Стихотворения

Стихотворения

* * *
Нет печальнее встречи напрасной.
После долгих хождений по кругу
Ничего, кроме «здравствуй» и «здравствуй»,
Мы сказать не сумеем друг другу.

Нет гуманнее боли мгновенной:
Резануло и – больше не больно.
И пойдешь ты – загадка Вселенной –
По какой-нибудь улице Смольной.

 

* * *
Он долго говорил о Блоке,
К Петрарке возвращался вновь,
Когда уже свиданий сроки
Кричали: нужно про любовь!
И Тютчев мне врагом казался,
Когда цитируя его,
Мой друг печально улыбался,
Не добавляя ничего.
Возненавидев Мандельштама,
Себя пытаясь обмануть,
Ждала-ждала, что эта драма
Закончится когда-нибудь.
Ведь что-то, но должно случиться!
Когда он все же прочитал,
Что я души его царица
И мыслей вечный идеал,
Уже без боли и досады
Махнула весело рукой –
Что «мне тебя уже не надо»,
Сказав Цветаевской строкой.

 

* * *
Среди всякого прочего
Раздаются звонки в тишине.
Это кто ж так настойчиво
Прозвониться не может ко мне?
Мне ни грустно, ни весело –
Я не жду, не готова к вестям.
А душа моя – месиво,
И ее не собрать по частям.
И не сделаешь лишнего
Шага, если стоишь на краю.
«Я звонил. Ты не слышала?» -
«Я стирала… Рубашку твою».

 

* * *
Быть может, лучше в Штатах вилла.
Но от сравнений воздержись.
Ведь ты сама себе варила
И этот суп, и эту жизнь.
Быть может, лучше в Аргентине –
И в это искренне поверь.
Но яркозубому мужчине
Ты также открывала б дверь.
И так же бы смеялась точно
На авеню или на стрит,
И также плакала бы ночью,
Проверив, крепко ли он спит.

 

* * *

Маме

Холодея, тая и сгорая,
Губы искусав и вкривь и в кровь,
Ты права – я, может, и не знаю
В самом деле, что же есть любовь.
Но за то, что любящих терзала
И от них открещивалась вновь,
Больше, чем ты про любовь узнала,
Знаю я теперь про нелюбовь.

 

* * *
А снег идет, как в горных Альпах.
И мы – на самой вышине.
И ничего уже не жаль мне.
И все, что нужно, есть во мне.
И из окна лицо возвысив,
Победная (как князь Олег),
Быть может, потому, что ты здесь,
А, может, потому что – снег,
Гляжу. И вижу очень много,
И большего ты мне не даешь –
Собака, улица, дорога -
День, как законченный пейзаж.
Земли и неба не касаясь,
Я смертности избегну вновь,
В самодостаточность спасаясь,
Как в разделенную любовь.

 

* * *
Ты легка и воздушна, как почтовая марка,
Ты нага и стройна, как Лилит,
Ты бледна и прекрасна, как в романах Ремарка,
У тебя обострился бронхит.
Завари эвкалипт на продымленной кухне,
Мимо зеркала, шкафа и вдоль
Коридора, как моль, и к кровати, и рухни,
И расслабиться телу позволь.
И смотри в потолок, потому что он белый.
Чистота не спасает, но все ж
От нее как-то легче и духу, и телу,
И, глядишь, до утра доживешь.
И выкашливай сгусточки жизни вчерашней,
И дыханье на миг задержи,
И пойми – это вовсе не кашель,
Это освобожденье души.

 

* * *
Все отвести рукою –
Чем дух томился.
И жить в таком покое,
Какой не снился.
Где намечалась завязь –
Плоды пожаты.
И рядом те остались,
В кого вросла ты.
Те близкие, с кем врозь бы
Не есть нам хлеба.
И безо всякой просьбы
Смотреть на небо,
И подводить итоги
По той причине,
Что Бога видеть в Боге,
А не в мужчине.

 

* * *
И не важно – сколько лет ему,
И на какие он говорит темы,
А вглядишься пристальней и поймешь вдруг –
…………………………………………………Этому –
Да – могла бы посвящать стихи и поэмы.

И выйдешь в ночь, ресничками глупо хлопая, –
Поскорее до дому добраться, в нору забиться.
Зарожденье стиха – техника допотопная:
Или чтоб больно, или… ничего не случится.

Не хочу ничего, а лежать и читать книжку.
Пусть все страсти в кино там и в литературе.
Мне хватило уже через край, хватило с излишком.
Было много действия, а я созерцательная по натуре.

И теперь, когда ощущаешь, что происходит важное,
И заклинило – так это ясно, что аксиома, не теорема…
Повернуться спиной, чтобы в ночь, чтобы прочь от каждого,
К кому вдруг почувствуешь – стихи и поэмы.

 

* * *
Сжаться, воздуха лишаясь,
И запомнить наизусть:
– Уезжаю. – Уезжаешь.
Не вернешься. – Не вернусь.

Ты в словах не хочешь штампа
И штампованной судьбы.
Будут память жечь то рампа,
То дорожные столбы.

Будет утро, будет вечер,
Будет смятая кровать.
Будут руки класть на плечи,
Будут в губы целовать.

Что же ты, Карамболина,
Так безжизненно глядишь?
То березка, то рябина,
То Россия, то Париж.

 

* * *
Просто время такое, когда все ложатся на дно,
Погружаясь в жару, в раскаленное, знойное лето,
Уезжают на море и пьют «Изабеллу» – вино
Кровяного, венозного, темно-вишневого цвета.

Забывают звонить, забывают писать, без следа
Растворяются в воздухе, как отзвучавшее скерцо,
Пропадают, линяют, чтоб их не заела среда,
Словно дети под стол, словно можно куда-нибудь деться.

Будут вены вскрывать, будут в голос окрест голосить,
Будут помощи ждать и смотреть тяжело и угрюмо.
Только это потом, а сейчас не находится сил
Ни на то, чтоб страдать, ни на то, чтоб о чем-нибудь думать.

 

* * *
Нарушив долгих дней закономерность,
Я покупаю платье без примерки.
Не надо проверять меня на верность.
Я, может быть, не выдержу проверки.
Я, может быть, не выдержу разлуки
И побегу за первым за похожим,
И буду говорить: «Какие руки…»
А он мне будет говорить: «Какая кожа!..»
И буду с ним ходить по ресторанам,
Заказывая очень дорогое,
Довольствуясь мучительным обманом
И письмами тебя не беспокоя.
И это платье розовое, в блестках
Надену и пойду легко и гордо.
Он раздражится, скажет: «Слишком броско».
А я ему скажу: «Пошел ты к черту!»
И он ответит мне такую скверность,
Что даже не хочу запоминать я.
Ведь я-то знаю, что такое верность –
Ночь, музыка и розовое платье.

 

* * *
Ты звонишь мне с Монмартра.
Для меня – всё равно что с Венеры.
Хотя слышно, как будто
На кухне соседской сидишь.
Дождь почти перестал.
Облетают московские скверы.
Я России не знаю,
А что говорить про Париж?..
Знаю только Москву.
В тёмно-красной потёртой ветровке
Исходила её, в бурых лужах печали топя.
Я любила тебя
На Арбате и на Маяковке.
И пока они есть,
Они помнят меня и тебя.
Я любила тебя
И на Чистых, и на Патриарших…
Слишком дорого это –
Молчать-то, с Монмартра звоня, -
Говори, не молчи.
Мне теперь уже больше не страшно,
Потому что в Москве
Больше некому бросить меня.

 

* * *
Когда мы будем знамениты,
Когда мы встретимся в Брюсселе,
А, может быть, и в Амстердаме
(Не вижу разницы сейчас),
В широкополой чёрной шляпе
Ты улыбнёшься: «Дорогая!
А ты совсем не постарела,
И так же светятся глаза».
И спросишь: «Как живётся с мужем?
Как дети?» – Я скажу: «Спасибо» –
И разузнаю между прочим –
С кем ты теперь, в какой стране,
Надолго ли в Брюссель, и после,
Своим блистая обаяньем,
Какие покорять широты
Отправишься…. Ты, как всегда,
Отшутишься и, растворяясь
В прохладном воздухе брюссельском,
В широкой шляпе, о которой
Ты с ранней юности ещё
Мечтал, работая на образ
Неотразимого мужчины,
Прославленного ловеласа,
А я ложилась в штабеля,
Одна за всех, кого потом ты
Любил, и снова ускользая,
Ты скажешь вдруг: «А я недавно
Тебя читал. Ты – молодец».
И будут хлопать двери бара,
И будут проезжать машины,
И я пойму, что не напрасна
Любовь, ушедшая в стихи.

 

* * *
Ты! Появленье твое ударом
В грудь! Ты опять – ничей!
Сколько ночей пропадало даром!
Боже! Каких ночей!
Чайных, медовых, московских, вьюжных,
Снег забелит висок,
И виноградных, цикадных, южных,
Словно вино в песок.
Словно уходит вода меж пальцев,
И не напиться, нет!
Самый пропащий из всех скитальцев,
Самый далекий свет.
Сколько же можно до дрожи в теле
Ночью бояться дня?
Сколько же можно на самом деле
Так не любить меня?!
Но никакая твоя измена
Мне уже не страшна:
Я не из тех, кто вскрывает вены -
И без того грешна.
Я промолчу – ты вернешься снова
Что-то еще понять.
Я-то ведь знаю, что только Слово
Может судьбу менять.

 

* * *
Самолетик по небу летит,
Оставляя черту за собой.
Мой ребенок на небо глядит,
Потеряв аппетит и покой.
Голубая прорезана гладь.
«Дай мне, мама, достань мне его!»
Так по-детски, так сильно желать
Не умею уже ничего.
Выживай, извивайся, лукавь,
Но одно не пускает на дно:
Все возьми, только это оставь –
Самолетик, ребенок, окно.
Сын играет, допив молоко.
Самолетик уже далеко.

 

* * *
Они за стойкой что-то пьют,
Такие оба разные.
Над ними парки нити вьют,
Свою добычу празднуя.
Эх, жизнь верёвочкой завей,
Метелью или вьюгою…
Один уйдёт, уйдёт с моей,
Эх, с лучшею подругою.
И я махну ему рукой,
Ловя губами льдиночки,
Чтоб не осталось никакой
В душе моей сориночки.
Ну, а другой подымет бровь,
Весёлую, красивую,
И я несчастную любовь
Сменяю на счастливую.

 

Памяти Великой княгини
Елизаветы Фёдоровны

Да что ж она – дармштадская принцесса –
Могла бы изменить в моей стране? –
Где в очаге вселенского процесса
Внутри себя – любой – как на войне.
Где словно в прорву – красоту и нежность,
Где даже милосердье и любовь
Не пересилят эту безнадежность –
Террор, и революцию, и кровь.
Где вечно буераки и окопы,
Где ничего не знаешь наперед,
Где первая красавица Европы,
Смиренная, в монахини идет.
И кто б здесь только не искал дорогу,
Свернет он кверху, прочие забыв.
Куда идти в России, как не к Богу?
Во все другие стороны – обрыв.

 

* * *
Я много книжек прочитала,
Писала и стихи, и письма…
Ты мне не верь. Я знаю мало.
Я ничего не знаю в жизни.
Ты знаешь больше, знаешь лучше.
Надежнее твоя наука –
Когда ты в детстве кошек мучил
И в сусликов стрелял из лука,
Сбегал из дома, на вокзале
Жил или спал со шлюхой, греясь,
Когда тебе под дых давали,
Когда тебе давали в челюсть,
Когда и ты, уча удары,
Их отрабатывал на слабых,
Когда, смуглея от загара,
С усмешкой говоря о бабах,
В армейской жарился казарме
На высоте горы восточной,
Когда ты размышлял о карме,
Но, выживая, жил по-волчьи.
И брал веревку или «травку»,
Когда считал, что жизнь пропала.
А я читала Франца Кафку.
Но жизни я не понимала.
Мне рядом быть не хватит силы,
Меня отбросит – как волною.
И все-таки ты будешь, милый,
Жить по написанному мною.

 

* * *
Моя ранняя любовная лирика
Так и норовит перейти в постпозднюю:
Водит меня по кофейням,
Смотрит ностальгическим взглядом,
Дарит конфеты «Коркунов»
(Таких в нашей юности не было).
Всё равно ничего у неё не получится!
Но пасаран! Враг не пройдёт!
В огне брода нет!
Победа будет за нами!..
… Ну, разве что только вот это
………………..одно стихотворение…
Да и то – верлибром.

 

Стрелочница

Нине

Ото всех отдалиться, забыться.
И своих, и чужих сторониться.
Только домик, крыльцо и собака.
И вода из железного бака.
Печь топить и смотреть на поленья
Без обид, без потерь, без волненья.
Но… Ты слышишь, как движется поезд,
Рельсы глухо гудят, беспокоясь,
И тебе эту дрожь отдавая.
Ну, иди – ты одна тут живая!
Ты одна переводишь тут стрелки.
Все другие заботы так мелки!
Все другие земные заботы…
Нет ответственней этой работы.
Без обид, без потерь, без волненья.
Мир беспомощен в это мгновенье,
Как младенец, и сон его сладок.
Но поддерживать надо порядок.
Через годы, разочарованья,
Через страны, моря, расстоянья,
Через травки-былинки, планеты,
Через все мировые секреты,
Кои знать тебе вовсе не нужно,
Чтобы с Небом сотрудничать дружно –
Только сделать движенье рукою,
Дисгармонией не беспокоя
Мир. Чтоб не было в мире трагедий.
Поезд дальше промчится, проедет.
Огоньки его скроются где-то…
Не ищи никакого ответа.

 

* * *
Какие ночи, Боже мой, какие ночи!
Весенний воздух опьяняюще порочен,
Москва сияет, как в пятнадцать лет и в двадцать,
И я по-новой научилась улыбаться!
Хотя уже не попадусь на этот ребус.
Ты здесь когда-то останавливал троллейбус –
В неразрешенном безо всяких правил месте –
И мы с тобой туда запрыгивали вместе.
Мы целовались, потому что были живы,
Смотрели с завистью на это пассажиры!
Какие ночи, Боже мой, какие ночи!
Зачем же ты опять на мне сосредоточен?
Я не хочу, не покупай гвоздик ли, роз ли!
Я знаю все, что было до и будет после.
Не обольщайся тем, что я смеюсь, как прежде,
Смех не имеет отношения к надежде.
Я просто вспомнила: твой взгляд под легкой челкой
Еще цинизмом зрелых лет не перечеркнут…
Давно задушенные чувства на минуту
Вдруг оживут, летя по этому маршруту!
Чего ты хочешь от меня? Чего ты хочешь?
Зачем ты голову мне голову морочишь?
Чего ты хочешь от меня? О чем ты плачешь?
Ты ничего уже в судьбе моей не значишь…

 

Диптих

1.Довоенное

Ветер треплет воланы фартучка,
И на миг загляделись все,
Как хохочет официанточка
С дальнобойщиком у шоссе.

Не люблю пересуды-сплетни я,
Но поскольку сказали уж:
У нее близнецы трехлетние
И какой-то случайный муж.

Даже тополь, зачахший, тощенький
От улыбки ее цветет!
Но жена есть у дальнобойщика,
От которой он не уйдет.

И хозяин бензоколоночный,
То ли Гагик, то ли Руслан,
В безнадежной досаде водочный
Опрокидывает стакан.

И не знаю я – мудро, глупо ли
Дать увянуть своей красе
В Мелитополе, Мариуполе
В белом фартучке у шоссе…

2.Военное

«Градом» срезано тополь-деревце…
И пожаловаться кому ж?
Дальнобойщик пошел в бандеровцы,
В ополченцы подался муж.

Как история дальше двинется?
Неизвестен ее маршрут.
Мама в Белгород, свекор – в Винницу
Переехать с детьми зовут.

А Руслан тех и этих весело
Заправлял – был своим везде! –
И за это его повесили –
То ли эти, а то ли те…

Ну, а с ней поиграли – бросили…
Как-то выжила – Бог помог –
Неприкаянной Новороссией
На развилке у трех дорог…

 

* * *
Холодно. Ветер.
Жёлтые фонари.
Чем в эту пору
Греть себя изнутри?
Холодно. Кризис.
Мало в кафе людей.
Как же нам выжить?
Нет никаких идей…
В «Хлебе насущном»
Хумус, горячий чай…
Летом – грешили?
Осенью – отвечай.
Отогревая
Руки-ладонь в ладонь…
Господи,
Мизансцену мою не тронь! –
Сколько позволишь,
Столько продлится, чтоб
Жизни конечной
Не охватил озноб.
Ляжет на лица
Отблеск от фонаря.
Буду молиться,
Чтоб ничего не зря,
Чтобы он вынес
Жизнь и со мной, и без…
Хумус мой..цимес…
Белый песок с небес…