Стихотворения

Стихотворения

О себе

Заглянув как-то внутрь себя,
С удивлением я обнаружил:
Серебро мной растраченных слов.
Сны о далеком севере.
Белые побеги продрогших растений
В эпицентре суровой зимы.
А по комнате неспешно порхали бабочки,
Иногда припадая к стеклам.
А, еще, одиноко на потолке
Тускло светила лампочка
На оголенном проводе…

 

* * *

Над полями, лесами, болотами,
Над изгибами северных рек,
Ты проносишься плавными взлетами,
Небожитель-герой-человек.
В. Ходасевич

Что пожелать мне авиатору?
В какие дали путь его стремится?
Запечатлеть ли оператору
Картину в воздухе? И скрыться?
Там в синеве – спирали и зигзаги,
И он парит себе над городом, парит.
Его увидят в Дрездене и в Праге.
И он пленит собой Мадрид.
Ты авиатора лови анфас уверенный.
Перчатки. Шарфик. «Камера, мотор…»,
Но там, внизу, поля и зюйд умеренный.
Леса и реки. Кончен разговор.

 

Летний день

1.
Я пытался удержать летний день.
Не смотрел на часы.
Не выходил из комнаты.
Не думал о датах и числах.
Не подходил к календарю –
Время словно застыло…

2.
Делал селфи, смеялся,
Как большой ребенок –
Том Сойер местного разлива.
Мне казалось тогда, что я вечен,
Как последний обэриут
Или алеут из песни.
Летний солнечный день – последнее,
Что у меня осталось.

 

Гусарское

Я снам и книгам повинуюсь, словно
Лошадка повинуется хлысту.
По стойке мы стояли ровно –
Нас было видно за версту.
Стихи слагали и куплеты,
Но на земле стояли прочно.
И ментики, и эполеты
Под стать нам были точно.
Кутили, пили и любили
И разбредались по казармам.
Не выбирали «или-или» –
В метании – нет тени шарма!
Живи, гусарская баллада.
Звучи, великая Россия!
Пусть от нее не будет слада.
Рефлексия и эйфория.
Я снам и книгам, подчиняюсь нощно
Перу потворствует бумага.
Рука крепка, искусство мощно,
Нам до него всего – полшага…

 

Бокс

На боксе мы сбивали кулаки
И жалили противников на ринге.
А кто-то думал: «Дураки!»
И барышни роняли по слезинке.
Я много ребер посчитал,
Но прилетало мне по носу.
Сразил и этих наповал,
А те предпочитали – позу.
…Мне нравились тогда бои,
Мешки, перчатки, капы, ринги.
И то, что были все свои
В немом, коротком поединке.

 

* * *
Иногда так хочется поспать.
Забить на все, махнуть рукою…
Хранит тепло твое кровать,
Рассвет крадется к изголовью.
И звуки все так далеки…
И тянутся – твои минуты.
Колечко праздное с руки
Сними в часы сердечной смуты.
Поэт учил: на всем печать.
Я с этим чувством не поспорю.
Стол, стул, сюртук, твоя кровать,
А мыслями ты едешь к морю…

 

* * *

Да иду, как по Дублину Джойс,
дым табачный вдыхая до боли.
Here I am not loved for my voice,
I am loved for my existence only.
Б.Р.

Позволь мне настроенье передать, к твоей ладони прикоснуться…
Я чувствую, что Боря Рыжий, в своих далеких, нулевых
И пел, и ощущал… лишь вполнакала лампочка горела…
«Стол пустовал, поблескивал паркет», et cetera…
Но пьяный участковый, злой, бредет дорогой, матерясь,
Вдоль магазина, ему навстречу бомж по ниточке идет,
Потерянный и для страны, и для народа.
Что мне сказать обоим? Нету слов.
Все, как тогда. Что изменилось? Я понял про себя давно,
Что третий лишний, что ищу на карте пятый угол.
«Ах, как бы с Рыжим посидеть», – Джо Бродский бы сказал.
Мы только тени, что растают по утру, с рассветом.

 

Лирическое

И это потом, и это потом…
И двое чуть слышно идут под зонтом.
При звуке дождя мне мерещишься ты –
И руки, и плечи. Родные черты.
И тонкие пальцы, и пухлые губы…
Все антикафе и полночные клубы.
А дождик все лил к середине июля
И как тебя звали? По-моему, Юля.
…Но лето в разгаре, и дождь за окном.
И это потом, и это – потом…

 

Лене

Ты пришла пораньше
И заняла место
В крайнем правом углу
Зала.
Я пел для тебя
Свое Аве-Мария.
Я видел среди сотен
Женщин,
Сидящих в зале,
Одну лишь тебя,
Тебя лишь одну.
Ты только думай обо мне
В часы, когда и грустно
И одиноко,
Ладно?
Я способен прикоснуться
К тебе даже на расстоянии,
Слышишь?
Каждой буквой в ночном смс.
Расстояния ничего не решают,
Правда?
Я себе представляю, как ты дремлешь
В опустевшей квартире.
Как ты смотришь в окно,
Думая о чем-то
И просто, и мудро.
Я – один.
Ты – одна.
Только солнце за нас.
Я тебя отпускаю.
До новой встречи!
До новой встречи.
До новой…
Я – рядом.

 

Апрельская элегия

Я не знаю сейчас как ты.
Я не знаю сейчас где ты.
Поливаю я твой кактус
И с котами делю секреты.
Я не знаю сейчас с кем ты
И гадать я о том не хочу.
Мы герои одной киноленты.
Зал. Сеанс. Мир подобен лучу,
Что направил на стену механик,
Проецируя нашу любовь,
Выбираем то кнут, а то пряник.
Мир из тени является вновь.
…Дотянись, и промолви три слова,
Что-то важное, еле дыша,
Чтобы понял – рядом ты снова –
Шебутная, родная душа!

 

* * *
«Если бы мы часто жаловались
Нам бы меньше завидовали», –
Написала одна старуха в Фейсбук.
Я часто думаю над ее словами.
Вспоминаю полковника,
Которому никто не пишет.
В России был аналог полковника –
Актер и писатель – Василий Шукшин,
Который сказал: «Я буду лучше грызть землю,
Но не буду пенять на свои неудачи»,
Из которых и состоит наша жизнь.

 

Прощание с Мариной

Ты знаешь, ты нисколько не права –
Хранят покой мои слова…
Наступит новый день и новая глава.
Покой от звуков, образов и жестов,
Парадных, улиц и подъездов,
Газетных лозунгов и манифестов.

Я поклонюсь оконному кресту
Над письменным столом. Холсту.
Пейзажу. Краскам. Естеству.
Велосипеду. Пленке. Негативам.
Двум грушам, чайнику и сливам.
И всем морям, и рекам, и заливам…

Как странно, но с тобою позади,
Остались тени, лаки, бигуди,
Помада, недопитое вино, дожди
Шесть букв и слога три: Ма-ри-на
Москва. Тверской бульвар. Машина.
Кино, где ты моя, я твой – мужчина.