Журнальный мир

ЩЕДРИК

Пока анисовой виной

до ободка наполнен глечик,

впадает выговор ночной

в листвяный шелест польской речи,

в ракушку уха,

в завитки

песка, дробящего минуты,

в явленье царственной реки

с гортанным криком диких уток.

И в потаённые ходы

едва намеченных прожилок

с предощущением беды,

покуда счастливы и живы.

Из этой замеси густой

в цветные проруби стаканов

нырнёт рождественской звездой

сухая звездочка бадьяна.

Чтоб удержавшись на плаву

и губ коснувшись ненароком,

тебе шепнуть, что я живу

вне места, имени и срока.

ШАР-ПТИЦА

Всю ночь стою столбом,

офонарев.

Весомые константы на дворе

подвижней, чем трава и мошкара.

И плоскость кровли, и объём шатра.

Осознанно крошится потолок.

На одинарных рамах и двойных

дрожит стекло.

И падает лубок,

затем что гвоздь не выдержал стены.

И утром не подумаю присесть.

Бревенчатый дебелый сопромат

вращается по кругу наугад,

то к лесу повернёт, а то бог весть.

И в том бог весть

взлетает белый свет

как птица или шар. Одно из двух.

Сводя перемещение на нет

и фабулу, и зрение, и слух.

Теперь и мне туда нужней всего,

в шар-птичий расширяющийся круг.

Не потому чтоб я её…

но вдруг

она меня не меньше моего.

Вот-вот узнаю, кто кого любил!

И белый шар уходит из-под губ,

дробящийся

и возведённый в куб

по мере откровения и сил.

ПЛОЩАДНАЯ КУРКУМА

Всё лучше, чем в вечерней сказке,

придуманной позавчера.

Заплодоносил кедр ливанский,

проросший посреди двора

от скрещивания черешен

с невыразимою тоской –

чей смуглый лик почти безгрешен.

Не больше грешен, чем левкой,

чем крестоцветное семейство

вдоль крестоносного пути.

Конгениальное в злодейском,

дешевле было бы найти.

И терпкий дух Тутанхамона

наискосок пронзает двор.

В моих широтах вне закона

мускат, стреляющий в упор,

порыв санталового ветра

и площадная куркума.

Но дух не призовёшь к ответу

за грех сведения с ума.

Он беспокоен и под кедром

привык искать земной покой,

его соломенные дреды,

напоминают наш левкой.

Мы все задумывали вместе:

ливан, черешни и тоску –

так не везло ничьей невесте

и никакому кошельку.

ШКОЛА ЧЕРНИ

Это каждый охотник желает, лупцует и хлещет,

чёрно-белую радугу мнёт, разбирает по пальцам,

это беглость,

врождённая выучка неандертальца,

школа черни (почтение, Карл)

и подобные вещи.

Под землёй где-нибудь глубоко,

под водой и под рифом.

Совершенно, секретно, являясь другим наизнанку.

Не услышишь ни звука, быть может,

но выдохнешь в рифму,

вековечась, как пыль,

и струясь, как песчаные замки.

Оттого уже сладко,

что терпко внутри или горько.

Зарекаясь любой тишины,

рядовой и матросской,

выходящее вон

разорвёт и подёрнется коркой,

проникающим слоем забвения,

грунта и воска.

Кем уйду от тебя –

Магометом, горой или мышью,

облетевшей кувшин,

чёрно-белым (взле)тающим рядом.

Это каждый фазан догадается,

если услышит,

если ты, отрицая, продолжишь меня,

если надо.

ШЕЛКОПРЯД

Прилетай ко мне, шелкопряд,

мимо Огненных гор вдоль реки Меконг.

Это звук и русло сточной воды

и остывшие камни в один гнилозубый ряд.

Длинный список щебня, навеки почивший лонг

и над ним затрепещут твои черты.

И пыльца вспорхнет, как иланг-иланг,

оживляя солнечную струю.

Скажут, парус белеет в чужом краю,

а тебе, однодневке, менять жилье

пропадать между чёрным и голубым.

Промолчи, что прядёшь суровье.

А шёлк

выдыхаешь порой. Как дым.