Журнальный мир

…– Безусловным победителем телевизионного шоу «Круче некуда» становится Аня Семизарова из города Устюжска! – грянул в студийный микрофон ведущий в смокинге так, что даже в самых отдаленных уголках ангара люди, морщась, зажали уши. С телеэкранов страны объявление победителя прозвучало просто громко.

– Более тысячи ребятишек со всех концов нашей необъятной Родины изъявили желание принять участие в нашем суперконкурсе и телевизионном шоу! – заспешила с уточнениями ведущая в вечернем платье. – Более трёхсот из них прошли строгий отбор! Около ста одаренных детишек получили право блеснуть своими талантами на главном отечественном телеканале! Дорогие ребята! Вы все – исключительно замечательные! Вы просто золотые! Мы уверены, что ваши таланты заслуживают наших сегодняшних призов, и это только начало! Но Аня Семизарова получила гран-при, потому что покорила сердца всех, кто в этой студии, всех телезрителей, всех экспертов совершенно уникальными способностями! И я думаю, что все согласятся с выбором строгого жюри! – обернувшись к девочке, стройно застывшей на голове посреди сцены, ведущие ритмично захлопали в ладоши. Тут же зааплодировали три человека, сидящие за отдельным столиком справа от ведущих – три не просто человека, а живых легенды литературы, оперы и балета.

К ним присоединились почти все гости студии.

Милая девочка, на вид лет десяти, не больше, не меняя неудобной стойки, лихо отсалютовала аплодирующим ножкой, широко улыбнулась и бойким ровным голоском ответила:

– Спасибо! Мне очень приятно! Я вспоминаю стихи любимого поэта:

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица,

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.

– Дорогая Аня, ты просто в плен нас берёшь своей разносторонностью! – после мизерной паузы рявкнул в микрофон ведущий в смокинге. – Гран-при в студию!

Огромную нарядную коробку девочка приняла от ведущей в вечернем туалете сначала в ноги, потом подбросила её, и, пока подарок не успел опуститься, взлетела над сценой, опустилась на стопы и успела поймать суперприз, даже не покачнувшись.

Общий план ликующей девочки на сцене и торжествующего зала сменился крупным планом тщательно отреставрированного лица известнейшей оперной певицы. Она, на правах председателя жюри конкурса, давала комментарии журналистам.

– Конечно, телесная гибкость, скоординированность движений этой совсем юной девочки – выше всяких похвал. Но за это Аня должна быть благодарна матери-природе. А вот за что я лично хочу низко поклониться Аниным родителям и, скорее всего, педагогам – так это за культурный фон, в котором, совершенно очевидно, растёт девочка. Поразительное знание русской стихотворной классики! – в столь юные-то годы! Умение декламировать эти стихи, причем не механически, а обдуманно, с душой, с эмоциями! Заслуживают похвалы те, кто помог ей продумать и отрепетировать столь сложный номер. Стихи великих русских поэтов во время исполнения сложнейших акробатических этюдов – это, знаете ли, трогает!.. Конечно, в паре мест у меня лично возник внутренний протест… – оперная дива элегантно поморщила свежеподтянутый носик. – Ну, например, когда Аня читает «Ананасы в шампанском», а сама берет пальчиками ноги бокал с якобы шампанским и тянет ко рту… мне показалось, что это ещё не по возрасту, она ведь сущее дитя… Но Аня была так мила, так обаятельна, так непосредственна, что эти качества перевесили моё недовольство… Анечка, прости, что я поворчала немного. Поздравляю тебя с победой и хочу сказать: дорогая Аня! Выиграть в сегодняшнем конкурсе – это приятно, но не главное. Самое важное, что осталось с тобой, – это бессмертное наследие русских поэтов! Надеюсь, оно будет сопровождать тебя всю жизнь!

– Ну да, я очень рада, что победила в конкурсе, хотя и удивилась – ведь я ничего особенного не делала! Я это с детства умею! И стихи наизусть знаю, и все эти упражнения кручу! – откровенничала Аня на всю страну двумя секундами позже. – Пусть Василиса Аркадьевна не беспокоится: стихи я люблю и всю жизнь их читать буду! У меня по плану на этот учебный год – знакомство с немецкими лириками!..

В маленьком городе Устюжске женщина, лицом постаревшая и поблекшая Аня, всхлипнула, глядя на дочкину мордашку на экране, потом ещё раз, а потом зарыдала и выключила телевизор.

* * *

…– Нам нужны рейтинги! – кипятился генеральный продюсер негосударственного телеканала. – И не просто рейтинги, а высокие рейтинги! И не надо мне говорить, что у госканала административный ресурс, который мы не перебьём! Я все ваши возражения наизусть знаю! – хотя никто и не собирался ему возражать. Редакторская группа прятала глаза и тайком вздыхала. Этот разговор, точнее, монолог продюсера повторялся с незначительными девиациями каждую планерку, то есть как минимум раз в неделю – а если генеральному попадала вожжа под хвост, то и два раза. Без выходных и праздников. Все знали, что, прокричавшись, генеральный досадливо махнёт рукой, что будет принято собравшимися безошибочно, они метнутся к дверям, а он попросит задержаться секретаршу – и после общения с ней наедине до конца дня будет относительно спокоен и даже благостен. А все остальные отправятся работать как привыкли.

Но сегодня что-то пошло не так. Продюсер успел и с секретаршей поссориться. Она сидела в уголке с каменной физиономией и стирала следы размытой туши под глазами. А редакторская группа уже по четвёртому кругу выслушивала о необходимости менять контент, идти навстречу пожеланиям зрителей, то есть предлагать идеи, которые бы работали на привлечение масс, при этом не повторяли бы то, что уже оккупировали конкуренты. Поскольку придумать такую программу было невозможно в принципе, никто и не лез на рожон. Оставалось потерпеть, пока генеральный не сорвёт горловые связки, и расходиться по местам.

– Корней Исаевич! – внезапно позвал кто-то генерального. Продюсер вздрогнул и глянул в ту сторону. В адрес нарушителя устоев полетело ещё несколько злобных взглядов.

Им оказался новый редактор новостного блока, принятый совсем недавно и, как шептались на канале, по весьма серьезной протекции. Понятно, почему Август – так чудно звали новичка – боялся Корнея меньше других.

– Простите, что перебиваю, но… У меня тут идея возникла!

– Давай свою идею, чего мычишь! – гаркнул Корней Исаевич.

– Встреча с кумирами прошлого! Для начала можно делать в формате новостной программы! Или репортажа! А если пойдет – и в сорокаминутный формат перевести.

– С какого хрена она пойдет, если это уже на всех каналах обсосали! – заорал продюсер, и у него что-то пискнуло в горле. Персонал обрадовано напрягся: ещё чуть-чуть, и строгий шеф потеряет голос, а это даст передышку хотя бы до конца дня.

– На всех каналах делают то же, да не то. Я предлагаю акцент на детях! Дети, так или иначе прославившиеся, – что они сейчас делают. Это можно красиво подать: наше будущее – сбылись ли ожидания… Например, был юный артист, звезда сериала «Вова плюс Катя» – что с ним стало…

– Скололся и умер в девятнадцать лет, – любезно пояснила редактор передачи «Женский взгляд», считавшая себя примой телеканала. – Ты предложил фигню. Если ребенок был правильно раскручен, то все и так прекрасно знают, где он и что с ним сейчас. Некоторые не вынесли, как говорится, бремени славы. А если сошёл с круга, его никто и не вспомнит.

Если прима хотела подставить молодому сопернику ножку, ей удалось невозможное.

– Никто не вспомнит?! То есть можно бездействовать?! – заорал Корней, переходя на ультразвук. – Нашли себе отмазку, бездельники! Я никого не держу, если вам работать не нравится! А идею нашего коллеги мы должны обсудить. Август, у тебя есть предложения по персоналиям?

– Конечно! – не смутился молодой нахал. – Помните, десять лет назад на госканале начинали шоу для детей «Круче некуда»? Его ещё потом прикрыли – по официальной версии, чтобы не травмировать завидками остальных детей…

– А реально – потому, что организаторы с родителей немереные деньги стали брать за выведение детишек на конкурс и погорели на этом! – ядовитым шёпотом продолжила женский редактор. – Это вообще-то считается позорной страницей нашего телевидения!

– Так нам того и надо! – обрадовался продюсер. – Толика скандальности передаче нужна как воздух!

– …Первой победительницей «Круче некуда» стала девятилетняя Аня Семизарова… – как ни в чём ни бывало продолжил Август.

– Из какого-то зажопья, куда только вертолётом можно долететь, – согласилась его оппонентка. – Не пойму, каналу нашему деньги девать некуда, что ли – в командировку в такой медвежий угол сотрудников посылать?

– Из Устюжска, – невозмутимо пояснил Август. – Это не так уж далеко. На границе Ярославской и Вологодской области. Кстати, туда ходят электрички. Но съёмочную группу лучше отправить на машине, конечно. Не такой уж расход: бензин на четыреста километров да командировочные.

– А родителям заплатить? – фыркнула змея.

– С ними надо сначала побеседовать, – не сдался Август. – Вполне возможно, это простые люди, им за счастье будет безо всяких денег просто на телеэкране профигурять. А потом, все может быть и более грустно. В судьбе этой девочки интересно то, что победа на престижном телешоу никак не сказалась не её дальнейшей биографии. Её никто больше на публике не видел. Ни в кино, ни на телевидении, ни в цирк не поступила… а ведь демонстрировала чудеса человеческой ловкости… может быть, её уже нет в живых…

– Сюжет можно назвать «Конкурс “Закрытие талантаˮ»! Нет! Всю передачу мы так назовём, если найдём хотя бы десяток примеров! – обрадовался продюсер. – Общий посыл: талантливого ребёнка из провинции пригласили на центральное телевидение, обнадежили победой на конкурсе, показали всему народу, а потом – просто забыли в этом самом медвежьем углу, как он бишь там?..

– Устюжск, – терпеливо повторил Август.

– Вот! Собирайся в командировку! И если девочка умерла в этой глуши, тем лучше! Первый выпуск новой программы будет не сюжет, а бомба. Всем срочно искать персоналии для следующих выпусков «Закрытия таланта»!

Планерку на сей раз можно было счесть удавшейся. А если что-то не понравилось обладательнице «Женского взгляда», то её мнение в кои-то веки никого не заинтересовало.

* * *

…Устюжск встретил съёмочную группу густой пылью на привокзальной площади и сонной жарой. Казалось, именно зной оседает на потрескавшийся асфальт грязными мохнатыми хлопьями. Колорита пейзажу добавляли кучи мусора, среди которого доминировали пивные банки и бутылки, симметрично расположенные по углам площади, не знавшей урн.

Оператор присвистнул, оглядев сонное царство и небольшой одноэтажный вокзал:

– Блин, победить в телевизионном конкурсе – и вернуться в эту срань!.. Не завидую девчонке.

Репортёр Вадик согласно покивал и взялся за сигарету:

– Теперь я точно знаю, где у мира жопа!

– Но нас интересует вовсе не эта пикантная подробность! – перебил Август на правах руководителя маленькой экспедиции. – А девочка Аня Семизарова. Вы только подумайте, как нам свезло! Первый же встречный выложит нам все подробности про этого ребёнка!..

Дабы не терять встречных, в город съёмочная группа решила идти пешком.

Следующие два часа показали, что славы Вольфа Мессинга Август не добьётся никогда. Его лихое пророчество о «первом встречном», знающем всё о телезвёздочке Ане Семизаровой, не оправдалось даже на десятом встречном. Правда, половина из них были совершенно расфокусированными алконавтами, а вторая половина – замотанными домохозяйками.

Поняв, что с кавалерийского наскока здесь ничего не сделаешь, Август придумал обойти детские учреждения. Но школы по летнему времени были закрыты. Не фигурально, а буквально. «Гимназия» с вывеской золочёными буквами – так на замок. Та же участь постигла и длинный приземистый сарай из серого сайдинга, над единственным крылечком которого красовалась табличка «Устюжский дом детского и юношеского творчества».

– Ни хрена творцы тут работают! – завистливо возопил взопревший от жары оператор и нервным движением перекинул камеру с плеча на плечо. – Я тоже, сука, так хочу – семь дней в неделю отдыхать и деньги получать! Август! Я технику таскать по всему Зажопску не нанимался!..

Чтобы не доводить до бунта на корабле, пришлось вернуться на привокзальную площадь и сесть в машину, которую, не найдя парковки, пристроили к бывшей шаурмошной. За время скитаний группы по Устюжску тень киоска сдвинулась с авто, и салон встретил путешественников злорадным жаром.

Переведя дух под работающий на пределе кондиционер, съёмочная группа провела блиц-совещание. Август рисковал остаться в меньшинстве. Оператор и репортёр малодушно хотели плюнуть на всё и уехать в Москву, а Корнею выложить всё как было. Но Август от мысли о докладе продюсеру насчёт фиаско покрывался холодным потом, как коматозник. Он уговорил коллег дать «круг почёта» по городку на машине.

– Не может быть, чтобы никто об Ане здесь ничего не помнил! – твердил он, точно заведенный. Его спутники скучно зевали.

Начальственная воля победила. Август завёл двигатель, и они тронулись в путь по безлюдным улочкам.

Внезапно, издав крик охотящегося сокола, редактор отдела новостей направил машину к неприметному зданию с наличниками и палисадником. Затормозив у невысокого заборчика, он метнулся в палисадник подобно буре – и чуть не сшиб с ног старушку – божий одуванчик, вышедшую на крылечко и уже готовую запереть дверь. Над дверью висела выцветшая табличка «Детская библиотека Устюжского района». Коллеги так и остались в недоумении, каким образом Август сумел прочитать её на расстоянии. Видно, его вёл инстинкт новостника.

– Конечно, я помню Анечку Семизарову, – проговорила старушка Валентина Васильевна, проведя Августа в тишь и полумрак деревянного домика, в пыльноватый покой читального зала, после того, как все должные ритуалы – представление гостей, изумление библиотекарши, сбивчивые извинения и просьба о пятиминутной беседе – были соблюдены. Вымолвив эти простые слова, бабушка словно запнулась и погрузилась в дремоту. На Августа, доставшего диктофон, она не смотрела.

– Вы помните её только по выступлению по телевизору? – начал Август, когда пауза неприлично затянулась. Валентина Васильевна словно проснулась:

– Нет, разумеется, не только. Мы ведь жили в одном городе… маленьком…

– Выступив в телешоу, она покорила сердца зрителей отличным знанием русской поэзии, к тому же не школьной программы, а серьезных стихов. Наверное, пользовалась вашей библиотекой? Может, вы её и готовили? Книжки советовали, какие читать?

Пожилая библиотекарша призналась, что с Аней она не занималась, это делали родители девочки. Да и в библиотеку девочку не записывали. Судя по всему, дома у них было достаточно книг.

– Хорошо, – ударил рукой по колену Август. – Ясно, что основную информацию придется получать у родителей девочки или у неё самой. Как нам их найти? Живут ли они в городе до сих пор? Анне ведь должно быть уже девятнадцать, правильно?

– Да, наверное, – суховато подтвердила библиотекарь.

Соратники Августа по нелёгкой командировочной доле за спиной библиотекарши обменивались убийственными гримасами и жестами, давая руководителю группы понять, что старушка не в себе и нечего тратить на неё золотое время и вовсе бесценные силы. Но Августу казалось, что он напал на след. В отрывистых ответах Валентины Васильевны, в её постоянных паузах и недомолвках он улавливал дуновение некоей скандальной информации, за которой стоило гнаться.

– Так Анна все еще живет в Устюжске? Или нет? – давил он на старушку, перефразируя одни и те же примитивные вопросы. – Вообще, как её встретил город после того триумфа? Чем она потом занялась? Были ли у неё ещё какие-то прорывы?

– Анечка с папой вернулись после передачи в Устюжск, – подтвердила его собеседница. – Ранний успех её никак не испортил. Она продолжала жить как обычно. Никогда ни перед кем не хвасталась, не задирала нос. Будто бы забыла об успехе. Несколько лет спустя выступила на празднике в честь тысячелетия нашего города. Блистательно, как и на телевидении. Я была в числе зрителей. Фееричный акробатический этюд с чтением поэмы «Облако в штанах». А потом… к сожалению, у Ани умер папа. Это подкосило маму и саму Аню. Они даже место жительства сменили. Раньше жили на этой же улице, практически в центре города…

Из тёмного угла донеслось дурашливое хрюканье Вадика. Столичный мальчик не смог перенести спокойно, что улицу с разбитой грунтовой мостовой, поросшую неряшливыми кустами, по которой гуляют куры и козы, кто-то назвал «центром города».

– А переехали они на Мельницу, это пригород, – хладнокровно, будто не слыша издевательского смеха, который ещё усилило слово «пригород», продолжила Валентина Васильевна. – И тут я уже вам ничем не смогу помочь. Я не знаю их нового адреса.

Август приложил всю свою любезность, чтобы выпытать у старушки ещё что-нибудь про Аню, и его пытливость увенчалась сомнительным успехом: оказалось, что после смерти отца дочке назначили пенсию по потере кормильца. И в голове у него выстроился новый поворот плана.

…К счастью, единственное городское почтовое отделение оказалось открыто. В нём спала сидя единственная оператор – она же по урочным дням и разносчица пенсий. Небольшая сумма в конвертике помогла женщине вспомнить адрес Семизаровых, который она хотела было забыть, обнаружив, что перед ней журналисты из Москвы. Но рассказывать перед камерой о выросшей гениальной девочке она не согласилась ни за какие деньги.

* * *

…Аня собственной персоной стояла перед Августом, и он не верил своим глазам. Вот уже десять минут не верил.

От жилища Ани с мамой он не ожидал особого гламура. Подсознательно готовность к скромности быта несостоявшейся телезвезды зародилась в нём при виде устюжского вокзала. Она выросла и окрепла, когда машина телеканала выбралась за пределы городка и покатилась к Мельнице. На полпути авто пришлось снова бросить и идти пешком: Мельницей называлась горстка чахлых домишек, проросших несъедобными грибами по склону, опускавшемуся к стоячему зелёному водоёму с огромным и зловещим чёрным грибом на противоположном берегу – должно быть, остатками той самой мельницы, давшей название «микрорайону». Склон нисходил к мёртвой воде не полого, а рывками, то с лёгкой крутизной, а то почти отвесно; домики лепились к откосу беспорядочно; дорога из города быстро распылилась на мелкие, заросшие крапивой тропочки, а улиц между лачугами не было. По такому топографическому кошмару не пробрался бы никакой вездеход, и съёмочная группа потопала на своих двоих, ища дом с нужным адресом. Адрес на весь так называемый квартал был один: «посёлок Мельница, дом…» – но хибара под номером 7 стояла первой, с ней соседствовала 36-я, и, дабы найти 51-ю, телевизионщикам пришлось потрудиться. При этом операторский бунт набирал силу: хозяин камеры Толик торжественно поклялся, что «всю эту пердь» снимать не будет, и пусть Август сам, если такой продвинутый, делает сюжет из говна. Август счёл за лучшее с ним не спорить, пока они не нашли девочку… то есть уже, конечно, девушку.

…И вот Аня стояла перед ними, и Толик лучезарно показал Августу средний палец и укарабкался наверх, а за ним и Вадик, растерянный настолько, что забыл прикурить и изжевал свою пижонскую сигарету вхолостую. Август же остался и судорожно пытался собрать себя в кучку, понять непонимаемое, объяснить необъяснимое.

Не в том состоял его шок, что жилище располагалось на самом «подоле» неопрятной, точно заношенная лоскутная юбка, горы, и заболоченная почва хлюпала под ногами. Не огородик под окнами, размерами схожий с одеялом, смутил столичного гостя, не кривое крыльцо, не фанерные стены дома, словно бы наспех собранного из чего на помойке нашлось, и не застарелая грязь в крошечной комнате, она же кухня, она же сени – на заднем плане в полуоткрытую дверь виделся сущий чулан с топчаном, кое-как прикрытым растрёпанным ватным одеялом. Не это победительное убожество бытования – оно-то как раз хорошо бы легло в сюжет-бомбу. Но Аня!..

Это была, без сомнения, та самая девочка, что десять лет назад летала над сценой райской птичкой и читала на память певучие строки. Она немного вытянулась, но сохранила детскую худобу, отчего теперь выглядела угловатой. Личико её почти не изменилось, не подурнело, но и не повзрослело. На Августа смотрели те же голубые глаза, что и с видеозаписи, которую он пересматривал всю дорогу до Устюжска.

Те же, да не те! Глаза повзрослевшей Ани были обыкновенными гляделками: пустыми, холодными, со стеклянным блеском отраженного солнечного света и без малейшего проблеска Божьей искры.

Но хуже всего было то, что и сама Аня представлялась лишенной Божьей искры. Если не сказать грубее.

– Ты помнишь, как выступила в супершоу «Круче некуда»? – безнадежно спрашивал Август уже в пятый раз.

– Может быть, – без выражения отвечала Аня.

– Что значит «может быть»? – раздражался Август, хоть и старался держать себя в руках. – Или ты помнишь, или нет. Но как такое можно забыть?! Ты же зажгла там! Ты всех порвала!

– Раз вы так говорите… – Аня замолкла на полуслове. Августу показалось: до неё не дошли обороты «зажгла» и «порвала». Господи, неужели в эту глухомань даже молодёжный сленг не доходит?!

– А как ты сейчас живешь? – зашёл Август с другой стороны – хотя то, что он видел вокруг, красноречиво отвечало на вопрос.

– Нормально. С мамой.

– А где мама?

– В магазин пошла.

– Она кем работает?

– Работает? – с легким удивлением переспросила Аня. – Не знаю.

– Ну, как деньги зарабатывает?

– Деньги?

Август почувствовал, что сейчас придушит девку, вздумавшую над ним издеваться, и сам станет героем программы. Только не «Закрытие таланта», а «Человек и закон».

– Деньги. Это то, на что люди покупают продукты, одежду, книги. Ты же любишь читать?

– Не знаю.

– Ты же читала по телевизору стихи русских поэтов! На память читала!

– На память?

Август схватился за голову. Не только мечта о блестящем телесюжете на его глазах накрывалась медным тазом – распадалась на куски и фантомы картина привычного мира, возникало монструозное впечатление, что на телеэкране блистал один ребенок, а перед журналистом стоял совершенно другой! Как будто та светлая девочка так и осталась навек в плену цифровой записи, а из студии вышел её механический двойник. Дубль – как выражались Стругацкие.

– Слушай, а спортом ты продолжаешь заниматься? – выдавил он из себя, косясь на Аню исподтишка. Ему невыносимо было видеть её безмятежное лицо и пустые глаза.

– Спортом? Я никогда не занималась.

– Но как же… – Август не смог договорить. Все было мучительно неправильно, и он терялся в паутине бессмысленности и нелепости.

Журналист внезапно цепко схватил девушку повыше локтя. Рука была как рука – теплая, безвольная, но очевидно живая. Стеклянные гляделки девушки не дрогнули.

– Пройдись колесом! – выпалил Август. – Пройдись! Ты показывала чудеса акробатики на конкурсе! Колесо был твой коронный номер! Ты его проделала раз двадцать, чуть в стол жюри не влетела – но не влетела, так рассчитала!.. Нельзя забыть такой фокус! Тело помнит!

– Я не помню, – без выражения ответила Аня.

– Я тебя заставлю! – чуть не завыл Август и, схватив Аню за оба предплечья, стал наклонять её к полу. Но худощавое подростковое тело, гибкое даже на вид, на поверку оказалось негнущимся и неповоротливым. Аня не сопротивлялась, не вырывалась, даже не испугалась – она просто не сгибалась и не выражала ни желания, ни возможности пройтись колесом.

– Эй! Ты что, мразь такая, делаешь?! – заорал внезапно кто-то сзади Августа, и на голову его обрушился отменный удар. Август услышал, как со стеклянным звуком треснул его череп, и в глазах на несколько мгновений стало темно. Тут же по лицу потекла жгуче-уксусная жидкость, и телевизионный волк понял, что произошло: об его голову разбили банку с солёными огурцами.

От второго удара Август сумел уйти. Выход из кособокой двери на загаженный двор ему преграждал кто-то бесформенный и ярый, но инстинкт самосохранения подсказал парню забиться в тесный закуток между столом и табуреткой с примусом. Баллон с закуской бесславно погиб на затёртом полу.

Невысокая, коренастая, бедно одетая бабища пялилась на Августа с нескрываемой злобой.

– Ты кто есть, сволочь?! – прохрипела она. – Ты нездешний, я устюжских всех знаю!.. Ни у кого тут рука на убогую не подымется!..

– Это совсем не то, что вы подумали! – выдал Август сакраментальную фразу и быстро-быстро заговорил, выкладывая разъярённой мамаше, вернувшейся из магазина, предысторию своего появления. Журналистская школа не прошла даром: он умудрился вложить в несколько фраз суть дела. Однако это не успокоило Анину маму, а только больше взбесило.

– Пошёл вон отсюда! Губы раскатал! Сюжет ему! В чужом дерьме ковыряться!.. Вон, и чтобы я тебя здесь никогда больше не видела!

– Да что я вам плохого сделал?! – плачущим голосом возопил Андрей. – Я с добром приехал! Хотел Аню снова на телевидение вытащить! Люди за такое счастье зубами грызутся, а вы меня банкой по башке!..

Произнося эти слова в качестве отвлекающего маневра, Август попытался обойти свирепую мать и пробраться во двор. Взгляд его случайно упал на Аню. Именно этот беглый взгляд доказал журналисту лучше, чем вся предыдущая сцена, что из затеи вытащить Аню на телевидение ничего не выйдет. Бывшая гениальная девочка, а теперь заторможенная девушка, стояла неподвижно, с отсутствующим лицом, словно её не касались баталии. На экране такой истукан смотрелся бы ужасно.

Мамаша тем временем очень кратко объяснила Августу, где она видела все мировое телевидение, и, подхватив табурет, попёрла на него ножками, придавая ускорения его и так не слишком солидному бегству.

* * *

…Когда Август оказался на улице, его пошатывало, а в глазах было темно, как от солнечного удара, – хотя пыльное солнце Устюжска уже заметно клонилось к закату и грело не так рьяно, как днём. Пора было выбираться из «вороньей слободки», садиться в автомобиль и ехать в Москву – при хорошей скорости он бы аккурат успел к вечерним теленовостям. Но странное чувство, которому Август не мог дать ни названия, ни объяснений, погнало его в противоположную сторону – не вверх по склону, а вниз, на берег затхлого озера, в которое, вероятно, превратилась некогда быстрая река – недаром ведь здесь при царе-косаре возвели водяную мельницу…

Нечто подобное реке произошло и с Аней. Но если истоки речной беды были более-менее понятны – мельника, должно быть, раскулачили и сослали, колхозники не справились с мельницей и забросили её, реку загадили или зачем-то перекрыли, а потом экологическая катастрофа позднего СССР (на эту тему Август как раз делал свой дипломный выпуск «проблемной» программы) довершила начатое, – то происшедшее с девочкой-солнышком оставалось вне человеческого разумения.

Пачкая одежду соком и семенами трав, увязая мокасинами в болотистой грязи, Август обошёл водоём и приблизился к мельнице. Её громада из почерневшего дерева вблизи казалась особенно зловещей. Из прогала, где на одной петле ещё висела полусожжённая дверь, несло вроде бы не просто холодом, а могилой. Но Августа это не испугало – его только что шокировали так, что дальше некуда. И он бесстрашно пролез в темноту заброшенной мельницы.

Внутри оказалось не так страшно, как снаружи. Через многочисленные дыры то ли в крыше, то ли в ярусе – устройство водяных мельниц Август представлял себе очень слабо – проникал закатный свет, и его блики делали помещение даже уютным, несмотря на разор. Тут и там торчали и нависали какие-то балки и брёвна, ещё хранившие следы огня, а на полу лежал чуть ли не вековой слой пыли, и Август ясно видел – он стал здесь первопроходцем за долгие годы.

В голове даже замелькали профессиональные мысли: сюжет про заброшенную мельницу… свет ещё не ушел… можно красиво подснять… местных, ту же библиотекаршу, попросить рассказать… хоть не с пустыми руками пред Корнеевы очи…

Выстраивая в голове подводку к сюжету, он пробирался все дальше в здание, казавшееся ему лабиринтом. Путь преградила ступенчатая гидра, дохнуло стоячей водой. Август сообразил, что добрался до мертвого мельничного колеса, и опасливо попятился от дыры в полу, куда уходил низ гигантского обруча с лопастями. За годы бездействия отверстие стало по очертаниям звездчатым. Но, делая шаг назад, Август зацепил взглядом в чересполосице тьмы под колесом что-то чудовищное… что-то, чего здесь никак не должно было быть…

Изучал диковинку Август, улегшись на живот и почти засунув голову в дыру. Совершенно точно под колесом виднелись очертания человеческого тела.

Фонарик смартфона выхватил из темноты голую ногу… белую руку… девическую грудь, не тронутую ни тлением, ни крысами… Наконец луч упал на лицо. Это было лицо Ани. С открытыми стеклянными глазами.

Августа подбросило с места, и он ощутимо треснулся затылком – тем же местом, что сегодня уже пострадало – о ступеньку колеса. Два удара подряд не прошли даром. Журналист провалился в короткий обморок.

Зато, придя в себя, он испытал молниеносное, острое, как боль, откровение. Рискуя сверзиться вниз, к «месту погребения» двойника девушки, он ещё раз обшарил лучом фонарика простёртое в грязи тело, задержал свет на застывшем лице, безжизненной улыбке, руке, застрявшей в неудобном положении, не опустившись до пола – и убедился, что догадка, сколь бы ни выглядела чудовищной, была совершенно правильной.

* * *

… – Вернулся? – ворчливо, но без прежней агрессии спросила Анина мать. – Я видела, как ты на мельницу полез. Черти тебя принесли… и туда понесли…

Она лузгала семечки, сидя на кривом крыльце собственного домишки, который оберегала, как самую драгоценную в мире крепость. Август не претендовал на то, чтобы попроситься внутрь. Аней он сегодня уже насмотрелся.

Август даже не присел рядом с женщиной. Он стоял перед ней и молчал. Вопросов роилось в голове слишком много. Потому начал он с самого глупого.

– Аня где?

– Спит, – ответила женщина и сплюнула шелуху. – По жизни так. Раньше кур ложится и засыпает сразу. Да и когда бодрствует – всё равно что спит. Ты ж её видел…

– А кто этого двойника придумал?

– Папа, кто. Не я же. Я с больной девкой даже институт не закончила… можно сказать, и не начинала. Как залетела на первом курсе, так пошла в академ, а потом куда восстанавливаться с ней на руках? Бросила. А муж-то молодец. Ни нас с Анькой не бросил, ни учебу. В науку пошёл. Какие-то там бананотехнологии развивал… по полгода, бывало, дома не жил. А все ж таки со мной не развелся. Да и Аньку все по врачам таскал, не верил, что она навеки такая…

– Как же он робота сделал?

– Поди да спроси, – усмехнулась женщина. – Устюжское муниципальное кладбище, участок 48, от аллеи направо. Меня не спрашивай – я уборщицей всю жизнь проработала, когда в больницах с ней не валялась. Я тебе про эти бананотехнологии ничего не расскажу. Не потому, что такая стойкая, а потому, что сама не знаю.

– Нет, я имею в виду – зачем?

– Зачем? – удивленно переспросила мать. – А то непонятно! Приятно, что ли, что у тебя ребёнок – имбецил? Он диагнозам верить не хотел! В интернат её не отдавал, как доктора ни запугивали. Только когда к одному профессору съездил с ней аж в Германию, и тот ему выдал, что, мол, положительная динамика имеет отрицательную вероятность, – едва не по слогам выговорила женщина, – задумался о двойнике. Я так чую, доказать хотел самому себе, что нет невозможного в природе.

– Но ведь ваше окружение знало, что… ну, это не Аня?

– Не скажи, – опять кривая ухмылка искривила губы с прилипшей шелухой. – Когда она на телевидении прозвездила, ни одна собака не догадалась! Игорь-то слух распустил, что Аня, мол, в своём окружении заторможенная, потому что всего боится, а в чужой, мол, обстановке раскрыла все свои таланты. Стрессовый, якобы, эффект.

– И что, все поверили?

– Кто-то, может, и не поверил. Многие с нами задружиться хотели, в гости набивались. Даже из школы приходили, приглашали Аньку устроить – мы-то её на домашнее обучение оформили. Но отец отговорился как-то… А всё ж таки первое время после телешоу к нам отношение изменилось. До того подсмеивались, а дальше – завидовать стали.

– А Аня? – после паузы задал Август самый неудобный вопрос. – Она хоть что-нибудь поняла? Что стала звездой, предметом всеобщей зависти?

– Я ей шоу показывала, – помолчав, призналась женщина. – Говорю, смотри, какая там девочка красивая выступает. Она говорит: выступает. Я говорю, девочку узнаешь? Не знаю, говорит, – голос у неё предательски дрогнул, но, возможно, просто семечка попала не в то горло. С остервенением выплюнув зёрнышко, мать откашлялась, закрыв рукой лицо, и вот уже вновь сидела перед Августом невозмутимая, защищенная, как бронёй, стойкостью отпетого циника.

Наверху прерывисто загудела машина. Журналист узнал клаксон машины канала. Жмущий на гудок Вадик был абсолютно прав: делать тут было больше решительно нечего, разрушенная водяная мельница вместо несостоявшейся телезвезды – это не сюжет, а помойка. Но Августу предстоял ещё один глобальный вопрос, тоже довольно неделикатный – хотя чего ему было уже стесняться?

– Очевидно, каким-то образом правда вышла наружу. Расскажите, пожалуйста, как, и я вас больше не буду мучить.

– Ты меня не мучаешь, – поморщилась женщина. – Кто меня мучает, так… – она махнула рукой. – А по-дурацки всё вышло у Игоря. Я не раз примечала: когда человек очень уж умный, жди беды: что-нибудь да сляпает. Когда популярность Анина после телешоу на убыль пошла, он придумал устроить ей выступление на Дне города. Ну, и устроил, как я ни отговаривала. Убеждал, что всё будет, как в первый раз, комар носу не подточит. Как, я говорю, не подточит – то ты с ней в Москву ездил, а то всё у соседей, считай, на глазах. Ну и правильно: пока робот на сцене кувыркался, а я в первых рядах стояла и типа дочкой гордилась, к нам в дом соседская старуха за солью зашла. Тут отродясь не принято двери запирать. И мы не заперли. Понадеялись, что все на площадь подадутся, концерт смотреть. А бабка соседская холодец, что ли, варила для застолья в честь праздника. Ну, и поперлась соль занимать, и Аньку увидела. Слухи, конечно, поползли… Отец от этих слухов и помер, можно сказать. Люди ведь разное понесли. И колдун-то он, и чернокнижник, и рабовладелец, который похожую девку выкупил, и вообще Аньке не отец, а притон держит с малолетней б… Сердце и не выдержало. А мы с Анькой от позора да от безденежья сюда переехали. Так проходит слава земная, – после краткой паузы закончила женщина, и книжные слова в её устах прозвучали убийственно.

– А на мельнице как робот оказался?

– Сам ушёл, – хихикнула мать. – Я выбросила, разумеется. Первым делом после того скандала. Только Игорь мог эту куклу заводить, а он с сердечным приступом слёг. И мысли у него совсем уж дебильные полезли: чтобы я эту дрянь завела да к нему в больницу с ней пришла – типа, рты заткнуть болтунам. Этого уж я допустить никак не могла. Так поболтают и забудут, а если бы слухам давать повод… Ну, я и избавилась от куклы. А он на следующий день помер. Аньке пенсию назначили по случаю потери кормильца. Раньше-то отец не разрешал ставить ее на учет по инвалидности, говорил, сами прокормим. В пэфээре я её накрутила, что говорить, чтобы не заметили, будто она того. Она вообще-то хорошо повторяет. Даже несложный текст способна запомнить. Ненадолго, правда. Чтобы побеседовать с комиссией, хватило.

Август, кажется, догадался, что стало причиной фатального сердечного приступа у несчастного изобретателя, всего-навсего хотевшего, как любой отец, гордиться своей единственной дочкой. И женщина понимала, что он это понимает. Но ей было всё равно.

– Вы робота даже не закопали, не говоря уж о том, чтобы сделать… ну… неузнаваемым, – сказал он, чтобы расставить все точки над и. – Почему же его до сих пор никто не нашёл?

– Потому, что мельница дурной славой пользуется, – на полном серьёзе пояснила женщина. – На ней мельника в коллективизацию убили, – Август мимолётно порадовался, что не совсем ещё потерял журналистскую чуйку, почти правильно прозрев судьбу мельника. – В этом городишке на ней схоронить надёжнее, чем на кладбище. А закопать? Или сжечь? Ты сам подумай, – она уставила на Августа тяжёлый взгляд, – как я могу всё равно что дочь родную…

– Простите, – глухо отозвался Август.

В кармане его завибрировал смартфон. Вадик на том конце связи изъяснялся исключительно матерными словами. Август был с ним согласен: дорога дальняя, темнеет, материала нет, Корней за зря потраченные командировочные три шкуры снимет, но хрен с ними, со шкурами, снимет премию, это куда страшнее!

– Извините, что я вас побеспокоил, – он спрятал смартфон в карман и развернулся.

– Да чего там, – откликнулась мать Ани. – Рано или поздно это должно было случиться. Это я не подумала, как себя вести, если ещё какая-нибудь ищейка заявится. Сейчас думать буду. Всех по башке – банок не напасешься. Извини, кстати, за банку. Я с перепугу.

– Удачи! – пожелал Август, не ответив на извинения.

– И тебе не хворать.

На обратном пути в машине Август, не вступая в пререкания со своими спутниками, которые, наконец, утомились браниться и издеваться и объявили ему «бойкот», повторял запавшие в память стихи из передачи десятилетней давности.

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

Странно – до сего дня он не слишком жаловал этого поэта.