честно следить по лужам –
было бы с кем…

Якобы, воробей за себя сгодился.
А продолжай по памяти первый взгляд,
и слепота изысканна – наугад.
Твой престарелый я навсегда родился.

* * *
Осень уже в пределах,
жёлтая – как живая
в иниевых пробелах,
крапинках возле края.

Что за октябрь в июне
снится, не просыпаясь,
льётся, как небылицы…

Листьями облетаем,
прячемся каждым корнем,
всё про себя мы знаем,
а ничего не помним.

Литера

Где Божнев – там и ты,
и снег идёт сквозь свет,
и смерть скликает сны;
пойди – пойми её.

Любовь страшней, чем Фет –
черна до хрипоты,
и снег идёт сквозь свет.
Вот, собственно, и всё.

Псевдовосьмистишие

Я бы тебе показал язык,
искренний, как сморчок.
Но нет у меня зубов, чтобы так
в прятки играть с тобой.

По белу лету идёт слепой,
тычется, как дурак,
тростью во всё, что ни есть и нет.
Поговори со мной.

* * *
это ртуть закипает в нуле
или сон в незакрытых глазах
или сеять следы в пустоте
или трогая эхо в словах

или ведьма одно ворожит
а случается наоборот
чахнет цвет измельчается быт
и кузнечик потьмы стережёт

это рельсы текут по воде
это небо равно январю
или буквы шуршат в немоте
я не помню тебя а люблю

* * *
Что ли уже ночь, или всё ещё слепота…
Вспомни проклясть на милость да и прости ни с чем.
Вначале был понедельник, потом упадёт листва.
Хочешь, скажи – что есть. Но не обманись насовсем.

Или – поверь скорее, а то настанет вчера.
Твой несусветный ангел что же так нищ и тощ?
А если первична курица, то ввечеру будет дождь.
Иноязычней Псалтыри лёгкая мыслям вода.

Но не жалей о времени, имя ему – ничто.
Хлеб измельчится, влага покроется млечною тьмой,
тонкая птица взлетит надо всею от края землёй,
эхо перелистает в бледных ветвях окно.

Не зачерпнуть повторений, и страшно – как до Рождества.
Маленькая Рахиль своей не знает стези,
и забывают облик и отзвук пальцы – возьми!..
Разность цветёт в стекле, как будто там глубина.

Так уж легка стыдоба колыбельной отрады твоей –
взвешивать слёзной щепотью дырявую тень на гвозде.
И не припишет по жизни в строку отдалённый Матфей
слога, чтобы прочесть часы в никаком числе.

Путешествие

Татьяне

Помолчи, постарайся, прости – я
идиот. Потому что Россия
отвечает всегда не со зла
из дупла,

где кукушка троится медведем.
Мы опять мимо времени едем
и гортанную песню орём
не вдвоём.

Тень

Липкая неприязнь
скажется слепотой.
Рознь – наградная казнь.
Не уходи, постой.

А не дразни беду
В кровь или по пятам.
Я за тобой приду
сам.

Возвращение

Ходит тень не за спиной
И не по пятам
А то днём то стороной
И по сторонам
Всюду каменный пейзаж
Травы и древа
Разговор прекрасен наш
Ты всегда права
А бывает что дождём
Смоет взгляды с глаз
Постоим и подождём
И пойдём от нас
Мы пойдём не по грибы
А не по грибы
Начинается июль
Чистый как январь
И бесснежные следы
Удалятся вдаль
Уж такое бытие
Было наяву
И ещё такая боль
Буква невпопад
Не печалься ангел мой
Каждый будет рад

Сонет ночного мотылька

Одно из трёх – второго не дано,
как не потрогать времени. Ни много
не запретишь сомнения земного,
и классика написана давно.

Привет и вам, тагильские козлы!
Всё снится – всё, событья никакие,
приложные, и все себе чужие.
А Божий страх пронзительней иглы.

Но смерти нет – как сказано тебе…
И, млечно и пожизненно витая
по мысленному свету своему,

как будто в насекомой слепоте,
и блин-душа твоя глухонемая
мерещится недолго наяву.

Прощальная повесть

и Фро тебя храни не так уж скуки ради
или на брудершафт сочувствуя с другими
а всё не уличишь ни зги в ответном взгляде
и всякое своё не суть а только имя

авось не произнесть ни пользы ни эпохи
сладка съестная соль ночного снегопада
подумаешь зима дела конечно плохи
но кажется теперь как в точности не надо

Отчизна есть печаль без возраста и места
преклонный муравей не знает по-шумерски
торговля хороша да ощущенья мерзки
и не продолжить дня как не поправить жеста

а скоро Старый Год но так себе яснее
как вчуже наяву ни звука ни извета
хрустальный паровоз в окрестностях Сиднея
морочит синеву безоблачного света

Истолкование

Стихи написаны, бумага сожжена –
Ни ясностей, ни разности, а скука
Заходит без зазрения и стука,
И я бегу от букв – – до темна.

Но мнительная что ли правота,
Сопутствует издёвкою на вырост,
Сочувственно, что Бог Себя не выдаст –
Как и всегда, или как никогда…

……………………………………

Тупые дети тщательней – в разы,
А злее чуть ли не на непорядок.
И полон взгляд изнанок и подкладок,
И не нарочно тикают часы.

И вне страниц – – где тихо плачет Таня,
Большой словарь, и дым от папирос,
Стоит сутуло тень моя немая
Наверное, не утирая слёз.

Изображение

Булыжная, как мостовая,
Идёт война, не уставая,
Внутри и вне
Деревни, города, державы.
Мечи тупы, снаряды ржавы,
А дни в окне…

А не жалеем и не любим,
Война так любопытна людям,
Что до войны
Была война, совсем такая,
Что от поллитры до Китая
Не снились сны!

А все ответы были немы,
И все улыбки – мимо темы,
И съеден стыд.
И смерть стояла кроме храма,
Смотря и искоса, и прямо.
Сейчас стоит.

* * *
Непоправимый свет
В проволочном нутре.
Прошлого в слове нет.
Голос искрит вовне…

Лагерной суки взгляд.
Тошный под небом лай.
Чёрный бушлатный ряд.
Как ни прощай – прощай.

Примечание:
Руслан Комадей – поэт, культуртрегер. Публиковался в журналах «Воздух», «Носорог», «Волга», «Урал» и интернет-изданиях. Один из организаторов ландшафтного фестиваля поэзии «Вода и вода», редактор издательства «Полифем», соредактор журнала «Здесь». Живёт в Екатеринбурге.