Стихотворения

Стихотворения

Перевод с украинского Станислава Бельского

Змейка

Грузчики и портовые работники сняли девушек на вечер.
Угольно-чёрная палуба застелена пледами;
Бутылки и пакеты с соком, аккордеон; одна девушка
Выгибается, завязав футболку узлом.

Возле самого берега колышутся сети,
Словно кто-то охотится сквозь сон, вслепую, медленно
Танцуя.

Говори, бормочи, зови меня, Змейка,
Пока я ещё не проснулся.

 

* * *
Маленькая Людка – помнишь эту чумазую соседскую девочку? –
и пёс, который приплёлся за твоим сыном,
……………а потом
исчез во время одной из зимних рыбалок, –
может, они приходили только к тебе,
чтобы ты смогла потом узнать их там?
……………Человек,
человечек и животное – так вы
и стоите перед Ним, вымытые,
нарядные,
словно семья у фотографа, и щуритесь,
и пытаетесь рассмотреть Его в мерцающем,
предпоследнем Его свете.

 

Дом

1.
Охотничья дорога, мощёная старым камнем: когда-то
называлась Бароновкой – теперь “Барановка” – хотя какие уж
тут бараны?
Всё упрощено до двух тактов, и лес
просматривается насквозь.
Суровые мужчины в клетчатых рубашках сидят верхом
на кентаврах, скрещенных из тракторов и мотоциклов.
Дождёмся вечера,
когда нас плотнее окружит зелень, и лучи
света возьмут под колени и под мышки, медленно
поднимая. И то,
что шуршало в темноте, заговорит.
Старый навес из почерневших досок будет посольством
мудрецов, которые варят сыр для ребёнка.
Лёгкие, избавленные от мелких желаний перед
лицом того, кто достоин вечной славы, ляжем
спать между овцами, чтобы утром
повернуть в сторону дома.

2.
Так далеко не долетит пуля, а я вижу тебя:
ты спускаешься между деревьев, несёшь спелёнутого младенца.
Торжественная, как девочка, которой впервые доверили
младшего братика.
Переступаешь ручей, наверное, набрав
в туфли воды.
И вдруг исчезаешь за двумя рядами кустарника,
за каким-то дровяным сараем,
из-за досок навеса просеивается свет, потом гаснет, впереди – поникшие дубы
и полоса густой темноты – в ней старшие дети
играют в прятки, и тебя не видно
уже много минут,
а моё сердце колотится, и не может
перестать.

3.
Был бег наперегонки по речным камням,
и была резковатая, очень прозрачная вода, и
были рвы в поникшем лесу, в которые
мы падали, словно ягоды в рукав,
и был страх, и танцы
с Оленками и Яринками – они пахли
помадой и молоком, и были огни,
и дымы, предвещавшие погоду,
и старый кухонный стол, на котором играли
в теннис, и мы дурацкими прозвищами
заказывали друг другу будущее,
пока оно не истончилось
и не отвердело, как ствол, погружённый в реку,
из соседнего, уже затихшего
поля к нам залетал мяч, чтобы мы его
гнали к воображаемой цели,
и не было ничего, кроме жизни, а жизнь была
недостижима.

 

История

Тёплая, неразделимая с морозной ночью,
словно рукоять со своим ножом.
Тело –
её нежное посольство,
А государство её – тёмные дворы,
где могут убить чужака.
Я знаю,
я позволяю половине её лица жить в темноте,
не передвигаю лампу.
И не спрашиваю,
но она сама начинает рассказывать.
Сын её просыпается,
будто сбивается с ритма сна.
«Четверо суток, –
говорит она. – тогда мы дольше всего
не поднимались наверх.
На третий день – или ночь – закончились свечки,
и я начала вспоминать,
нарочно,
ничего конкретного,
просто окно в комнате. Какой-то
день, который не начался
и не закончился.
Вечер, когда идёшь ко сну,
выключаешь свет и знаешь, что в темноте
цветут деревья и охотятся ночные птицы.
Утро,
когда дремлешь стоя, а каша никак
не закипает.
И, может, все эти годы
монотонных пробуждений, когда ничего не происходит,
назначены нам,
чтобы мы,
словно камень,
долго лежащий на солнце и запасающий тепло,
в одну тяжёлую ночь
согрели чью-нибудь щёку?»

 

Любовь

Такое покалывание,
словно тёплый фаянс
берёшь перемёрзшей рукой,

или тело, отерпшее со сна,
пересекает комнату,
ещё слегка подволакивая ноги
и улыбаясь.

Такое покалывание,
как тогда, когда папу
почему-то не брили уже несколько суток,
а он лежал,
словно
солёный и перегретый камень,
и по очереди нас обнимал.

Такое покалывание, словно
долго ёлку несёшь сквозь тугой
от мороза воздух,
и знаешь, что кто-то
среди людей,
убаюканных Святою Вестью,
всё ещё ждёт и не спит.

 

Орфей

На самом деле у этой истории
есть предыстория, и она –
про мальчишку, который боялся воды.
Но он шёл со всеми на берег, карабкался
на длинный камень,
и когда ребята ныряли в море, он оставался
там стоять, худой и растерянный,
и смотрел, как удаляются
головы в опахалах брызг,
и надеялся лишь на одно –
что ни одна из них не обернётся.
А потом отправлялся к ближним
домам, снося от бессилия
головы чертополохам,
не похожий на всех остальных –
подобный медной струне, случайно
вплетённой в корзину.
Ты знаешь этого мальчика?
Знаешь, в какое мгновение
из злости выходит музыка, словно бабочка
из перемёрзшего кокона?
Знаешь, где он был до самого утра, когда
родители нашли его в траве, потного,
со сцепленными зубами?
И скажи ещё: сколько злости может быть в стихе?
Ровно столько, чтобы
заглушить сирен?

 

Никарагуа

Выбегают ребята из школы,
похожей на синий ларец, и поют:
«Когда мы погибнем,
пусть наши сердца станут опавшими сливами, –
они, источая запах, насытят собою ос
и перейдут в белизну».

Выбегают девчата из школы,
похожей на синий ларец, и поют:
«Когда мы погибнем,
пусть наши сердца станут рыбками, –
они, увидев сквозь воду кружение цапли,
одним рывком перейдут в черноту».

Шепелявит помпа рассечённой губой.
Какие-то крики из-за угла – и дети бросаются врассыпную.
Танцуй с нами, наш неразумный брат, пока
глазной белок не сверкнёт в темноте над тобою.

 

Костик

«Раз уж спросил ты, скажу:
я представлял Его себе, как умел,
да и где бы я мог Его видеть?
Был один образок, уже сильно затёртый,
вымокший в ящике во время паводка, когда
я держался за шею собаки
и плыл в глубоких сумерках.
Кое-кто ещё Им приветствовал, Им отгоняли скот,
Он посвистывал надо мною, словно ремень,
когда я возвращался домой
после долгих вечерних походов, исцарапанный и повзрослевший.
Он мог быть пастухом, взломавшим чужую дверь
поздней ночью, к примеру.
Думаешь, я с тех пор хоть чему-нибудь научился?

Один, как последний двоечник, прогуливающий школу
даже под проливным дождём, я жду
на железнодорожном переезде
и смотрю, словно сквозь состав, туда,
где что-то поблёскивает в щелях между вагонами,
смотрю неотрывно, до тошноты, и когда
чёрные цистерны
становятся не более, чем дефектом изображения,
там, по другую сторону, наконец, я вижу
Его лицо:
освещённый луг, высокие ели в бородах мрака,
несколько лучей,
играющих на устах воды».

 

Младший

Тут кто-то приходил к тебе, папа.
Сказал, что в следующий раз придёт не один.
Его пёс обнюхал меня, у него был сухой и горячий нос,
может быть, он больной?
Он пахнул горелым деревом, как в нашем старом чулане, где
Алинка опрокинула лампу.
Этот кто-то присматривался ко мне.
Я не боюсь его и не хочу, чтобы ты боялся. У меня есть меч.
Я знаю такие слова, которые отгонят его, но сейчас
не могу их повторить, они не разбирают, где свой, где чужой.
Я знаю многих животных, они нас защитят.
Во сне ко мне пришёл огромный японец
и научил меня драться. Под мышкой
у меня выросла особая кнопка, но ты
не говори никому. Она немного болит.
Если преследуют, стоит нажать – и ты исчезаешь
раз и навсегда. Пообещай,
что не станешь с ним договариваться, и что
не пойдёшь ни в какое условленное место, не будешь
принимать от него подарков. Что даже пса
его не погладишь.
Во всём остальном ты мудрей.
Я вижу, как мы отплываем на деревянной барже,
заросшей, как остров, и полной тропинок.
Впереди темнота, но в ней – какой-то тихоходный катер,
штурвал и сигарета. Но кто буксирует нас в эту тьму
и, вроде бы, озирается:
поверим или не поверим?

 

Янтарь

Скажи, это шутка была? Я копал
целую ночь, как ты приказала,
и надо мною смеялись мыши.
Казалось, я видел, как с той стороны
нагревалась листва,
как там собирали в школу детей,
надевая им белые воротнички,
как проверяли, выключен ли утюг,
как жестяною лейкой
поливали петуньи.
И я бы поклялся, что слышал,
как бьётся сердце сквозь глину. Выходит,
я зря растревожил надежду?
Зря листал землю, искал в ней
хотя бы одну светлую строчку?
Поясни мне это, пока я стою
и разглядываю ладонь,
на ней – под безымянным
пальцем,
где натёрла ручка лопаты, –
наливается зерно янтаря,
словно лампа, ненадолго
включённая
в каком-то моём чистилище
моей же рукой.

 

* * *
А что делать с надеждой?
Она словно конь –
ни оставить её на песке, ни взять
с собой в лодку.
Ещё покорнее, чем тогда,
когда везла нас на себе и почти
не просила есть.
И не её вина, что мы
ничего здесь не нашли,
а уже и пора
отчаливать.
Может, если отпустить её, то она
вернётся к какому-нибудь своему
дому?
Какому дому?

 

Король

Он охотно играл с нами в эту игру, пока
не уставал и не
засыпал на скрипучем троне,
выпуская из рук скипетр из индюшиных перьев.
Наш апрельский король, и августовский король,
и осенний король, но никогда не зимний,
потому что зимой были снега и ранние тени,
и заметало склон,
по которому вела к нему единственная дорога.
Заоблачное королевство, о котором не знали даже
наши братья и сёстры, королевство Кария.
Мы выходили из дома тихонько, сквозь заднюю калитку,
и по дороге готовили для него подборку новостей:
ребята из Лугов проиграли,
сахар кипит на горячем камне,
знакомый уснул в лодке и утонул. Бывало,
он учтиво надевал корону, едва лишь
мы заходили в сад, а бывало, капризничал, и тогда
нам приходилось разгадывать загадки –
их отгадок не знал он и сам, и только
махал рукой и смеялся над нашим упорством.

После трапезы и чокания компотом
было время аудиенций,
и мы становились по обе стороны трона
с еловыми копьями, суровые, насторожённые,
ведь бог знает кто мог прийти к нашему королю.
И кто-то приходил каждый раз, но кто?
Или приходили те, кому тоже связывали
рукава за спиной? Или приходили, те, кто связывал,
чтоб испросить у него запоздалое прощение?
Или приходили
те, кто забыл его за годы болезни, уединения,
чтобы привести в порядок свои заметки?
Или приходила женщина, чтобы долго-долго смотреть,
а потом вернуться к мужчине в машине,
откупившись Божьим заступничеством?

Приходит король апрельский, июньский
король приходит,
приходит король осенний, а зимнего короля
нет.

 

* * *
«Даже от разрывной пули,
бывает, остаётся всего лишь царапина.
Так вот: из этой войны я запомнил только,
как в один из последних дней
конь
вывалился на повороте с платформы
узкоколейки, и некому
было за ним вернуться, и некому
было забрать его из-под насыпи,
дети кормили его травой,
а он лежал
с поломанными ногами и матовым глазом,
чёрный-чёрный,
как знак, что ночь, отступая,
разметила по нему путь для ночи,
которая шла вслед за ней».

 

Примечание:
Станислав Бельский, родился в 1976 г. в Днепропетровске. Работает программистом. Стихи появлялись в журналах «Воздух», «Арион», «Волга», «Новый Мир», «Новая Юность» и др. Сборники стихов «Рассеянный свет» (Дн-ск, 2008), «Птицы существуют» (М, “АРГО-РИСК”, 2014), «Станция метро Заводская» (Дн-ск, 2015), «Путешествие начинается» (Дн-ск, 2016), «Синематограф» (Днепр, 2017), «И другие приключения» (Днепр, 2018). Переводчик современной украинской поэзии. Лонг-лист «Русской премии» (2017). Проживает в Киеве и Днепре.