Журнальный мир

Андраник Карапетян

Родная земля

Ты говоришь: «Все брось — и уходи.

Здесь пахнут смертью горы, лес и поле.

Тебя ничто не ждет здесь впереди,

кроме щемящей бесконечной боли».

И добавляешь: «Выстрой новый дом».

А я молчу. (Хоть знаю: строить — нужно.)

Да вот смогу ли я в нем жить потом,

как в отчем доме — весело и дружно?

А ты твердишь: «Разлука — не беда.

Все гении прошли через чужбину.

Увидишь мир, иные города.

Ужель топтать одну и ту же глину?..»

А я молчу. Тебя мне слушать — труд.

И входит в душу образ мне невольно:

когда из пальца кровь твою берут —

не ты ли стонешь: «Ай, мне очень больно!»

Так как же мне от боли не стонать

и отчий край при том из сердца — выжечь?!

Здесь жили дед мой, и отец, и мать.

Здесь — корень мой. Смогу ль — без корня выжить?

Пусть будет больно. Я готов страдать.

Но край отцов — я не могу предать.

Гюмри

В стеклах окон рассвет отразился.

Твоя ночь улетучилась прочь.

Ну, скажи — чем тебе мне помочь?..

Ты молчишь. Тебе думать невмочь.

Вязкий сон на тебя опустился.

Помню сердцем я песню твою.

Я и сам ее часто пою.

Неба свод — моей памятью вышит.

Песня грусть, словно ветви, колышет.

Кто слова ее горькие слышит?

Город мой! Помню, был ты — нарядный,

как одетый на свадьбу жених.

А потом потускнел и притих,

стал печален, как грустный мой стих…

Но ты вновь еще будешь парадный!

Мое сердце еще застучит,

как на свадьбе стучат барабаны!

И душа, как зурна, закричит,

чтоб наш праздник потек во все страны.

Но сегодня мой голос — молчит.

Веселиться — пока еще рано.

Надо, чтобы прозрачный рассвет

так во взгляде горел твоем синем,

чтоб не мог ты не вспомнить о сыне,

что грустит о тебе много лет,

говоря: «Ничего в мире нет

лучше дома родного… Прости мне

и прими мой далекий привет…»

Город мой! Без тебя — сердце стынет.

Не гаси свой спасительный свет…

Сергей Куразян

Армянский апокалипсис

Землетрясенье — беда, что запомнишь навеки,

как геноцид, что армянам пришлось пережить…

С грохотом камни несутся со скал, будто реки,

чтоб на пути своем гнезда греха сокрушить!

Землетрясенье — томящая душу загадка.

Богоотступникам в эти мгновенья — не сладко.

Вот и сегодня — потомки вчерашних злодеев,

прелюбодеев и жуликов (вам говорю!),

множество зла на земле этой людям содеяв,

пусть не пытаются лезть прямиком к алтарю,

пусть не болтают, что родом они — из армян,

и что они — по законам живут христиан.

Те, что цинизмом налиты, как бочки — отравой,

знают пускай, что армянского племени дух —

встанет еще из-под этих развалин со славой,

наши невзгоды и боль исцелив, как недуг.

Те же, кто предал родные селенья и горы —

будут достойны презрения лишь и позора.

* * *

После беды, что пришла в декабре, все губя,

я потерялся во времени хуже, чем в море…

Все исчезает, когда на нас рушится горе,

и мы внезапно теряем от боли себя.

* * *

Господи мой! Если кто-то Тебя ненавидит,

то — не за то ли, что мало Ты любишь его?

Так ведь бывает, что если судьба нас обидит —

это нам кажется выплеском зла Твоего.

Ты просвети мне мою изболевшую душу,

если и вправду Ты — мира Спаситель и Бог:

как же случилось, что дьявол вдруг вылез наружу?

Как же случилось, что Ты — уберечь нас не смог?

За прямоту мою — не осуди меня, Боже.

Вера моя — как железо, ее не согнуть.

Но, как нам быть, если душу желание гложет —

коль не погибших вернуть, так хоть выяснить суть?

* * *

Господи мой! Твоя воля не знает предела.

Можешь легко Ты поднять океанское дно.

В целой Вселенной такого не сыщется дела,

чтоб не по силам Тебе оказалось оно!

Так почему же, взирая на нас безразлично,

зная заранее, где и когда тряханет,

Ты геноциду позволил свершиться вторично

и никому не сказал, что за горе нас ждет?

Если бы чудо явил Ты — и спас невиновных,

их от грозящей беды далеко уведя,

сколько б к Себе Ты привлек почитателей новых,

точно грибы, появившихся после дождя!

Может, и тот, кто в грехах, как свинья, извозился,

чудом Твоим поражен, заглянул бы в себя

и, как смоковница мертвая, преобразился,

чтоб до конца своих дней жить, лишь правду любя.

Но, видно, счел Ты нас грешными больше Иуды,

если решил не спасать нас при помощи чуда…

Господи, знаю: грядет впереди Страшный Суд!

Будет он строгим, но будет он — и справедливым.

Тысячи тысяч Тебя предававших иуд

свергнутся в ад в их величии ложно-кичливом.

Всем Ты воздашь за свершенные в жизни дела,

строгость Свою усмиряя Своею любовью.

Так почему же сейчас все явления зла

Ты — лишь армянской смываешь невинною кровью?

Вера живет еще в нашей болящей груди.

Но мы не знаем уже, что нам ждать впереди…

* * *

Это — не бредни души, что не знает Тебя.

Это — мольба. Это — плач всех, живущих скорбя.

Это — к Тебе прорываются вопли невинных,

что перемолоты в каменных страшных лавинах.

Это — летит в небеса через смерть напрямик

душ наших крик…

Манвел Микоян

Армянскими кругами ада

Ах, Данте, твой «Ад» — лишь пародия,

увидел бы ты хоть на час

то горе, что видел в народе я,

когда смерть ходила средь нас:

детей, в колыбелях раздавленных,

погибших во сне стариков,

невест, без любимых оставленных,

не знавших любви пареньков…

Армения! Горести родина!

Ты стала с тех пор — инвалид.

И хоть улыбаться мы пробуем,

а сердце болит и болит.

Ах, Данте, тебя б покоробило

от мысли, что тысячи раз

ты мог быть в земле похороненным

со всеми, кто умер в тот час!

Где взял бы ты сил для поэмы

средь рухнувших труб и столбов,

и зданий, чьи голые стены —

как стенки открытых гробов?

Когда бы под тягостный причет

узнал ты внезапно, что тут —

лежит и твоя Беатриче

в одной из дымящихся груд.

Когда бы под рухнувшей крышей

знакомого дома в ночи

ты голос знакомый услышал

и бросился рыть кирпичи,

а, труп ее вырыв из пыли,

твердил тупо: «Не умирай…»

…Не знаю, написаны б были

«Чистилище» или же «Рай»?

Прости нас, как Бог нас прощает.

Ты, Данте — счастливый поэт!

Поэма твоя упрощает

ту боль, что является в свет.

Мы люди. Нам дружба — награда.

«День добрый!» — мы всем говорим.

(А сердце кричит, что неправда —

в том дне мы доныне горим!..)

Но боль нас не сломит веками —

с народом не справиться ей.

Мы все имена, как на камне,

на памяти выбьем своей.

Пусть зло изгибается коброй —

не станем дрожать перед злом,

а скажем средь ночи: «День добрый!» —

чтоб мир согревался добром.

Пусть нового горя объятья

к нам тянет судьба через тьму —

знать, вечно с Христом на распятье

народу идти моему…

Размик Погосян

Карадзор

Плачет черный декабрь, в белый саван тоски облачась,

горько плачет дудук, вспоминая тот проклятый час.

Плачь, дудук! Громче плачь! Причитаний своих не жалей!

Пусть струится твой плач над руинами жизни моей.

Знаю я, будет так — все отстроится некогда вновь,

но красой своей новой оно не согреет мне кровь,

и душа, что о городе, ставшем руиной, скорбит,

его образ былой в прежнем виде навек сохранит.

Как тебя я забуду, мой светлый, разрушенный храм?

Стал развалин ты грудой, но сердце и ныне все — там.

Я на улицу выйду — и в черной полуночной мгле

Вижу призраки зданий, стоявших на этой земле.

Помню я каждый дом. Но зачем эта память нужна?

Разве детство мое воскресить в состоянье она?

Плачь, дудук! Громче плачь! Причитаний своих не жалей!

Пусть струится твой плач над потерями жизни моей.

Плач дудука

Цветущие подснежники — как свечи,

что ровным светом над землей горят.

Кто соберет их, чтоб вручить при встрече

любимой, согревая ее взгляд?

О, сверстники мои, что не проснулись

в ту страшную, расколотую ночь!

К вам счастье шло вдоль этих древних улиц,

но дикий ужас выгнал его прочь.

О, души, не узнавшие слиянья

в любви и счастье!.. Белые снега —

как свечи, источают в мир сиянье…

(А над сияньем — черная дуга!)

Трель соловья или свирелей трели

должны бы вам дарить сейчас свой звук.

Но, в мозг впиваясь монотонной дрелью,

звучит дудук… рыдающий дудук…

Грачья Сарухан

Поминальное слово

Памяти жертв декабря 1988 года

Жизнь колесит по Вечности орбите,

печальных дат продляя скорбный ряд.

Ну как произнести: «Спокойно спите», —

когда вокруг рыдания стоят?

Ну как сказать, не расцепляя зубы:

«Пускай земля обнимет вас, как пух», —

чтоб в той земле не содрогнулись трупы,

что в сто рядов погребены вокруг?

Как черный сон, упал на нашу землю

тот судный день седьмого декабря.

Мольбы напрасны — боги им не внемлют,

когда считают жертв у алтаря.

Творя поминки, всуе не судачим.

Нам черным снегом души занесло.

Ну как понять — то ль мы о мертвых плачем,

то ли они скорбят о нас без слов?

О, Матерь Божья и Христос кудрявый,

и всех святых резной иконостас!

Мы жили вашей святостью и славой,

и светом Правды, льющимся от вас.

Но где нам силы взять, чтобы открытку

на Новый год послать Тебе, Господь,

не намекнув ни тайно, ни открыто,

как стонет дух наш и рыдает плоть.

Неужто вечным будет наказанье,

и только Страшный Суд освободит

нас от грызущей горечи незнанья

того, кто горше и сильней скорбит:

то ль мы — о тех, кто погребен в могилах,

то ли они о нас — живых и милых?..

Перевел с армянского Николай Переяслов