Журнальный мир

(Продолжение. Начало в №38 «Огни над Бией»)

Синопсис романа «Двойное нашествие» (начат 22.05.2006)

Основные персонажи романа

Рин. Вырос в деревне, сын фермера, в молодости – солдата. С детства слушал истории отца об ужасах войны с Нелюдью. В 12 лет его начали посещать сны и видения, в которых ему являлась Мирра – божество вражеской армии. Он понимает с годами, что любит ее и, не снимая, носит ее образок, выполненный руками заполонивших мир ее слуг. Мирра предстает ему в образе девушки с черными волосами. Погруженная в дрему, облаченная в ледяное прозрачное платье, она приближается к их планете, чтобы возглавить свое войско в сокрушительном окончательном походе. Слуги ждут ее и готовят новейшее оружие, с которым стремительно одолеют малочисленное человечество. Рин понимает, что их можно упредить, и умоляет отца устроить для него встречу с правителем одной из держав, скрытых за круглыми горами в долине. Отец, пользуясь связями и отличиями солдатских лет, выполняет его желание. Но король требует доказательств и предлагает Риндору добыть их, отправившись на вражескую территорию (знакомо, не правда ли?). Хемран Орсар, друг отца, бессильный отговорить Риндора, дает ему провожатого – сталкера, который не раз посещал захваченные врагом города в поисках сохранившихся произведений искусства. Риндор берет с собой фотоаппарат, чтобы сделать дагерротип новейшей вражеской техники. Но для этого надлежит попасть на западный материк – первый из захваченных пришельцами 500 лет назад. Сталкер доводит Рина до побережья, в поселение, омываемое течением вечности, влияние которого сказывается в том, что прошедшие полтысячелетия не разрушили ни строений, ни корабельного флота. Едва спасшись от банды врагов, герои отплывают на первой попавшейся лодке без надежды преодолеть море, но, на счастье, их подбирают свободные моряки, жители южных островов, которых вторжение не затронуло. Капитан решает помочь Риндору и доставляет его на западный материк.

Риндор и сталкер подбираются к крупнейшему вражескому формированию, делают необходимые снимки, но на обратном пути их преследуют, и Риндор дается в плен, чтобы спасти этим товарища. Он не ошибся, визионеры давно получили от Мирры приказ задержать его до ее прибытия. Заключенный под стражу, он начинает писать дневник своих приключений. Божество приближается, и весной, в день, известный заранее, с неба падает глыба дымящегося льда, из которого выходит обнаженная Мирра.

(На протяжении романа герой безостановочно сомневается и в себе, и в своем даре пророчества. Он постоянно испытывает перед родителями чувство вины, особенно перед матерью – ведь она в неведении о судьбе сына, а отец покрывает его. На мой взгляд, в этом нехитром образе ощутимо влияние гербертовского Муаддиба, вовлеченного в масштабные и судьбоносные события против воли – А.И. Но мне определенно известно, с циклом о Дюне Андрей не знаком)

Мирра. (Имеется пояснение автора, что это условное имя, но мы решили его не менять, т.к. сей персонаж практически не появляется во второй части – А.И.) На следующий день после прибытия она открывает перед Риндором карты. Ее слуги, как и она сама – отнюдь не враги человечества, – скорее спасители. Их цель – не порабощение мира, а превращение всех мужчин в суперсолдат, а также погружение женщин в анабиоз и укрытие их. К планете приближаются подлинные враги мира – эрраонейцы, первые люди галактики, великие мудрецы прошлого, а ныне – сексуальные маньяки. Бог отвернулся от них, и эрраонейцы утратили влечение полов, это общество крайней асексуальности. Зачатые вопреки нежеланию дети рождаются уродливыми и безумными тварями. Чтобы спасти великую нацию, повелитель решил направить отряды в брошенные колонии. Некогда эрраонейцы расправлялись с преступниками путем переселения их на необитаемые миры. Так возникли колонии преступников, идиотов, бунтовщиков, анархистов, алкоголиков… Лишь один из отрядов достиг цели – планеты-родины Мирры, Аламнезиса. Остальные флотилии сгинули в божественном космосе.

Захватив этот мир, колонию бывших раскольников, эрраонейцы почувствовали возвращение полового желания. Целый мир стал гаремом для тысячи эрраонейских солдат. Они изнасиловали миллионы женщин и уничтожили миллионы мужчин. Соитие на первых порах давало потомство, но затем опять заработал закон отторжения. Женщины этого мира стали вызывать у эрраонейцев ужас, и они сбросили на планету интеллектуальную бомбу. Погибло все живое, наделенное даже на порядок меньшими человеческих мыслительными способностями. По планете прокатилась волна, содержащая такой объем информации, накопленной за миллион лет эрраонейской истории, что мозги всех способных ее воспринять существ сгорели. К тому времени Мирра уже неслась к нашей планете внутри глыбы льда, отправив чуть ранее яды, преображающие мужчин в супер-воинов. Она была наложницей предводителя эрраонейцев ( в одном из вариантов – его дочерью – А.И. ) и выкрала у врагов многие их секреты. Она поняла также, что эрраонейцы не остановятся, что погубив один мир, они отбудут к следующему. К тому времени их родной мир обезлюдел, и они являлись последними представителями первого народа.

То, что воспринималось населением Земли как вторжение, было лишь подготовкой к его отражению. Мирра предрекала скорый приход врага, и говорила, что как можно скорее нужно либо склонить к союзу людей, либо силой заставить их принять новый облик и ее командование. Риндору отводилась роль посла, призванного связать враждующих. ( На мой взгляд, один из самых слабых моментов романа. Ведь кто такой Риндор? Ему 20 лет, он безвестен. Кто его станет слушать? Почему бы сразу не посылать пророческие видения королю? Данный ход, невразумительно мотивированный, был нужен автору для создания любовной линии – А.И. ) Сам он, естественно, все принимает как истину, и готов сделать все для победы. На сотне кораблей они отправляются на восток, дабы возглавить армию.

(Собственно, на этом роман обрывается. Дальше идут только планы, отдельные фрагменты, зарисовки персонажей. Не спорю, отдельные фрагменты данного текста имеют художественную ценность, и когда-нибудь, если наша затея удастся, мы издадим их.

Еще один персонаж, достойный внимания – Амин Камнил, художник, живший в мире еще до первого нашествия. Он упоминается и во второй части романа. Риндор на протяжении всей жизни чувствует с ним духовную связь, а после победы даже переносит прах художника на его родину. Семью Камнила убили, а его обвинили в преступлении и посадили в острог, где он и лишился рассудка. Оправданный под конец 50-и летней жизни, он завершает ее в доме умалишенных, где создает ряд величайших полотен, предвосхитивших будущее и битвы с пришельцами. На всех его картинах, на заднем плане, заметен образ летающего диска. Погиб, свалившись со скалы – то ли нарочно, то ли случайно. Ближайшая аналогия – Ван Гог.

Дальнейшие события развиваются первым и вторым нашествиями. Переговоры и агитационные речи Риндора ни к чему не приводят, его объявляют изменником. Люди порабощены – в том числе и обитатели южных островов, – всем выжившим введен яд, преобразивший их тела в мощные машины для бойни. На заводах спешно готовят дополнительное вооружение. Женщины насильно усыплены и спрятаны в хранилищах Мирры. Все готово к обороне. Мирра говорит, что эрраонейцев необходимо уничтожить, как паразитов, испоганивших тело младенца-Господа – Вселенную.

Риндор с волнением ждет возвращения на родину, жаждет познакомить родителей с Миррой. Но их дом пуст, и он решает, что родители пали при защите. Но ночью на него, в одиночестве сидящего у камина, нападает с ножом отец. Прежде чем поразить Риндора, он говорит, что мать не выдержала позора за сына-предателя и повесилась в сарае. Он не успевает нанести удара ножом: его усыпляют отравленным дротиком, а, пробудившись, он становится покорным солдатом армии Мирры. Риндор надевает ему на запястье браслет, чтобы узнать после победы и очеловечить, и держит подле себя.

Город Аххевалла становится ареной великой битвы между высадившимися эрраонейцами и воинством обороны. 500 лет назад эту битву изобразил на своем полотне А. Камнил. Эрраонейцы в недоумении отступают и укрепляются на горных высотах, возведя цитадель, откуда проводят разведку местности в поисках женского населения. Армия Мирры подступает к этой крепости. Риндору видится сон о том, как жителей глухой горной деревни, пропущенной слугами Мирры, захватывают в плен и доставляют в замок на потеху предводителю эрраонейцев. За время последнего анабиоза, который не есть полная заморозка, а лишь сведение процессов физиологии до вялотекущего минимума, он постарел, но как никогда одержим развратом. И пока армия Мирры штурмует крепость, Риндор, предводитель спецназа, проникает через щель в скале в обитель греха, где ученые-эрраонейцы уже успели приложить руку к естественным процессам воспроизводства. Высшее командование захватчиков пирует среди роскоши, не обращая внимания на осаду их крепости. И опять слабый, натянутый момент: оказывается, что благодаря удачной вылазке неприятелем захвачена сама Мирра – ее демонстрируют в виде пленницы и предлагают сдаться. Риндор не соглашается, начинается поединок в трапезной зале. Предводитель врага, снизойдя до слабости «дикарей», предлагает сразиться на шпагах, он почти одолел Риндора, но тот вспоминает о преображающем яде и, приняв его, в обличии грозного берсерка убивает старого блудника. Конечно, последний выстрел спрятанного дотоле пистолета попадает именно в Мирру, и она умирает на руках у воющего от горя чудовища (вспоминаете?).

Битва, само собой, заканчивается победой над пришельцами. Их тела и все снаряжение, кроме единственного корабля, сожжены. Мир празднует победу. Мужчинам возвращены естественный облик и свежая, не запомнившая зла память, женщины разбужены и выведены на свободу. Плодитесь и размножайтесь. Правда, за время бойни некоторые солдаты пришли в такую ярость, что противоядие не помогает им очеловечиться. Они бешено рвут все кругом себя, и их убивают. Среди них – отец Риндора, и он не дает отца на расправу и просит сварить для него клетку. Погрузив на спасенный от пожаров корабль клетку и гроб с нетленным телом любимой, Риндор отбывает на южный остров, вручив людям право распоряжаться судьбой и историей. Лишь он помнит случившееся полностью, и посвящает долгие годы работе над автобиографией. С ним, в клетке, монстр-отец, труп мертвой женщины, его память, и Риндор решает отправиться на Эрраонею в поисках величайшей картины Вселенной, о которой ему рассказала Мирра: «Явление божьего серафима». На этом роман – вернее, развернутый план – завершается. Остальное – уже наша работа. Мы оставили в тексте нетронутыми уже написанные автором отрывки, в частности описания корабля. Человек, осведомлённый в технике, запросто увидит неточности, да и прочие Андреевы вымыслы, невозможные в принципе. Мы заранее просим прощения и снисхождения. Помните, этот роман мечтал написать романтик, мыслящий подобно литераторам его излюбленной эры: обходя те подробности, что были ему неизвестны, либо же полагаясь на интуицию – не всегда верную спутницу на пути к достоверности. Просто примите к сведению, что вы взялись читать космический романтизм, автор которого издавна обходил стороной все научное и специальное – А.И. )

Гл. 1 Все в сборе

За секунду до пробуждения в его голове клокотала магма искусственных и мучительных сновидений. Его плоть, кости и кровь были холодными, а мозг, вобравший в себя всю жизненную силу латентного организма – горячим, остро пульсирующим.

Но он проснулся, и еще не открыв глаза, сбросил бешеное давление мозга, раскидав его по всему телу. Заколола в кончиках пальцев начавшая разогреваться кровь. Он открыл глаза. Возле ложа, утвердив на нем взгляд, сидела тонкая фигура в узком черном плаще и в платке, закрывавшем волосы и плечи. Обращенное к Рину лицо было небесным, иконописно-печальным, огромные темные глаза со светлым, сквозившим из глубины дном, внимательно всматривались в отблеск от лампы на изгибе ложа под его вытянутой рукой и вновь обращались к нему с вопросительным выражением.

– Давно ты так сидишь? – хриплым голосом сказал Рин.

– Два года, – ответил дайон. – Прости, что отключала аппарат – мне стало до ужаса грустно. Я целый год провела в нирване, потом очнулась, а здесь все то же… Подожди, я помогу тебе встать! А, нет, лучше лежи пока, у тебя ледяные руки…

Дайон не был женщиной, и, пожалуй, вовсе не относил себя к полу. Но его облик, нежные линии тела заставляли Рина воспринимать его именно как даму, он обращался с дайоном, как с женщиной, и тот, сообразно этому отношению, выстраивал свое поведение. Глаза дайона вновь поразили Рина: темные кельи лишений, в которых теплятся свечи, а за ними, в самом дальнем и недоступном углу – окна в божественный свежий мир. Рин улыбнулся дайону и обнял за узенькое плечо. За два года у Рина отросла крупная борода, и он несколько раз погрузил в нее пальцы.

– Ты простишь меня, что я разбудила?

– Это даже полезно. Продолжительный сон слишком тяжело влияет на мозг.

– А остальных ты будешь будить?

– Аррим разбужу, пожалуй.

Подойдя к ее ложу, Рин приподнял тоненькую простынку и осмотрел лицо дочери. Оно выглядело мертвым, и лишь пульсация жилки избавила его от страшной иллюзии. Он резко обернулся и посмотрел в темный угол, где за занавесью стоял саркофаг.

– Что случилось, Рин? – сказал дайон.

– Ничего, – строго ответил он. Наклонившись, он поцеловал лицо девочки и стал аккуратно вынимать из вены на ее руке иглу капельницы охлаждения.

– Ты так никого и не встретила в космосе, Астрид? – обратился Рин к дайону.

– Нет, – растерянно сказал тот. – Хотя мне точно известно, что где-то существуют другие дайоны и серафимы, и я обязана отыскать их и вступить в служение господу, я тщетно ношусь по космосу. Я посетила десяток мертвых миров, плыла по течению каких-то планетных систем, уходила в нирвану, пыталась вспомнить прошлую жизнь – и ничего…

– Хорошо, что ты не потерялась. Нам было бы без тебя одиноко.

Рин тихонько дул на кисти пробуждающейся девочки и растирал их. Астрид ходила около Рина, прикладывая руки к груди и заглядывая в лицо бледной Аррим. Затем она протянула руку и нежно коснулась ее черных волос. Девочка приоткрыла глаза и улыбнулась, увидев отца и дайона.

– Мы прилетели, папа?

– Нет, Аррим, нам еще три года лететь. Но я подумал, что неплохо бы повидаться…

– Я себя плохо чувствую, и хочу кушать, – пожаловалась Аррим.

– Я что-нибудь приготовлю вам, – откликнулся дайон.

– Пирожок с капустой, пожалуйста…

– Сперва теплая ванна, чтобы прийти в себя, – сказал Рин и помог ей подняться.

– Папа, а ты разбудил дедушку?

– Н-нет… не стоит, пожалуй…

– Стоит! Обязательно разбуди!

– Значит, готовить вам на троих? – донесся из кухоньки голос дайона.

– Да, на троих, – не сразу ответил Рин.

Прежде чем разбудить отца, более похожего в нынешнем состоянии на гориллу, Рин поцеловал его облысевший, распухший, как у безумного мыслителя лоб. Кожа на нем шелушилась и была расчесана до крови. Он отключил аппараты, питавшие организм отца, и, пользуясь рычагом, опустил над его ложем громоздкую клетку. Старик с седой бородой и могучими сутулыми плечами проснулся быстрее прочих и зашептал что-то на языке воинства Мирры. Просунув между прутьями руку, Рин еще раз погладил теплеющие черты и спрятался в тень. Кряхтя, перебирая могучими конечностями, отец сел на ложе и осмотрелся. Его широкие кисти сжимались, затем обхватили решетку и дернули.

– Папа, почему так плохо дышать? – закричала Аррим, выбегая из ванной в халате и вытирая волосы полотенцем. Она замерла на ступенях лестницы, рассматривая пленного старика, и подбежала, с радостью протянув ему руку.

– Нет, Аррим, что ты делаешь? – Рин выскочил из тени и в панике бросился к дочери. Но старик нежно пожал ее руку и что-то проговорил.

– Видишь, папа, дедушка опять узнал меня. Ты должен его отпустить.

Появление сына вызвало в старике глухое ворчание и обиду. Он что-то ему показал и отвернулся. «Так и не хочет простить меня, – утомленно подумал Рин. – И теперь уже не простит…»

Он прошел к пульту и набрал нагнетание воздуха. Астрид эти тонкости не давались, она забывала о них и когда-нибудь, по ошибке, могла стать причиной их гибели. Дайону не нужно было дышать, разве что он иногда пропускал воздух через себя, очищая и облагораживая его.

Удивительно, что они встретились. Это случилось на третьи сутки пути. Он заканчивал последние приготовления ко сну, старик уже погрузился в дрему, когда в кресле посреди комнаты появился дайон.

– Я слышал тут музыку, – сказал он. – Как я устал от тишины. Включите еще, пожалуйста.

При этом он молитвенно сложил на груди ладони. Рин тронул его за плечо: оно было сухим и холодным.

– Откуда ты, женщина? – сказал он.

– Я ищу божьих слуг, чтобы присоединиться к ним. Таково мое единственное знание. Вы можете мне помочь?

– Мы летим на Эрраонейю. Возможно, ты найдешь божьих слуг там.

– Тогда я полечу с вами.

– Мы сейчас погрузимся в сон, чтобы обмануть возраст. На целых пять лет.

– О, это совсем не долго. Я скитаюсь по свету уже… давно! Я буду стеречь ваш сон.

– Можно ли тебе доверять?

– Пока не знаю, потому что не знаю себя. Когда-нибудь я стану серафимом или ангелом – мужским или женским духом на службе Господу. А пока я – дайон…

Рин засмеялся, поняв свою оплошность.

– Я пробудилась в космосе, – опять заговорил дайон женским голосом. – Видимо, во мне еще многое осталось от прошлой жизни – я пугаюсь, тоскую, перемещаюсь наобум, слепну и глохну временами… Не прогоняйте меня, пожалуйста. Но если вы скажете, я уйду…

– Папа, не прогоняй ее, – тихо произнесла Аррим со своего ложа.

– Я кое-что помню из прошлой жизни, умею читать и готовить, хотя не нуждаюсь в питании… Я могу пригодиться вам.

Она говорила с ними 12 часов подряд. Даже Эран вышел из полудремы и слушал ее.

– Я пыталась выбраться за пределы Вселенной, думала, что оттуда увижу все, и найду свою цель… Я совершила самый длинный прыжок, на который решалась – и очутилась в облаке огненной пыли, которая собиралась в фигуры и лица. Наверное, это было у края Вселенной. Я бросилась к ним, я решила – они разумны, но они рассыпались и собрались в новую маску. Словно Бог не мог найти своего образа, словно страдал сомнением. Нам говорят, что мы несем на себе образ божий, но, возможно, он среди нас ищет того, кто стал бы его прообразом.

– Зачем ему образ, ведь он же один на один с собой?

– У любого из нас есть отражение. Даже у Бога.

Дайон задумчиво смотрел на них, затем вздрогнул и опустил голову.

– Господи прости, – зашептал он. Рин догадался, что о Боге дайону известно не более, чем ему. Он даже в худшем неведении, потому что обязан служить… кому-то. И вообще, решил Рин, дайон – существо недалекое, разве что летает по космосу без преград… Было бы лучше, спокойнее, если бы он исчез, но о н а смотрела так жалобно и бесхитростно, что Рин совершенно размяк и обнял ее узкие плечи, закутанные в холодную ткань.

– Разбуди меня через год, – сказал он. – Нужно будет проверить работу машин.

– Хорошо, – быстро закивала Астрид. – У вас здесь есть книги, я буду читать и слушать музыку.

Видимо, пироги были готовы – Астрид подала из кухни два резких звонка, испугавшие Рина. Они с Аррим поднялись по маленькой лестнице и вошли в белую узкую комнатку, оборудованную под кухню. Астрид жарила на плите пироги. Первая порция уже была подана. Положив два пирога на тарелку, Аррим выбежала из кухни.

– Ты куда? – крикнул ей Рин.

– Накормлю дедушку, – отозвалась Аррим. – Он пожаловался, что голоден.

– Ничего бы с ним не случилось… – проворчал Рин. – Будь осторожна, подай ему тарелку через окно!

– Не понимаю, почему вы считаете вашего отца опасным, – осторожно и тихо произнесла Астрид. – По-моему, он вполне достойный человек. Он, к тому же, положительно о вас отзывается…

– Обо мне? Когда это он отзывался?

– Это было, когда вы с Аррим спали. 278 часов тому назад, кажется…

– Но ведь он тоже спал!

– Нет, он проснулся и попросил воды. Я принесла ему кружку, он напился и вежливо со мной побеседовал…

– Что за чушь, Астрид? Отец ни с кем не разговаривает, он только бурчит что-то под нос…

– Он рассказывал мне о вашем детстве. Говорил, вы любили читать… Это было недолго, потом он опять заснул…

– Надо было записать этот момент, Астрид! Ты же знаешь, как для меня это важно!

– Не догадалась, – виновато опустил голову даймон.

В кухню вернулась Аррим и подала Астрид пустую тарелку.

– Дед сказал «очень вкусно!». Просил похвалить тебя.

– Дед сказал, – фыркнул Рин. – Прекратите меня разыгрывать.

Они с Аррим принялись за еду, а дайон, присев на стульчике возле стены, смотрела на них чистыми большими глазами.

Поглядывая на дочь, Рин отметил, что за годы сна она чуть-чуть подросла и стала почти копией матери. Только глаза ее были обычными, без той мутной пленки, что всегда пугала Рина. Счастье, что она удалась в мать чертами лица.

Скрестить гены уже мертвой женщины и свои было не сложно. Сложнее задача выносить плод. Рин пересадил оплодотворенную яйцеклетку дикой кобыле и семь месяцев держал ее подле себя, пока она не родила недоношенного младенца. Рин выходил его… Но что дальше? Детские годы Аррим провела на острове, с задумчивым молчаливым отцов и пленником-стариком. Юность ее проходила во сне посреди космоса. Отрочество, если они завершат свой путь, она встретит в обезлюдевшем мире. Верно ли он поступил, не оставив ее в родном мире? Ведь он желал, часто думал о том, как пристроит Аррим в какой-нибудь деревушке, у скромных простых людей. Но не решился и, может быть, загубил ей жизнь. Она была рождена через муку и извращение не для жизни – для его памяти, и мысли об этом вызывали у Рина раскаяние.

Пока она ела еще один пирожок, Рин взял в шкафу зеркало, ножницы, и спустился вниз.

– Здравствуй, отец, – сказал он внимательно следившему за ним старику. Тот медленно отвернулся. Скрывшись за ширмой, Рин осмотрел в зеркале свое лицо. Оно похудело и удлинилось, светилось серостью. Он постарел, и в бороде появились новые седые пряди. Он седел даже во сне. Укоротив бороду и ногти на пальцах, Рин вспомнил о том, что давно хотел сделать: увидеть картины, свою коллекцию. Ему так и не удалось создать для полотен идеальных условий, и он очень тревожился за их сохранность.

Картины Камнила. Все, что удалось собрать в перелопаченном войной мире. Пейзажи спокойной реальности, деревни на склонах холмов под хрупким, хрустящим на вид, как оберточная бумага, небом. Замеченные внимательным взглядом художника диски – штрихи в уголке холста, которые некоторые ценители считали авторской подписью. Рин знал от Мирры, что диски были машинами надзора, сопровождавшими всю историю их народа.

И иные полотна – война, столкновение сил, эмоций. Эти картины были написаны в мире, еще не знавшем подлинных войн, и их не замедлили приравнять к безумию их создателя. Теперь, обладая почти всей серией «битв», увенчанных великой Аххеваллонской, Рин как бы вновь их переживал, но уже сверху, со стремянки времени.

Ему не хотелось, чтобы эти страшные образы видели Аррим и Астрид, и убрал картины на место, в стенную нишу. На лестнице прозвучали шаги, и, держа дайона за кончик черного рукава, в зал вошла дочь.

– Ну что, папа?

– Ничего, – улыбнулся он. – Мне кое-что необходимо проверить на корабле.

– Ты выйдешь?

– Да, придется.

И Рин принялся надевать мохнатый эрраонейский комбинезон.

– Я тоже хочу пойти…

– Нет, это ни к чему. Сидите лучше с Астрид и дедушкой. Астрид, выйдешь со мной в тамбур… на минутку?

Пристраивая за спиной кислородный баллон, Рин сказал кротко смотревшему на него дайону:

– Я по поводу того случая, Астрид… по поводу пробуждения отца.

– Да, да, – закивала она.

– Он тебе не представился, не назвал свое имя?

– Он сказал, его зовут Эран.

– Черт побери, это правда! Все так и есть! Если ты не прочла мои мысли…

– Я этого не умею…

– Ну хорошо, извини меня, – сказал Рин и провел рукой по ее прямой тонкой спине, обтянутой черной тканью.

– Ты не хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Нет, останься. Если что, я иду в наблюдательный купол.

– Где это? Я могу мгновенно достичь этого места.

– Под потолком корабля.

Опустив забрало дыхательной маски и приоткрыв вентиль подачи воздуха, Рин вышел через внешнюю дверь. Реагирующие на движение лампы загорались высоко над ним и сразу же гасли. Он шел по длинному коридору, окруженный морозным туманом. Под стопами хрустел тонкий слой инея – он покрывал пол и редкие предметы мебели так же, как при иной влажности пыль. Три пассажира крупного корабля и дайон, не нуждавшийся в специальных условиях, занимали ничтожную его часть. Лишь в ней происходили необходимые для жизни процессы. Все остальное пространство – казармы, склады, каюты, пути и лифты были погружены в тьму и холод. Конечно, там было теплее, чем в космосе, всего около – 50, иначе корабль и вовсе «примерз бы к точке» – прикипел в неподвижном космическом холоде, и никакой двигатель, ничто, кроме внешней силы, не сдвинуло бы его с места. Под толстым комбинезоном мороз не чувствовался, но Рин задумался, сумеет ли добежать обратно, лишившись своей защиты. Сумеет дышать корабельным воздухом, если баллон иссякнет? Нет, он был полон, но мало ли…

Его мысли вернулись к отцу. Если все правда и Астрид ничего не преувеличивала, известие заставляло принять новые меры предосторожности. Но как, как мог организм старика пересилить охлаждающее снотворное, безостановочно разливаемое по венам через капельницу? И не опасен ли для него, по-прежнему зараженного ядом Мирры, этот постоянный стресс?

Преодолев последний подъем, Рин вошел обсерваторию – единственное помещение на всем корабле, имеющее иллюминатор во внешний мир, в космос. Диваны поднимались к потолку, накрытому заледеневшим куполом, кольцами амфитеатра. На столиках стояли потрескавшиеся бутылки с потемневшим льдом, бокалы, кальяны. Рин взошел на верхнюю площадку и заглянул в мертвый глазок телескопа. Слабый свет укрепленных на стенах ламп создавал иллюзию пещеры со вспученным промороженным потолком. Освободив тонкую трубку и приоткрыв вентиль на кислородном баллоне, Рин направил струю теплого воздуха над головой. Сразу закапало, его окутал густой пар. Над ним, на сплошном вогнутом полотне льда образовалось окно в космос. Но как же быстро оно вновь закрывалось морозной мутью! Раз за разом проводя по нему ладонью в перчатке, Рин всматривался, застыв в неудобной позе, откинувшись вспять, в синеватый облик просторного мира.

Он знал, что за стеклом безграничная пустота, но она имела цвет закатного неба, белеющего на горизонте. Казалось, где-то по ту сторону корабля, невидимое, садится солнце, и редкие лампочки звезд ловят и фокусируют его свечение. Космос притягивал свежестью, и Рин позавидовал Астрид, не сдерживаемой никакими пределами. Открытый космос манил его, как и прежде всякое открытое освещенное пространство – степь или вершина холма.

Сверху на окно легла легкая тень, Рин чуть пригнул голову и рассмотрел Астрид, стоявшую на крыше обсерватории. Что-то все же случилось, решил он. Или она и впрямь знает все мои мысли… Полы ее черного одеяния колыхались, белые длани в привычном жесте сцеплены у груди, глаза на тонком лице обращены вдаль. Она сделала два шага над головой Рина – и очутилась возле него. Ослабив крепления капюшона и дыхательной маски, Рин близко поднес к ней лицо и спросил, в чем дело, глотая мертвый морозный воздух.

– Все хорошо, я просто за тебя волновалась, – сказала она; никакого подобия пара не образовалось возле ее губ. Прилаживая маску на место, Рин гневно и осуждающе помотал головой. Определенно, дайон был в прошлой жизни своенравной женщиной. Ничто иное не заставило бы его ослушаться просьбы Рина. И все-таки он волновался – о н а волновалась, и это было приятно. Объяснив Астрид знаками, что желает видеть ее на фоне фиолетовой пропасти, Рин вновь отогрел замерзающее стекло и всмотрелся в крошево звезд. Астрид осторожно шагала над ним, поднимаясь на вершину купола. На мгновение полы ее одеяния приподнялись, и Рин с ужасом и инстинктивной жалостью рассмотрел ее обнаженные белые ступни. Она твердо, бестрепетно делала шаг за шагом по скользкому льду стекла, и ее руки, как вялые крылья, изредка поднимались и опускались. Но вот правая резко вытянулась и подхватила маленький острый камень, плывущий вокруг корабля. Астрид прижала его к груди, как вазу с цветком, и улыбнулась. Затем она повернулась к звездам. Интересно, что случилось бы, стань он с ней рядом? Его тело бы задубело, кожа потрескалась, и мозг почерневшим булыжником выпал из лопнувшей головы. А может быть этот страх надуман? Хотя, с точки рения рациональности, это безвременное пустое пространство и должно быть безжизненным.

– Я ухожу, Астрид, – прошептал он в забрало маски, думая, что она услышит, оглянется. Но она стояла на фоне воронки космоса прямой тонкой статуей. Типичная женщина… Стекло над его головой затуманилось, а когда Рин с силой натер его, снаружи было пусто. Звезды однообразно мигали, точно глотая влагу безбрежного океана. Рин постоял еще две минуты и поспешил обратно. Стоило ему замедлить шаги, он слышал хруст снежной пыли под каблуком.

Астрид напугала его, выступив из-за угла на другом конце коридора, куда почти не достигал бегущий по лампам свет. Рин замер и схватил свободно провисший шланг.

– Это я, Рин… Это я… – подала она голос. Рин сжал замурованные под маской губы и показал ей кулак.

– Прости, я не подумала… – торопливо пояснила она, заламывая у груди руки. Она вплотную к нему подошла и доверчиво, виновато заглядывала за стекла его очков. Ее лицо показалось ему особенно выразительным, оно напиталось светом созвездий и сумеречных течений космоса. Ее глаза, и без того огромные, облачные, отбрасывали тени на впалые бледные щеки. – Я хотела тебе показать… кое-что показать… Ты пойдешь со мной?

Он кивнул. Астрид улыбнулась, взяла его под руку и решительно повела прочь от заученного пути.

– К нашему кораблю прибивается много спутников: камни, несчастные камни, – говорила она. – И один из них засосало… затянуло в ангар… Что же в нем выдающегося, спросишь ты? Нога… чья-то нога…

Рину ужасно хотелось сорвать с лица маску и потребовать внятного объяснения. А еще он постоянно оглядывался на две цепочки следов: своих и ее. Отпечатки маленьких пяток терялись на фоне отметин подошв.

Они шли минут пять, Астрид указала ему на дверь. Отогрев вентиль струей теплого воздуха, Рин повернул его и вошел во внешний ангар, где стояли несколько колесных аппаратов. Их шины лопнули и висели лохмотьями. Здесь было так холодно, что отсутствовал даже иней. Рин ощутил, как на плечи ему медленно ложится тяжесть непередаваемого мороза. Пять минут, и он навсегда потеряет сознание… Астрид все было нипочем. Она подвела его к крупному плоскому камню, похожему на надгробие, и указала на что-то, торчавшее сбоку. Рин наклонился.

– Это определенно нога, – сказала Астрид. В лишенном подобия воздуха помещении ее голос звучал прерывисто, он разбивался об пол и долетал до Рина холодным звенящим шелестом. Рин вытащил из зажима молоток и трижды ударил по камню. Нет, это было глупое и напрасное действие, запаянный диким огнедышащим холодом камень не поддался бы и сотне кувалд. Рин развел руки и направился к выходу. У него темнело в глазах, он боялся, что не дойдет до двери. Астрид всплеснула провисшими рукавами, подбежала и поддержала его кренившееся набок тело.

Захлопнув дверь в этот стылый склеп, Рин сразу же испытал перемену климата. Оказывается, – 50 еще согласуется с жизнью!.. Но ему было плохо, и он едва вспоминал впоследствии возвращение в шлюз, где Астрид помогла ему снять баллон и толстый комбинезон.

– Боже, я чуть не погубила тебя, – повторяла она, прикасаясь к нему, тормоша ледяными руками. – А что у тебя с лицом?

– Щиплет. Это от мороза, когда я снимал маску…

– Боже, я полная дура!

– Не переживай, Астрид…

Он опустился на пол и дожидался возврата сил. Ему не хотелось пугать своим видом дочь. От плиток пола поднималось осторожное, умеренное тепло. В кистях и ступнях кололо – они медленно согревались. Став рядом с ним на колени, Астрид гладила Рина по голове.

– Астрид, – тяжело произнес он. – Кто ты такая?

– Я? Ты же знаешь: дайон.

– Что такое дайон?

Она подумала, пожала плечами и сказала:

– Вспоминание. Существо, созданное для вспоминания своего прошлого. Мертвое и вспоминающее.

– И как, что-нибудь вспомнила?

– Нет, ничего. У меня есть только цель: посвятить себя Богу. Кроме этого – ничего. Я никчемное существо, и несу один вред… Скажи, и я покину вас…

– Нет, Астрид, не вздумай! Ты нам нужна, ты необходима! То, что ты встретилась нам, добрый знак. Я счастлив, когда ты рядом.

Она тихо, смущенно засмеялась. Рин положил голову ей на колени. Ему хотелось остаться здесь, глаза закрывались. Он подтянул комбинезон, намереваясь накрыться им, но Астрид легонько встряхнула его поникшие плечи.

– Вставай, Рин, нас ждут твои дочь и отец… поднимайся!

Он лишь слабо шептал что-то в ответ. Тогда Астрид отбросила куртку Рина, обхватила его за подмышки и рывком поставила перед собой.

– Как ты это, – произнес он и, цепляясь за руку дайона, вошел в каюту.

Отец и Аррим сидели на его койке и рассматривали картинки. Аррим передавала их дедушке, тот, кивая, вертел в руках.

– Кто посмел?.. – прохрипел Рин. Клетка была поднята к потолку, и старик имел все возможности уничтожить сына.

– Папа, не сердись, – вскрикнула дочь, подбегая к нему. – Дедушка обещал вести себя вежливо.

Рин застыл на пороге, не сводя глаз с отца. Тот сидел, сгорбившись, отвечая ему внимательным взглядом запавших глаз.

– Что, отец, правда?

Старик не ответил: поднялся и пересел на свою койку. Аррим немедленно устроилась рядом с ним и продолжила забавлять фотографиями, сделанными Рином на острове.

– Почему ты не отвечаешь мне? – вскрикнул Рин. – Сколько это будет длиться? Отец!

Старик что-то прошептал на ухо девочке. Она рассмеялась и обняла его.

– Что это за шутки? – вскипел Рин. – Прекратите издеваться! Аррим!

Она повернулась и показала ему свой фотопортрет.

– Успокойся, Рин, – нежно сказал дайон. – Ты не в себе. Тебе лучше лечь.

– Ты не понимаешь, не знаешь, – зашептал Рин, повинуясь. – Его необходимо упрятать в клетку. Если он убьет меня, это не горе… Но Аррим-то погибнет… Она состарится в этом корабле…

Астрид накрыла его простынею и погладила по голове.

– Отец, нам следует объясниться! – после краткого молчания заговорил Рин. – Ты должен понять меня!.. Я не знаю, сколько разумности отпущено тебе в этом нынешнем состоянии, но если ты пожелаешь услышать…На мне была ответственность за весь мир, слышишь? За миллионы людей, и уследить за каждой мелочью я не в силах…

Приподняв голову и глядя в застывшую, внимающую спину отца, он задумался над своими словами. И с опозданием понял ошибку.

– Боже, отец, прости… прости и убей меня!

Но старик еще более нагнул морщинистую шею и шумно вздохнул.

– Папа, – закричала Аррим, – ничего больше не говори! Дедушка плачет.

– А!

Рин попытался подняться, но успокаивающий взор Астрид задержал его в состоянии плоского напряжения.

– Я не знаю причины вашей вражды, – сказала она, – и мне бы хотелось помочь вам…

– Не сейчас, Астрид.

«Предательница», – повторял Рин про себя, наблюдая усилия девочки успокоить чудовище. Какие мысли живут в этой раздавшейся седоволосой голове? И почему он не убил отца сразу же вслед за тем, как обнаружилось неэффективность противоядия?

– Аррим, – строго сказал Рин. – Займи свое ложе, мы отправляемся.

– Снова спать… – запищала она. – Нам с дедушкой не хочется.

Глядя в потолок, Рин шарил рукой под матрацем, где лежал пистолет с усыпляющим дротиком. Если отец сейчас откажется выполнить его волю, придется стрелять в него. Но старик кротко перешел к своей койке и лег, вытянув длинные обезьяньи руки.

– Введи ему снотворное, Астрид, – прошептал Рин, и дайон послушно склонился над столиком с препаратами, наполняя из ампулы продолговатый стеклянный шприц. Рин настороженно следил за отцом, ожидая позднего непокорства. В прошлый раз его успокоили несколько выстрелов… Теперь же он доверчиво брыкал правой ногой, трогал ткань наволочки длинными прозревшими пальцами. Подобравшись к нему, Астрид пощекотала белую пушистую бороду, и старик усмехнулся и дунул ей в лицо, шевельнув пряди волос, выпавших из-под платка.

– Аррим! – прикрикнул Рин. – Ступай к себе!

Она обиженно удалилась. Искусно держа шприц иглой кверху, Астрид застыла подле отца.

– Вы позволите, Эран? – сказала она, улыбнувшись, и тот коротко переместил на лбу складку. Она не обманула меня, подумал Рин, это его имя, которое он помнит, помнит! Шприц медленно опустел, а Рин порывался вскочить с кровати. Но он опасался отца, его непредсказуемой реакции.

– Кажется, ваш родитель уснул, – произнесла Астрид. К старику вновь подошла Аррим, намереваясь укрыть его.

– Подожди, Аррим, – остановил ее Рин. – Отойди пока!

Девочка недовольно и оскорбительно фыркнула, но Рину было не до того. Достав из шкафа ампулу с противоядием и чистый шприц, он сделал отцу второй укол. В ту минуту он верил в чудо. Верил, что искаженные черты разгладятся, асимметрия тела перейдет в новое качество, вздутые мышцы расслабятся… Но ничего не случилось – лишь кожа лица пожелтела, оголив контуры черепа

– Нет… жаль… – огорченно сказал Рин и повернулся.

– У него что-то с сердцем, – быстро сказал дайон. Приложив голову к мощной груди, Астрид сдвинула брови и побелевшие губы.

– Что, что? – загомонила Аррим, закружившись вокруг ложа.

Отстранив их и приложив голову к отцовской груди впервые за десять лет, Рин вслушался в ритм сердечного хода. Его отзвук и самое ощущение внутреннего движения отдалялись и гасли, скрываясь точно под нараставшей корой глухого льда.

– В чем дело? – испуганно проговорил он. – Реакция на снотворное… или противоядие?

Что ему надлежало делать? Грудь старика перестала вздыматься, рот приоткрылся – он умирал. Искусственное дыхание? Аррим заплакала за спиной Рина, тот шикнул, призывая ее к тишине. В эту минуту он почему-то не мог отделаться от грохота собственного сердца, выпадающего из охладевшей груди.

– Он возвращается, – громко сказал дайон, и в глазах Рина мучительно потемнело. Желтый сухой блеск покидал лицо Эрана, он вновь дышал без усилий. Сердце его оттаяло, било весенним настойчивым тактом. Щеки заалели, вызвав иллюзию выправления… Рин почти разглядел под привычной пугающей маской истинный лик отца: он зрел восход солнца, встающего за полупрозрачной стеной льда. Нити света ползли сквозь трещины, замутнения, смешивая все воедино. Но затем внутренний свет погас, и старик обрел свой смазанный облик, при котором ни одна из черт не сочеталась с прочими.

– Слава Богу, – прошептал Рин. – Хотя бы так…

Оглядываясь с тронувшей Рина опасливостью, к дедушке подошла Аррим и погладила его пышный выдающийся лоб.

– Я чуть было не погубил его, – сказал Рин, отойдя в сторону.

– Мы все порой на это способны, – сказал дайон, мягко посмотрев ему в глаза.

– Папа, дедушка не умрет?

– Нет, не умрет, – успокоил дочь Рин. – Кто мог знать, что его организм так отреагирует на противоядие… Я вводил его сотни раз. И, значит, ничто уже не поможет…

– Тебе не от чего лечить отца, – сказал дайон и подкатил к кровати Эрана капельницу. Вонзив иглу в широкую синюю вену на вспухшем от синяка запястье, Рин приоткрыл клапан. Охлаждающая кровь жидкость вторглась в огромное тело отца, и оно медленно начало остывать. Запас капельницы был рассчитан точно на три года полумертвого сна для этого необъятного тела. Он помялся, положив на рычаг руку – и все же не стал опускать клетку, свисавшую с потолка на мощных тросах.

– Мне тоже ложиться, папа? – робким запуганным голоском вопросила Аррим.

– Придется, – кивнул Рин.

– А как же пирожки? Они будут перевариваться все это время?

– Да. Получается так. – Погладив щеку дочери, Рин нагнулся и поцеловал ее. – Прости меня, – сказал он, – я вел себя очень плохо.

– Ничего, – вздыхая, ответила Аррим. – Папа, узнаем ли мы друг друга потом?

Она произнесла это изменившимся, повзрослевшим голосом.

– Узнаем. Непременно узнаем.

Рин еще раз прикоснулся лицом к ее белому лбу и сделал укол в предплечье. Подле уже была приготовлена капельница. Стоявшая по ту сторону койки Астрид держала остывающую маленькую кисть, затем бережно уложила ее и накрыла девочку одеялом.

– Это ни к чему, – сказал Рин, но не посмел убрать его.

– Что ты будешь делать три года, Астрид?

– Я найду, чем занять себя. Чтение, музыка, картины… Я умею увлекаться.

– Ты не покинешь нас?

– Это так важно для тебя?

Он улыбнулся и наклонил голову, скрывая вспыхнувшее лицо.

– Да, это важно. Я хочу, чтобы ты осталась с нами…

– У меня есть главная цель.

– Да. Но хотя бы на время. Будь осторожна, Астрид, если отправишься в космос – не потеряйся. Позволь мне… обнять тебя. Мы будто прощаемся, хотя там, куда я сейчас отправлюсь, время не движется.

– Я ведь не человек, – сказала она. – Зачем меня обнимать?

Но Рин обнял ее, чувствуя, как сквозь оболочку холода, обрамлявшего ее тело, пробивается тепло отзыва. Положив на его плечи руки, дайон наблюдал эту сцену со стороны. Человек прижимал к себе луч неяркого света, от которого отражались все испытываемые им чувства, все физические ощущения. Он обнимал мысль о ней – и братался с собственной телесной сущностью, находя и узнавая в ней все привычное для себя.

– Астрид, в твоих глазах уже есть Бог, – сказал Рин, шагнув на порог ее келий и сразу же отступив с опасением осквернить их.

И, прежде чем лечь на ложе, Рин бросил взгляд в дальний угол и прошел туда. Раздвинув ширмы, он положил руки на мраморную крышку гроба. Как же ему захотелось чуть-чуть отодвинуть ее, увидеть нетленный лик Мирры. Но силы его рук было недостаточно. Он заведомо сотворил крышку неподъемной, дабы не искушать себя.

– Что там лежит? – осторожно спросила Астрид, подойдя сзади.

– Там… Астрид, для тебя не преграда стены. Ты легко можешь узнать.

– Но ведь это твоя вещь.

– Да, это моя вещь.

Гл. 2 Черная женщина

На этот раз выход из сна не сопровождался кошмаром. Охладительная жидкость закончилась, и по венам побежал, разгоняя сонную кровь, теплый питательный разрыхлитель. Мозг размякал, высвобождая, распространяя влияние на территорию тела. Это больше не походило на взрыв вулкана, потрясший клетки организм жаркой волной. Рин обретал свое тело постепенно, привыкая к нему. Он не знал, слышит ли уже – его удивила тишина в покое. Где приветствие Альфамин?

Рин приподнял ледяные, чуть влажные веки и осмотрелся. Он застал тьму – значит, в комнате не было ни единого движения до его пробуждения. И сразу же загорелись лампы, поймав мелькание век. Он выкрикнул:

– Альфамин?

Она не ответила. Очнулся и завозился отец, вцепившись в свой нос обеими руками. Рядом оттаивала Аррим, ее била дрожь. Одеяло сползало с нее и Рин, подхватив, вновь укрыл ее. Необходимо было, пока не поздно, опустить клетку – хотя бы на первое время. Но отсутствие Альфамин абсолютно лишило Рина покоя, он поднялся на кухню, заглянул в темную комнату и вернулся. Ничего страшного, успокаивал он себя, она могла отлучиться. Но глаза с какой-то страшной уверенностью высматривали признаки расставания, оставленные покинувшим их даймоном. Вот его кресло, открытая книга на низеньком столике. Рядом с ней лежала черная вязаная шапочка. Рин осторожно взял ее и примерил на свою голову: она была впору и, конечно, связать ее могла лишь Альфамин.

– Выдумщица! – прошептал он, и по телу прокатилась волна тепла, благодарности, воспоминаний и упования. Затем он заметил запись на полях распахнутой книги. Он не видел, чтобы даймон писал когда-либо, но оставленная заметка могла принадлежать только ему:

«Не приближайтесь к планете. И никому не верьте. Это опасно».

Рядом стояли чернильница и прислоненное к ней перо, с острия которого скатилось несколько уже высохших капель. Приподняв корешок стихотворного сборника, Рин улыбнулся его названию: «Помыслы о женщине».

За спиной Рина с шумом ударили об пол босые пятки. Обернувшись, он увидел склоненную спину мчащегося по лестнице Эрана.

– Отец, куда ты бежишь? – крикнул Рин. В ответ с кухни донесся грохот отпираемых дверец холодильника и падения тяжелых предметов.

– Господи! – простонал Рин, не решаясь подняться следом и приструнить отца. Его мысль все еще пребывала в разреженной, истощившейся за эти минуты атмосфере мозга, голова кружилась, воспринимаемые картины на миг замирали и растекались кислыми лимонными акварелями, вновь обретая четкость фотоснимка. И все же он вооружился, ругая себя за сентиментальность далекого прошлого.

Аррим за годы сна превратилась в юную, очень бледную пока девушку. Или так ему казалось в этом переменчивом состоянии? Изменения – и ее, и его – не могли быть столь значительны, чтобы бросаться в глаза. Она улыбнулась Рину и прошептала, выдыхая сквозь горло, забитое хрипотой:

– Мы прилетели, папа?

– Я пока не знаю, Аррим.

Прошлепали босые ступни, и на лестнице появился Эран, державший в руке кусок замороженной ветчины. Отколупывая частицы льда, старик что-то бубнил в седую раздвоенную бороду и пожимал плечами богатыря. Грозно взиравший на него Рин опустил взведенный пистолет и рассмеялся.

– Неужели, отец, ты настолько проголодался?

Озадаченно посмотрев на него, старик закивал головой. Его интерес и сосредоточенность на ледяном куске мяса были нелепы и способны, предполагал Рин, ввести в ложное заблуждение. Не сводя глаз с отца, он помог Аррим встать на ноги. Та помахала Эрану рукой.

– Папа, а где Альфамин?

– Всех сегодня занимает этот вопрос, – сказал Рин, заметив мелькнувшее на отцовском лице внимание к словам Аррим.

– Что же нам делать?

– Узнать, где мы находимся.

Они подошли к широкому, чуть вдавленному в стену экрану. Рин нажал кнопку под обозначением «внешний обзор» и испугался неожиданным отсутствием результата. Экранный триптих не ожил. Рин прикоснулся к экрану пальцем – и его ударило током.

– Что за гадость? – сказал он задохнувшимся голосом. Старик осторожно приближался к ним. Прозвучал звонок, и экран осветился. На светлом фоне обозначился черный и тонкий силуэт коленопреклоненной женщины.

– Галда! – заорал старик и швырнул в экран ветчиной. Лишь крепость уберегла его от разрушения. Ветчина отлетела и задела ногу вскричавшего Рина.

– Что ты творишь, отец? Ты сдурел?

Но старик в бешенстве тряс кулаками и порывался закончить дело: разбить экран. Вскинув руку, Рин всадил в его тело три усыпляющие иглы, подействовавшие с поразительной быстротой. Старик опустился на пол, хватаясь за пустоту позади себя. С криком разочарования и жалости к нему бросилась Аррим и придержала голову, готовую стукнуться о ножку стула.

– Это ты, Альфамин? – громко сказал Рин, вплотную подойдя к экрану.

После краткого молчания силуэт на экране поменял положение, опершись ладонями в пол, и ответил отчетливо: да.

– Папа, это не она, – прошептала Аррим. – Не верь ей.

Эти слова насторожили Рина и напомнили о записке.

– Хорошо, что вы прилетели ко мне, – произнесла Альфамин. Точнее, сказал ее голос – фигура лишь покачнула головой в капюшоне. Это был прежний загадочный голос даймона, но в нем не хватало безудержной силы, способной донести его отовсюду, и позволявшей услышать даже в глухом космосе. Что-то сдавливало, приручало его.

– Мы добрались до Эрраонеи?

– Почти добрались, – подтвердила она.

– Почему же ты нас оставила? И зачем говоришь посредством экрана – расстояние для тебя ничто?!

– Я занята сейчас. Я пребываю в храме. Мне надобно отстоять на коленях три дня во славу Божью. Отлучаться я не имею права.

– Значит, ты уже на Эраонеее?

– Да, и я жду… Жду тебя. Хочу, чтобы ты видел этот храм… Скоро я передам изображение, и вы сможете опустить корабль на планету.

Она помолчала, ожидая ответа, и продолжала взволнованным голосом:

– Кто бы мог подумать, что я вот так обрету возможность обращения к Богу! Любопытство толкнуло меня вперед, и пока вы досыпали последние сутки, я уже странствовала по этому новому миру. И нашла храм. Он покинут давно. Но образа Божии не померкли! Я затеплила свечи, и услышала голос, призывающий начать богослужение. Теперь мне не сойти с этого места. Если потребуется, я просижу на полу века, вымаливая прощение за опустившийся эрраонейский народ…

– Они уже получили свое прощение, – сказал Рин.

– Наступило время, проживаемое только для Бога! Я буду ждать вас, поторопитесь!

Фигура на экране низко наклонила голову и коснулась лбом плоскости своей опоры. Изгиб ее тела был резок и эротичен, что показалось Рину недопустимым в обстановке моления. Она медленно уменьшалась, оставаясь темной и неразгаданно – безликой, но зрителям открывалось пространство храма, площадь из белого камня, иконостас, блещущий звездами на рамах икон, неподвижные облака лунного света – свечи. Все померкло молниеносно.

И сразу возникла иная картина. Близкое солнце, живое и веселое, как язычок газового пламени. И мелкий в сравнении с ним полумесяц – Эрраонея. Они приближались к ней, следуя заложенному годы тому назад курсу.

– Аррим, опусти стоповый рычаг, – приказал Рин. Девочка два раза моргнула, вдумываясь в его мысль, и схватилась обеими руками за мощный рубильник. Но поддавался он плохо, им никогда не пользовались, и Рин, отстранив ее, сам остановил корабельный ход. Вместе с этим он выключил монитор.

– Ты не поверил ей, папа? – сказала Аррим.

– Я не знаю пока… Но на всякий случай… И это странно…

– Что?

– Эрраонейцы, насколько я знаю, стали научными атеистами чуть ли не полмиллиона лет назад. Откуда в их мире храмы? Странно, даже очень… Ладно, не будем спешить.

– Что теперь с нами будет?

– Будем кружить вокруг солнца, следуя за планетой.

Пока Аррим мылась в ванной, Рин попытался устроить отца удобнее. Не обращая на то, что с ним обходятся, как со всякой тяжестью, старик хищно храпел, раздувая усы. Промучившись без толку, Рин подложил ему под голову подушку, и поставил почти возле носа тарелку с оттаявшей ветчиной. Остерегаясь дальнейших его выходок, Рин завесил экран простыней.

Отобедав в кухне, Рин пригласил дочь на прогулку по кораблю.

– Придется тепло одеваться, – отказалась она.

– Не придется, – возразил Рин и распахнул двери в тамбур и в коридор. Как он и ожидал, по всему кораблю горели лампы, а стены и пол источали тепло. Вблизи светила корабль купался в неограниченной энергии, он превратился в перезревшую, сочную батарейку. От инея и наледи не осталось следов.

– Куда мы пойдем?

– Вперед, – закричала Аррим, вскидывая над головой руки, и побежала по коридору. Рин было приятно наблюдать дочь в игривом настроении. Она проспала слишком долго. Ее сверстницы сейчас грезят о первой любви, а Аррим суждено будет пережить эти мысли в виде мучительных неопределенных страстей, которые, дай им волю, сведут ее чистый разум к примитивному восприятию реальности. Воображение Рина уже сейчас окружало дочь образами ее желаний и страхов – божествами язычества, не высказанными ею вслух и не осмеянными.

Они бегали друг за другом, прятались в пустых каютах, но завершили маршрут в обсерватории. Купол оттаял, открывая незамутненное небо. Присев на диван, они долго смотрели сквозь простор в потолке. Казалось, корабль преодолевал скопления закатных заспанных облаков, а где-то за ними всходило ленивое солнце. За этим свечением дрожали изумительные и редкие звезды цвета дождя – словно капли промчавшегося ливня, повисшие на невидимом скате.

Рин, поколебавшись, хлебнул из бутылки оттаявший напиток, и с изумлением распознал в нем шампанское. Оно было кислым и давно испортилось.

– Я тоже хочу, – сказала Аррим.

– Еще не хватало! – строго кивнул Рин.

Он размышлял и вспоминал все это время. Он представлял себе Альфамин, распластавшуюся на полу храма. Рин знал, что при желании она способна заменить собой хор. И все же это богослужение порочно – ведь Рину было известно ее бессилие в постижении Бога. А значит она молилась вслепую, обманывала себя… Но он мог и ошибаться. Нет, он, не раздумывая, приземлил бы корабль, но на столе по-прежнему лежала предостерегающая записка, и между ней и нынешним положением неопределенности был пробел… в часы, сутки, годы? Это неприятное ощущение – не знать, даже не догадываться, что случилось в твое отсутствие, и Рин не способен был ни на что решиться, не имея возможности оглянуться.

– Сейчас бы велосипед, – сказала Аррим, когда они шли обратно. – Я бы изъездила весь корабль.

– Подожди, скоро мы сядем на планету. Там и места больше, да и машина у нас найдется поинтереснее велика.

– Ты думаешь, мы приземлимся?

– Разумеется! Зачем же мы летели так долго?

Они застали старика жующим кусок ветчины, давно намозоливший им глаза. Он не проявлял ни обиды, ни симпатии, что показалось бы Рину подозрительным. Посредством Аррим ему удалось убедить старика принять ванну, и Аррим совершенно по-детски радовалась, обещая дедушке много пены. Старик кивал на эти посулы и глухо бурчал. Раньше Рин мыл отца исключительно при его беспамятном состоянии.

В одиночестве Рин достал зеркало и осмотрел себя. Борода его отросла по грудь и была наполовину седой. Видимо, он имел склонность к преждевременному старению. Цвет лица в свете ламп скорее угадывался: цвет мутной бледности, когда румянец еще теплится в иных точках; под выпирающими скулами образовались резкие впадины. Но он не прикоснулся к ножницам: собственная внешность не занимала Рина. Он надел связанную Альфамин шапочку и улыбнулся: она была к лицу.

Заглянув в ванную, где Аррим, столь же мокрая, как и дед, усиленно намыливала его косматую голову, такую огромную, что ее ладошки не охватили бы и части ее, Рин отдернул занавесь и включил экран. Зеленоватое солнце поджигало фиолетовый вакуум, а полумесяц Эрраонейи, пугающе маленький, указывал им конец пути. И вновь молниеносно потухли оба боковые экраны триптиха, а центральный явил черную женственную фигуру.

– Здравствуй, – сказала она печальным сосредоточенным голосом.

– Здравствуй, Альфамин.

– Почему вы так долго не приземляетесь?

– К чему спешить?

– Вас ожидает так много чудес и красот!

– Тебе не попалась Икона, ради которой мы прилетели?

– Икона? Здесь, в храме, множество икон. Возможно, и она…

– Я описывал тебе именно ту, вспомни… Хотя, – рассмеялся Рин, – я и сам знаю о ней только по описанию, как и человек, рассказавший мне…

Непродолжительное молчание Рин понял как замешательство.

– Альфамин, ты предостерегла нас от беды.

– Я ошибалась. Я думала, что опасность рядом. Вам ничего не стоит бояться.

– Ты говоришь так странно. Уверенность в чем-либо тебе несвойственна.

– Я изменилась, обретя Бога.

– Как ты его обрела?

Она опять помолчала и тихо сказала:

– Не покушайся на таинство. Я должна заниматься делом, извини.

– Альфамин, спасибо за шапку! Она точно моего размера.

Но Альфамин не ответила. Экран провалился в панораму космоса.

– Вот так, вот так, – донесло до Рина. Это Аррим приговаривала, накидывая на старика очередное полотенце, которое он с руганью пытался отбросить, разбрызгивая вокруг себя воду. С него почти лило, и полотенца образовывали на нем смешное эксцентричное одеяние.

– Садись на стул, дедушка!

Неуклюжее в обстановке быта тело Эрана подавило поданный ему стул. До этого он предпочитал помещаться на корточках. Руки, взывающе воздетые кверху, дирижировали симфонию неуверенности и легкой паники. Девочка даже не подозревала, какому подвергалась испытанию. А Рину вспоминались деяния ныне кроткого силача на военном поприще, его обращение с дубиной и жизнями противников. Подобие памяти и чувств, в частности ненависти и не прощаемой обиды в отношении сына вернулись к Эрану после первых тщетных инъекций противоядия. Последующее за тем десятилетие Рин ежедневно мучился мыслью об усыплении старика. Его ярость то отступала, сменяясь терпеливым раздражением, то опять швыряла на штурм застенка. Но то, что творилось со стариком сейчас, было необъяснимо.

– Подожди, подожди, дедушка, – повторяла Аррим, охорашивая его волосы гребнем. Старик с удивительной щепетильностью отстранял ее кончиками пальцев. Аррим зачесала редкие волосы назад, и Рин позавидовал благообразию открывшегося высокого лба. Казалось, сотворившая его искусственная природа не сумела удовлетвориться обычными пропорциями, и поверх привычной черепной коробки вырастила вторую, содержащую мозг невиданных размеров. Возможно, в этом был не проявленный смысл. Грива на затылке, настолько густая, что гребень застревал в тупиках перепутанных прядей, свешивалась на сутулые плечи.

– Осталось приучить его к туалету, и это будет самый замечательный на моей памяти зверь, – сказал тихо Рин, следя за взглядом отца, рыщущим по углам комнаты.

– Не называй его так, папа, – с неожиданным ожесточением произнесла Аррим, расслышав его слова.

В завершение всех процедур старик был облачен в длинную рубаху, сшитую Рином из двух мешков. Видя, сколько терпения и участия проявляет к нему Аррим, Рин вновь проклял себя за ту долю, что уготовил ей. Ее порывы были бы столь уместны в иной обстановке, в ином времени, окружении. Она славилась бы как самая отзывчивая и очаровательная девушка. Здесь же объектом ее любви стал больной безобразный старик, возможно, не заслуживший ее внимания. Рин и перед ним был виновен. Он с удивлением и восторгом заметил, что отталкивающий сам по себе отец словно освещен присутствием девочки. Доля ее человечности, доброты и разумности передалась и ему.

Они заново просматривали картинки, а Рин, взяв со стола книгу, пролистал ее от корки до корки на предмет посланий, не найдя ничего нового. Его глаза остановились на случайном стихотворении:

Бесподобное кружево ночи

Заметаем бульвар за окном,

Снегопад мне бессонницу прочит:

Разговор с обнаженным врагом.

Коридорный свет не реет

Он как стрелка уснувших часов,

Так легко он со мною играет

Собирая мученья улов.

Не колыхнется свет желтой стрелки

Только полночь давно уж пришла,

И в покой мой со смелою песнью

Обнаженная в маске вошла.

Не спросив разрешенья, ложится

Отбирает мою тишину,

Рядом с ней бесполезно божиться…

Так же с песней уходит к утру.

Утомленный опекой, старик приложился к подушке и задремал. Рин решил, что прочтенные им стихи – не лучшее чтиво для дочери, и закинул книгу глубже в коробку. Интересно, что могло заинтересовать в данных строках даймона? Почему он выбрал именно эту книгу, насыщенную томлением по чувственности? Страдал той же жаждой, что и Рин? Мысли завели его в низкую сферу, и он спалил их коротким и мощным пламенем.

Перед ним встала новая проблема: чем занять дочь? Он пугался телесных страстей, одинаково властных над всеми. Но если своих искусителей он знал воочию, то выросшая в неведении и одиночестве дочь страдала вслепую, враждуя или же поддаваясь им по наитию. Любой намек на чувственность, встреченный ею в книге, мог разверзнуть перед девушкой непреодолимую пропасть прозрения. И оценить его мучительность и бесполезность в свете нынешнего их положения и перспектив будущего Рин не решался. Он был никчемен, как педагог.

Он отобрал несколько безобидных книг в ящике, и постарался незаметно сдвинуть его в неприметный угол и чем-нибудь заложить. Книги он положил на стол.

Аррим была занята фотоаппаратом. Установив треножник и коробку с аппаратом, она разыскивала среди своих вещей непочатую пленку.

– Я хочу снять дедушку, – хихикнула она.

– Не стоит этого делать. Он может перепугаться и все здесь сокрушит.

– Я всего лишь учусь выбирать лучший ракурс, – с легким раздражением ответила Аррим, и Рин оставил ее в покое.

Жуя со скуки печенье на кухне, Рин перенес мысль на Альфамин и ее службу. Она не замечала времени – возможно, даже не имела о нем представления. Не раз говорила том, что в раздумье способна забыться на год или два. Но та безликая фигура на экране утверждала, что служба продлится три дня, именно три. И еще: она обещала молиться за грешный народ, но откуда узнала о нем? Рин говорил даймону, что эрры вымерли, но причина им не упоминалась.

Старик вел себя, как младенец: пробуждался, шарил под кроватью в поисках пропитания, находил подложенные Рином куски, жевал и опять засыпал. Погрустневшую Аррим не удалось выманить на прогулку по кораблю. Она легла, не поужинав, попросив погасить лампы в их комнате. «Началось», – думал Рин, пытаясь высмотреть в полутьме завернувшуюся в два одеяла дочь, и по звуку дыхания угадать ее мысли. Сам он расположился около экрана с неизменным пейзажем космоса. Вытянув ноги и обмякнув в кресле, он ожидал известий от Альфамин.

Он задремал и проснулся от шороха. Напротив него, на экране, застыл немой наблюдатель.

– Я не хотела будить…

Это было так похоже на Альфамин: нотки смущения.

– Как ты? – сказал Рин.

– Со мной все прекрасно.

– Мне хотелось бы увидеть твое лицо…

– А ты не видишь его?

Она качнула головой и корпусом тела, и на светлом храмовом фоне обозначился острый профиль… груди.

– Альфамин… – испуганным голосом сказал Рин, – ты… голая?

– Ношение схимы еще никого не приобщало Богу.

Рин был уверен, что никогда не замечал под тонким одеянием даймона даже подобия груди.

– Я пополнила свое знание пониманием Бога.

– Ты намерена говорить о Боге, пребывая в… таком виде?

– Он прост, даже примитивен. Бог – последнее и необходимейшее усилие для жизни, и не важно, кем и чем оно совершается. Жизнь может возникнуть и посреди космоса, на скоплении каменной пыли.

Она помолчала, ожидая его вопросов, но Рин, сбитый ее утверждающим смелым тоном, по-детски запутался в собственных мыслях. Черное тело на экране вытянуло руки, опустило с поклоном голову и выгнуло спину замедленным страстным броском. В очертаниях ее позы крылся некий код, запустивший в Рине реакцию щекочущей боли, при которой всякое положение в кресле причиняло страдание.

– Бог разрешил мне стать женщиной, – произнесла Альфамин, приподняв голову. – Ты ведь мечтал об этом…

– Ты называла себя энергией…

– А сейчас стану женщиной!

Оглянувшись в темноту, на тела спящих, и приблизив лицо к экрану, Рин прошептал:

– Лети сюда, пожалуйста!..

– Нет, – твердо, с насмешкой над его откровенной слабостью, сказала Альфамин, – то, что может между нами случиться, случится здесь, в храме, на планете Эрраонейя – или нигде, никогда для тебя!

– Как страшно ты говоришь, Альфамин! Что за шантаж?

Фигура расправила узкие плечи и расплескала по ним волосы. Холод желания прокатился по венам Рина.

– Милость Бога не вечна, подумай! Иных женщин на твоем веку не встретится!

Экран умер.

Рин знал с полной уверенностью, что говорит не с дайоном. Ему даже подумалось: с Миррой, – и стремительно повернулся по направлению к саркофагу. Эти округлые плечи, тонкие руки, внушительный голос… говорящий на эрраонейском языке! Да, да! Рин вскочил от восторга. Боже, что с ним творится, как туго работает его мозг! Старик не случайно вскричал «галда» и швырнул в экран мясом: его нелепое восклицание означало «галдят». Это было одно из немногих слов, воскресших в его очеловеченной памяти. Разумеется, для него неведомая эрраонейская речь представала бессмысленным улюлюканьем. Рин, напротив, изучил «первый взгляд на мир и на себя» почти в совершенстве, и преподал его дочери. Мирра говорила с ним на эрраонейском ( кроме тех случаев, когда Рин обучал ее своей речи, особенно тем ее оборотам, что выражают нежность; эрраонейский язык был поразительно сух в этой области ) и не раз подчеркивала его универсальность: постигший эрраонейский язык удивительным образом получал власть над историей слова, какого бы происхождения оно не являлось. Кто бы ни обратился к нему, на каком бы наречии не завел разговор – знание эрраонейского языка раскрывало все подноготную нового слова, все этапы его становления и истока. Все языки вылились из эрраонейского, в действительности достаточно простого, но способного передать не только смысл понятия, но и возможности его изменения при новых условиях.

С Астрид, не задумываясь об этом, Рин говорил на своем родном языке. Его никогда не интересовало, откуда он известен дайону. Открытие последних минут ошеломило Рина, оно рождало бесчисленные вопросы, и первый: где же Астрид? Если уж он решил, что говорит не с ней, то отсутствие дайона и его записка с так и не проясненным посланием приобретали угрожающее значение. И вопрос не меньшей важности: кто же о н а? Последняя женщина, выжившая в обезлюдевшем мире?

Рин задремал в раздумьях, проснулся от неудобства позы и перебрался на ложе. Он пробудился последним: Аррим была в ванной, а старик ожесточенно ковырял в носу. Рин направился в кухню, умылся и включил чайник. Он чувствовал себя плохо, ныли надбровные дуги и лопатки. Присев за стол, Рин зевнул и помял веки. Пол под ним в один миг изменил свой немой напев. Все осталось по-прежнему, но самая суть мира наполнилась смутным движением. Что-то подобное испытываешь, когда освободившееся из-за туч солнце вливает в дотоле смурную комнату полдневные волны, и под ногами бежит и бежит поток без начал и конца. Рин соображал и прислушивался две секунды, затем вскочил.

Старик отирался в приметном месте, в углу. Напротив, возле стола, в ожидании и напряженной готовности к схватке застыла Аррим. Рина испугала эта готовность, направленная против него.

– Зачем вы запустили корабль? Аррим? – почти прокричал Рин.

– Потому что мне все надоело! – сказала Аррим, и с каждым последующим словом из нее прорывались нетерпимость и бешенство. – Все это: засыпать, будто ныряя в прорубь, смотреть на тебя, потому что больше не на кого!.. Даже имя мое мне надоело, оно вторично!

– Прекрати, Аррим! Мы не должны торопиться!

Рин шагнул к стоповому рычагу, но старик, глянув на девушку, легонько оттолкнул его. Рин помотал головой и повторил попытку.

– Отойди, отец, не дури, – проговорил он. Старик показал ему сжатый кулак.

– Аррим, прикажи своему питомцу отойти! Ты же знаешь, я прав!

– Не прикажу.

Рин обошел дочь и извлек из-под матраса своей койки пистолет. Обойма с иглами отсутствовала.

– Уже и тут постаралась, – рассмеялся он.

– Ты не будешь больше стрелять в дедушку.

– Господи, ну как тебя убедить! Впереди опасность. Подумай, годы наших мучений способны пропасть понапрасну!

– Ты наконец-то надумал, – раздался знакомый, но так и не узнанный голос женщины. Все обратились к экрану. Она стояла на коленях перед иконостасом. На ней было белое платье невесты, и ниспадающая вуаль скрывала вечные тени ее лица. – Здесь состоится наше венчание, – она взмахнула рукой. – Бог скрепит наш союз.

Сверху на нее падал зеленоватый свет, к которому она протягивала зовущие руки. Аррим недоверчиво скривила лицо, а старик, видимо, разрывался между желанием расхлестать экран и невозможностью покидать пост.

Зрители, не отрываясь, смотрели на крестившуюся невесту, когда из-за иконостаса вышла знакомая тонкая фигура в черном монашеском облачении. Ее лицо блистало свежестью звезд. Она подошла к склоненной невесте, положила тонкие кисти на окруженную белым пламенем голову и повернула ее. Обезглавленное тело, выставив вперед оголенное правое плечо, завалилось набок, а Астрид, уронив ношу себе под ноги, ступила в скрытую от них глубину храма. Через мгновение она стояла перед ними. От нее веяло холодом и чистотой отделенной от плоти мысли.

– Слава Богу, я успела, – сказала она, смущенно улыбнувшись. Она не привыкла хвалить себя. – Почему вы не дождались?

Рин глянул на дочь, ожидая ее оправданий, но та непреклонно двинула бровью.

– Значит, нас и впрямь ожидала опасность?

– Да. Правда, когда я писала для вас записку, я не знала, что она собой представляет. Теперь вам ничего не угрожает.

Она, видимо, сочла объяснение достаточным и, склонив голову, посмотрела на них с тем игривым выражением, что всегда переводило разговор на иные темы. Но Рин потребовал продолжение. Дайон, заметив в руке Рина оружие, возможно, принял его на свой счет, посерьезнел, и рассказал:

– Конец пути был близок, вы досыпали последние сутки… а я почувствовала опасность – сразу же, как за бортом встало это зеленое солнце. Неясная, как… воспоминание… Она исходила от той планеты, Эрраонейи. Я не отважилась разбудить тебя раньше срока, Рин, это обычно плохо заканчивалось… Решила все разузнать сама.

Планету охраняют шесть кораблей. Они похожи на осенних, несомых орбитальными ветрами пауков, влачащих за собой паутину, скрывшую этот мир от Божьего света. На них установлены пушки, давно неисправные. Эрраонейцы намечали бомбить кого-то, ждали вторжение? Корабли кружат по орбите, мертвые часовые, и лишь один из них функционирует. Но я не знала о худшей опасности: пушки меня не пугают. Планету окружало поле, призванное не пустить на ее поверхность таких, как я. Эрраонейцы пристально изучили нашу природу. Может быть, более сильный – серафим или ангел – преодолел бы преграду, но я была схвачена, запластована в лабиринте течений, энергий. Подобные тенета иногда встречаются в космосе, и попавшийся в них веками может оставаться их пленником. Слабый, едва обретший себя дайон попросту истает, истощится в их кожуре. Я угодила в ловушку, и выбиралась все это время, просачиваясь, меняя свою структуру, воплощаясь и вновь распадаясь на атомы.

– Я вспомнил! – вскричал Рин. – Мирра говорила об этом! Тиран приказал возвести вокруг мира стену, чтобы божьи свидетели не нарушали неведение масс.

– Мирра? – переспросила Альфамин. Ей не ответили ни отец, ни дочь.

– И я доползла до их корабля, разбила проклятую батарею и выключила машину, что целилась в вас. Пушка была наготове.

– А женщина?

– Какая женщина? Никакой женщины не было. Только машина. Я разломала ее на части.

– Но та женщина… Правда, она не показывала лица, но называла себя тобой… Она ожидала нас в храме, и хотела… нет, это чушь, конечно!.. хотела взять меня в мужья.

– Рин, на корабле не было никакой женщины: вы говорили с машиной!

– Но мы оба ее видели! Ведь так, Аррим?

– Откуда я знаю, это ты с ней беседовал!

– Она сегодня не в духе, – пожаловался на дочь Рин.

– Наверное, ты просто желал видеть женщину, – заметила Альфамин, шевельнув плечами.

Напряжение встречи спадало. Аррим опомнилась и отозвала своего помощника от рубильника. Старик терпеливо, с солдатской выправкой, ожидал ее поручений, но девушка отвела его и усадила в кресло.

Рин поймал мысль, промелькнувшую у него при рассказе дайона, и достал из шкафа свернутое в рулон полотно Камнила. Расстелив его на столе, он позвал Альфамин. На картине изображались заключенные за колючую проволоку ангелы. Их крылья были стянуты кандалами. На переднем плане пугал и отталкивал окровавленный труп ангела, запутавшегося в проволоке. Не выдержав мук несвободы, он бросился на штурм ограды и трагически уничтожил себя. Проволока стянула и изуродовала его члены.

– Эта картина была написана более 500 лет назад в моем мире.

– На месте ангелов в нашем случае пребывали сами эрраонейцы.

Рин не сказал ей, что опять, как и в дни путешествия с Харвеном Длинным, ощущал Камнила непосредственным спутником. Он даже незаметно оглянулся, надеясь наткнуться на бородатого живописца в ношеном сюртуке. Счастье, что картины художника случайно оказались в доме его родителей, в детстве. Рин обрел друга, впервые прочтя его биографию в старом альбоме. И теперь Камнил шел рядом с ними, даже опережая на шаг, в чем Рин периодически убеждался.

– Спасибо тебе, Астрид, – сказал он. – Ты выручила нас.

И осторожно взял ее тонкую полупрозрачную кисть в свою.

– Скажи, Астрид, – шепотом говорил Рин. – Почему ты написала послание именно в той книге?

– В той?..

– На полях сборника стихов о любви.

– Потому что он лежал на столе.

– Но ведь ты читала его. Почему… тебе захотелось этого?

– Я не знала, о чем та книга… Ты обиделся, Рин? Ты ожидал другого ответа?

– Нет, нет.

– Ту книгу читала я, – громко произнесла Аррим, словно беря на себя вину.

– Ты? Когда?

– Папа, ты думаешь, я и впрямь спала наравне с тобой? Ты ошибаешься. Астрид разбудила меня… ну, может, год назад… Я бодрствовала, и многое успела свершить.

Рин потрясенно смотрел на них.

– Что ж, Аррим, у тебя талант убеждать. Ты стратег.

– Прости, Рин, я не могла отказать девочке, – слабо сказала Астрид.

– Нет, нет, ты не причем.

– Она действительно не причем, папа. Это я уговорила ее.

– Я заметил неладное, едва ты очнулась, и удивился своему просчету. Ты оказалась старше, чем я рассчитывал, да и жидкость в капельнице иссякла на четверть, поубавилось снеди… Но зачем, Аррим? Зачем ты понапрасну потратила год своей жизни?

– Понапрасну? А разве вся моя жизнь прошла не напрасно? Я проспала почти половину!

– Взгляните, – сказала, надеясь отвлечь их, Астрид. – Мы подходим к планете. А вот и корабль, сраженный мною.

Они обратились к экрану. Поодаль, на фоне зеленой волны или огромного водопада планетного полушария висело черное продолговатое тело. Его внутренности горели, но на поверхность прорывались лишь редкие змейки пламени.

Астрид отошла к старику и поприветствовала его. С неожиданной галантностью тот сжал ее руку и поднес к губам.

– Эран, вы… поразительны, – рассмеялась Астрид.

– Я рад, что путешествие завершается, – сказал Рин, обращаясь к дочери. – Прости, я испортил тебе судьбу, это правда. Надеюсь, этот мир принесет тебе хоть какое-то возмещение.

– Пускай даже там одни кладбища, я хотя бы прочту новые имена на надгробиях, – попыталась пошутить Аррим. Прозвенел звонок: корабль достиг орбиты Эрраонейи.

3. На родине неприятеля

– Отец, тебе лучше остаться.

Эран пожал плечами и вытянул малоподвижное лицо.

– Нет, пускай он идет с нами, – сурово изрекла Аррим.

– Прекрати его баловать, – прошипел Риндор.

– Папа, подумай сам, с нами что угодно может случиться! Сейчас нас спасла Астрид, а если она не успеет…

– Он что, ступит на эту землю босым? А, черт подери! Ладно, отец, вставай!

В прихожей Риндор достал надувные сапоги, предназначенные для работы в космосе, и помог старику уместить крокодильи лапы с длинными и сухими, как осенние листья, ногтями. Эран шумно вздыхал. Его руки свисали возле склоненной головы сына, и, раз взмахнув ими, он мог лишить его жизни. Но старик с неожиданным юмором щелкнул его по носу и умиленно гикнул.

– Что это еще за выходки! – прошептал Рин, скрывая вспыхнувшее лицо.

В коридоре Аррим взяла старика под руку и деловито вела за собой. Рин нарочно отстал от них и знаком придержал дайона.

– О чем вы с ней говорили, Астрид, пока мы спали?

– О разном.

– Она жаловалась… на меня?

– Нет. Мы гуляли по кораблю, читали… Ее забавляет, что ты так упрямо видишь во мне женщину. Аррим говорит, что я похожа на рыцаря.

– Не верь ей. Ты похожа на девушку, не знакомую ни с каким злом. Твои глаза и черты лица не искажены влиянием зла, они те, каковы могут быть у младенца во чреве, в одночасье повзрослевшего с единственным светлым чувством в душе…

– Папа, мы приготовили для тебя сюрприз, – сказала, остановившись, Аррим.

– Еще кто-то не спал?

– Да нет, хватит об этом!

Они вошли в ангар, и Рин вспомнил, как едва не погиб здесь в прошлый раз, на стоградусном морозе. Но теперь на месте каменной глыбы в форме надгробия на полу возлежало тело, накрытое куском тряпки, а рядом с ним находилась куча камней и песка.

– Что это? Чей труп?

В голове Рина промелькнула страшная мысль о том, что Аррим могла ради шутки или развлечения, пробудив старика для помощи, вскрыть саркофаг Мирры. Он нагнулся и резко отбросил материю, накрыв ею ноги отшатнувшейся Астрид. Рин испытал облегчение и вместе ужас, ибо пред ним лежало нечто ранящее облик души, оскорбляющее его правильностью и продуманностью безобразия. Эта гипсовая фигура, не выражавшая никакой мысли сведенными молитвенным жестом руками, была бесполезным творением неведомых скульпторов. Выпуклости на груди складывались в надутый панцирь, чуть приоткрытый рот на скошенном, запрокинутом лице пересекала ветвь – или колючая проволока. Лицо было маленьким, служило плацдармом для скованных уст и слепых морщинок на месте глаз, и венчал его страшный раздавшийся лоб с крохотным отверстием на темени. Тело было длинно и оканчивалось выгнутыми вспять ногами.

– Боже, что это за урод?

– Откуда нам знать, – ответила Аррим. – Но он совсем как живой, правда?

– Где тут молот, я разнесу его вдребезги!

– Нет, нет, зачем!

– Астрид, что ты об этом думаешь?

– Я? Ну… это может показаться странным… Мне хочется думать, что это создание Бога.

– В таком случае я создание дьявола, – засмеялся Рин. – Нельзя оставлять это чудо! Вдруг оно оживет и угонит корабль в наше отсутствие?

– Оно не оживет, – спокойно сказала Альфамин. – Это всего лишь камень. Я вижу его насквозь.

– В таком случае все на борт! – сказал Рин и с омерзением завернул статую в тряпье.

В вертолетной кабине отец без раздумий занял место рядом с Рином, где тот предпочел бы присутствие Астрид. Большие кисти Эрана накрыли пульт, и Рин, опасаясь поломок, откинул горячие любопытные руки отца. Эран обиженно, в упор на него посмотрел и отвернулся. Пара прикосновений Рина оживили винты, и машина, напитанная энергией зеленого солнца, тонко и возбужденно вздохнула. Шлюз открылся, и вертолет вылетел в космос. Ветер орбиты немедленно снес его в сторону, но винты, как железные несокрушимые зубы, перемололи поток и поставили вертолет на вершину волны, по которой он медленно заскользил вглубь слоев. Прозрачный купол машины вызывал чувство падения. Под ними таяло миражное сине-зеленое море. Сидевшая позади Рина дочь вздыхала. Астрид молчала, и Рина тронуло, что взгляд ее был направлен не вниз, а вверх, к отдаляющимся космическим сумеркам.

Винты по бокам машины позволили ей обособиться от жестокого ветра. Он бился в стекла, пытался остановить ход пропеллеров, заставлял аппарат кратковременно накреняться, но был побежден. Зеленоватые редкие облака расступились. Внизу лежал мягкий ковер лесов, на нем стояли блюда, полные синей свежей воды. Рину вспомнилось многое при взгляде с высот – то, например, что на Эрраонейе нет морей, лишь несчетные озера. А еще строки стихотворений из толстой тетрадки, которую он с раскаянием и сомнением бросил в огонь, пожирающий тела умерщвленных захватчиков. Это были последние поэтические вирши, сказанные на точном и древнем языке Эрраонейи, но Рин рассудил, что их автор, сколь бы гениален он ни был, не достоин памяти и звучания из чужих уст. Никакой талант не прощал его преступлений.

Но как ярко он написал, вспоминая родную планету:

Зеленая фата хрустящих облаков

Укроет тело ласковой невесты,

Но свет очей ее достигнет до верхов

Озер блистанья поднебесных.

Почему-то сейчас Рин ощутил присутствие этого стихотворца – так же, как иногда чувствовал рядом Камнила. Будто корабль перевозил не одно тело, а сонмище мертвецов, поочередно общавшихся с Рином.

Поэт был тем офицером, что сделал на Аламнезисе Мирру своей любовницей. Он был молод, моложе других командиров. Мирра часто о нем говорила, и Рин с удивлением и неудовольствием слышал в ее словах привязанность. Мало того, что поэт очень любил ее, он не раз призывал остальных захватчиков к ослаблению натиска. Но душа его была слабой, и минуты протеста, отчаяния и молитвенных настроений, когда он убеждал эрраонейцев покаяться и умереть в аскезе, на коленях выпрашивая у Бога спасение, сменялись тягой к разврату и нравственным крахом. У офицера была жена – странная куклоподобная женщина без эмоций. Крохлем пояснил Мирре, что она – клон, одно из бездушных тел, которые создавались для того, чтобы скрыть страшный пробел отсутствия женщин в последнем периоде эрраонейской истории. Радость или печаль, интересы и склонности искусственно прививались им путем постоянных инъекций. Но поэт был убежден, что его жена обладает душой, что она исключительна. Он подобрал ее около разрушенной крепости, на скалистой холодной планете Омикрам, население которой эрраонейцы расчетливо, со спортивным азартом истребили. Она сидела почти обнаженная на диком морозе и смотрела на небо. Офицеру предстоял путь до ближайшего укрепления, его товарищи погибли, и он взял клона с собой. Она молчала, не требовала еды или тепла, но он поделился с ней припасами и спас от обморожения. Ночью, в пещере, наполненной дымом от плохонького костра, он прижимал к себе ее безответное тело, чтобы согреться. Они чудом спаслись из плена, а затем, когда офицер вступил в схватку с ужасным зверем и непременно погиб бы, бездушное неразумное тело выручило его, пронзив сердце зверя мечом. И поэт уверился в ее способности чувствовать, и, достигнув собратьев, выпросил разрешение взять клона в жены. Над ним смеялись, ему дали диагноз врачи, но клон стал его неотъемлемым спутником. Крохлем никогда не прибегал к участию препаратов, чтобы придать телу подобие личности. Она всюду сопровождала его – немая, если с ней не заговорить, красивая женщина. В то время, как поэт развлекался в своем гареме, супруга – клон задумчиво смотрела в окно.

Когда Рин с десятком солдат ворвались в трапезную горного укрепления, он сразу узнал поэта по описанию Мирры. Она просила сохранить ему жизнь и позволить молитвами искупить все грехи. Крохлем, худощавый муж с редкими юношескими усами, и его жена сидела за ближним к сцене столиком. Пока длилась схватка, в которой поэт погиб, клон недвижимо сидела за тем же столом. Рин не заметил, как она рухнула на пол: чья-то пуля попала ей в висок.

При ревизии личных вещей эрраонейцев Рину попались тетрадь со стихами и пара портретов, выполненных рукой поэта. Портреты изображали клона. Стихи он сжег, хотя до сих пор помнил иные строки, а портреты сжечь не сумел, и прибавил к своей коллекции. Картины он спас, потому что они не содержали ни единого промелька порочности своего создателя, а образ прекрасной женщины в белом платье поражал слепой и беспомощной сущностью, сквозившей в ее чертах.

На востоке небо и лес обрезала глобальная тень – космический оттиск, сжатый до внятного человеку масштаба. На севере и юге, над линией раздавленного горизонта, светили чуть заметные белоснежные звезды.

– Тут что, нет ни единого города? – недовольно прогудела Аррим. – Лес и лес…

– И кладбища не видать, – тихо пошутил Рин. – А вообще-то, насколько я знаю, города на Эрраонейе давно упразднили.

– И как мы найдем твою икону?

– Там, на берегу реки, – сказал дайон и вытянул тонкую руку с белыми длинными пальцами. – Какое-то здание…

Рин направил туда вертолет. По реке, блестевшей чистым холодом, плыли редкие льдины. Снизив скорость и высоту, Рин посадил аппарат на маленькой площади перед высоким серым строением, в верхних окнах которого отражалось солнце. В эту минуту, сравнявшись с новой землей, Рин ощутил громадность пройденного ими пространства, и тоска высушила ему горло. С трудом удержав Аррим и заставив дождаться остановки работы винтов, Рин хрипло предложил всем выйти. Астрид уже стояла на широком крыльце строения. Аррим кинулась было за ней, но она развернулась и подбежала к заросшему кустарником ряду почерневших статуй, который спускался к реке. Дул сильный холодный ветер, и Рин натянул шапку. Ветер дергал мешковатое одеяние старика, и тот, оправляя его одной рукой, застыл у правого крыла вертолета. Легко скользнув по ступеням, к ним приблизилась Астрид. Под деревьями, напоминавшими сосны, лежали пятна потемневшего снега.

– Весна, – сказал Рин и велел Аррим натянуть на голову капюшон.

– Какое здесь странное небо, – сказала Астрид, и Рин поднял голову. Облака казались отсюда пятнами плесени, прижившейся на покатом потолке теплицы. Зенит был раскаленный и голубой, но ближе к горизонту небесный цвет зеленел и терялся, уступая неопределенности сумерек, сквозь которые заглядывали дневные бледные звезды. Голубая полоса чертила все небо, на востоке впадая в ночь, а на западе вонзаясь в солнце.

– А тебе есть с чем сравнивать небо этого мира, Астрид? – сказал, оторвавшись от созерцания, Рин. – С небом родины?

– С небом памяти, – улыбнулась она. Дунул злой порыв ветра, ее капюшон снесло, и на свет впервые выбились пряди черных волос. У Рина дрогнуло сердце от нежности.

– Возьми шапку, она очень теплая, – поспешил он, но Астрид засмеялась:

– Зачем? Ты же знаешь, я не чувствую ветра.

Их отвлек и испугал крик Аррим, выскочившей из-за деревьев.

– Там мертвец! – кричала она.

– Чертовы трупы, – прошептал Рин. – Везет мне на них.

– Что? – подавшись к нему, произнес дайон.

Они вошли под деревья и шли, ступая по тающему чешуйчатому снегу. Неприметное на грязном фоне почерневшей хвои и листьев, прикрытое выгоревшими лохмотьями, лицом в землю лежало тело старухи. Ее возраст угадывался по узкому очертанию тела и длинным седым волосам. Помолчав в минутном раздумье, Рин осторожно прикоснулся к ее плечу и перевернул тяжелое, потянувшее его книзу, тело. Ткань платья под рукой Рина обратилась в ничто, как налет пыли, и открылось белое тоненькое плечо.

– Она в самом деле мертва? – сказал Рин, невольно опускаясь на колени и недоверчиво щупая пульс на шее.

– Может, она умерла недавно? – сказала Аррим.

– Нет. Одежда давно истлела.

– Почему же тело нетленно?

– Когда мы убили эрраонейцев, их тела пролежали на поле боя почти неделю, и остались неприкасаемыми для порчи. Тоже случилось и с Миррой.

– О ком вы говорите? – сказала Астрид.

– А, это давние дела. Скажи, отец, а ты помнишь те времена?

Эран внимательно посмотрел на Рина, наклонив ужасную голову на бок, и быстро кивнул. Вскоре Рин пожалел, что втянул отца в эти воспоминания, наполнявшие его ненавистью долгие десять лет.

– Идемте назад, – сказал он.

– А как же тело? Мы не похороним его? – вскричала Аррим.

– Нет, у нас есть и другие дела. Посмотрите, там рельсы. Мирра рассказывала – точнее, чертов поэт ей рассказывал, что на Эрраонейе разрешено передвигаться только на поездах.

Они поднялись на высотную платформу. Ржавый рельсовый путь уходил в лес. На скамье лежали еще два старческих трупа. Ветер вздувал и перемешивал останки их одеяния. Облокотившись на перила, Рин наблюдал, как солнечный свет поднимается по стене здания – как пар, уносимый в небо. Из лесу задумчиво выходили сумерки, и в их первом, еще прозрачном налете цвета мира теряли индивидуальность: темное становится черным, светлое – сероватым. Лес окружал это тихое и симпатичное поселение, и единственный путь, если бы вертолет подвел их, лежал по железной дороге.

– И все-таки я не пойму, – отвлекла его Аррим. – Здесь же есть животные, падальщики… Почему они не сожрали тела?

– Какая ты кровожадная девочка! У меня нет ответа, Аррим. Похоже, твоя мечта сбылась, мы попали на всепланетное кладбище.

– Я хотела бы побывать в здании.

– Незачем. Мы отыщем другие постройки – те, где сохранились работающие машины, где есть библиотеки или музеи. Здесь, как я думаю, мы не найдем ничего, кроме старческих тел, упокоившихся в своих постелях.

– Ты прав, Рин, – сказала Астрид. – Я посетила строение, пока вы разговаривали. Все так и есть.

– Эй, а куда пошел дедушка! – закричала Аррим и побежала вдогонку за ним. Старик шагал по шпалам, и многие из них рассыпались в щепки под его стопой. Обернувшись на крик Аррим, он поднял что-то белесое и повернул обратно. Он принес им громоздкий человекоподобный череп, и каждый подержал его в руках, поражаясь размеру лобной доли и недоразвитым челюстям с отсутствующими зубами.

– Я видел этих существ во сне, в детстве, – сказал Рин. – Это дети. Последнее эрраонейское поколение. Плод союза между мужчинами и клонами – бесполые сумасшедшие существа.

– Но они сгнили! Почему?

– Не знаю, Аррим. Возможно, они были просты.

– Что ты имеешь в виду?

– Идем в вертолет. У нас есть радар, он засечет бег энергии, если она осталась на этой планете.

– Какая огромная голова! – восхищалась Аррим. – Больше дедушкиной, хотя она у него тоже, кажется, растет помаленьку. Наверное, в такой голове был нечеловеческий ум!

– Точно.

– Мне понравилось это место, – сказала Астрид. – Я буду сюда возвращаться, если не позабуду обратный путь.

– Память у тебя неважная, – усмехнулся Рин.

Взболтнув ранние сумерки, аппарат поднялся над деревьями, где день был еще относительно молод. В зените неба кипел голубой апогей, но некая тяжесть уже уплотняла его невесомость, и делала вместе с тем прозрачной – бесцветные силуэты звезд проступали за огороженной солнечным светом высоте. В воздухе носились, сливаясь и перехлестываясь, цепляясь за макушки деревьев, слезы сходящего закатного солнца. Линия горизонта была различима только на западе – с прочих сторон простор неба заполнял вязкий осадок ночи.

– Луны тут нет, – сказал Рин, – и ночи гораздо длиннее дней. Крохлем, поэт, которого вы не читали, с ностальгией вспоминал эти ночи. Это было время, писал он, «раздраженного интеллекта», когда эрраонейцы собирались в кафе или музеях и вели диспуты, распивая шампанское и куря на балконах, при звездном свете.

– Почему мы летим против солнца, папа?

– Чтобы оно не било нам в глаза, Аррим.

– Нам следует чуть повернуть, – сказала Альфамин. – Я ощущаю там концентрацию энергии.

– Хорошо, конечно.

– Видишь, папа, Астрид умнее твоих приборов!

– Я в этом не сомневался.

Тень машины обгоняла их, но вскоре она истончилась и померкла, слившись с вечерним неторопливым холодом. Оглядываясь назад, они видели оставленное светилом небо, последний проблеск легких и ясных линий на фоне зеленовато-серого тающего горения.

– Левее, – шепнул на ухо Рину дайон, и пассажиры увидели столб искусственного свечения, уронившего поверх лесной толщи свое отражение, длинную стрелку, составленную, как показалось, из шевелящихся на ветру ветвей. Рин приподнял аппарат, опасаясь столкнуть его с неосвещенными, мертвыми зданиями – но напрасно, строение одиноко стояло посреди площади, предоставившей им просторнейшую стоянку. Дождавшись затишья, они покинули машину, и обратили глаза к высоким рядам освещенных окон, каждое из которых было иероглифом неведомой грамоты. Астрид исчезла без предупреждения, и Рин панически вздрогнул, ибо почти увидел, как изгибаются перед ее телом, обретшим гибкость потока, запутанные, грозящие вечной разлукой, космические дороги.

– Я здесь, – тихо сказала она, и ее силуэт, посыпанный остывающей звездной пудрой, предстал на верхней ступени лестнице. – Ничто не грозит нам, идемте.

Они почти побежали за ней, и Рина кидало от возмущения к слепой радости, заставлявшей тянуть руки к спасительному образу дайона.

– Здесь всюду трупы, – с отвращением сказала Аррим. – И они совсем как живые. Что, если они и вправду восстанут?

Тела помещались за покосившимися столика, с которых скатилась посуда – сейчас просто осколки стекла. Стены были увешаны гладкими, тоже стеклянными картинами, цвета на которых играли, вспыхивали и гасли. Они шли из зала в зал, из одного многолюдье в другое, шарахаясь равнодушных возрастных зрителей их похода, и старик негодующе поднимал иные рухнувшие тела и швырял на диван, откуда они с шумом валились.

– Все эти старые женщины – клоны, – сказал Рин, бегло присматриваясь к телам. – Им всю жизнь кололи инъекции чувств, и правая половина тела у каждой из них будто высохла.

– Наверху есть машина, – сказала Астрид. – Ее излучение я чувствовала издалека.

Они миновали библиотеку, где сохранились все до одного золотые тома, и где за отдельными партами восседали мудрые старцы. Рин пожелал бы остаться здесь, но дайон обещал им что-то воистину поразительное в высшем покое. Подъем был долог, но они не решились вступить в прозрачную полость лифта, где, обнявшись, коротали затянувшееся свидание древние любовники. Наверное, они сгинули, приняв яд: на столике стояли два бокала с безвременно испарившимся содержимым. Пересекая длинную цепь балконов, Рин понял и высказал мучившую его мысль:

– Эрраонейцы ведь не погибли в одночасье. Ничто не несет следов катастрофы. Умирали они поочередно, достигая дряхлых лет. Почему же тела умерших не кремировали?

Перед входом в огромный зал – уже двери указывали на это – на перила балкона облокотилось тело. Его руки свисали в ночь, белые волосы обдувал пахнущий холодом ветер. Наклонившись, старик обхватил его за щиколотку и шутя перебросил через барьер, даже не проследив за падением. Рин восхищенно и испуганно поджал губы.

Зала и впрямь была велика и особенно полна посетителями. Многие из них составляли расчетливо сложенные пирамиды. Это был первый признак хоть какого-то участия к мертвым. Перед множеством горящих экранов, закрыв уши наушниками, восседали сотни внимательных зрителей. Их глаза до сих пор широко внимали меняющимся изображениям, и впервые что-то нарушало тишину мертвых покоев, пройденных Рином – шепот сотен, если не тысяч наушников.

Посадив мертвую бабушку на колени к соседу, Эран низко нагнулся над плоскими кнопками управления, и в зале раздался внимательный и предупредительный голос:

– Что вас интересует?

Для Эрана, не знакомого с языком Эрраонейи, вопрос остался неясен, и старик сразу же потерял интерес к машине. Но Аррим немедленно заняла его место и бешено закричала – словно опасалась, что ее в любой миг выгонят прочь:

– Меня интересует любовь!

На экране поползли внушительные картины соитий, от которых у Рина стянулись в клубок все внутренности. Угадав живой интерес зрителей, машина вдвое вырастила экран. Астрид невозмутимо ходила по залу, старик засмеялся, а отец и дочь замерли в поединке стыда. Рин проиграл и умолил машину убрать кадры разврата. Монитор осветился спокойным ожидающим светом.

– Вот, значит, что тебя интересует в первую голову, – слабо сказал он.

– Как и тебя, папа.

– Посмотрите, – окликнула их удалившаяся в глубину зала Астрид. – Вот средоточие этой машины.

Она указала на маленький куб, подвешенный в двух мерах от пола.

– В нем такое количество информации, что она подавила бы нас в одночасье, вырвавшись. Это живая информация, она беспрестанно осмысливает самое себя и жаждет поделиться с кем-нибудь выводами.

– Интеллектуальная бомба, – сказал Рин. – Подобная ей уничтожила жизнь на планете Мирры.

– И вся эта информация принадлежит нам? – восхищенно проговорила Аррим и стремительно наклонилась над машиной. – Вселенская энциклопедия!

– Я хочу… я хочу… – шептала она, встряхивая головой. – Я хочу все знать о великих героях!

– Нет уж, подожди со своими героями! Мы пришли сюда по делу. Спроси о художнике Нессмете.

– Спроси сам, машин много.

Рин гневно посмотрел на ее склоненную спину и свисавшие на лицо волосы, и повернулся к другому экрану, к которому цепко крепился профиль внимательного покойника. Предложив отцу поучаствовать, Рин с грохотом отодвинул кресло с его ледяным и рухнувшим – таки седоком, но не решился занять его трон. Приблизив лицо к экрану, запачкав бороду пылью, Рин назвал свой запрос в рупор. За его спиной стоял Эран; к ним подошла Астрид.

Информация была скупа, и Рин, полагаясь на интерес спутников, зачитал ее вслух:

– Художник Иелахим Нессмет был некогда ангелом. Но либо за преступление, либо по иной причине низвергнулся на тело нашей планеты, прорвав оборону от божьих миссионеров. В виде кометы упал он в Хрупкое озеро. Падение лишило его бессмертной сущности, он обрел постоянную плоть и возраст. Король наказал ему быть отшельником и поселил близ Сладкого озера, где Нессмет предался художеству. Неизвестно, занимался ли он им в прежнем своем, космическом бытие. Несмотря на запрет, личность странного существа, отвергнутого высотами, привлекла к нему многих. Картины свои он дарил, а иконы хранил у себя, ибо надеялся на возрождение веры, коей сам был примером. Об иконах его шла великая слава; особенно восхищались «Явлением божьего серафима в покои владыки». Деяние, послужившее для нее сюжетом, по сию пору бытует, как сказка. Возможно, Нессмет чувствовал родство с судьбой серафима, так же «упавшего с неба». Король по-своему обыграл факт низвержения Нессмета, и был прав: не мог благой бог сделать ангела больным стариком. Нессмет жестоко страдал: его убивала проказа. Своему прислужнику он говорил, что заразился ею в аду. В 55643 году он скончался. Тело его было нетленно и поместилось в пещере, куда перенесли и иконы.

– Значит, все правда! – плачущим голосом произнесла Астрид. – Бог, братство ангелов! Это не мечты, не сны!

– Конечно, не стоит и сомневаться, – весомо и успокаивающе сказал Рин. – Теперь направление поисков нам известно, нужна карта побережья этого Сладкого озера. Давай нам карту! – потребовал он у запросчика.

– С оригиналами вы можете ознакомиться в библиотеке, в географическом отделе.

– В библиотеке? Прекрасно! Я иду туда! Вы со мной?

– Я остаюсь здесь, – сказала Аррим.

– Что ты там накопала? Молодые прекрасные лица, танцы и праздники… Не расстраивай себя, Аррим, все это давно мертво.

– Как и предмет твоих поисков, и твоя настоящая жизнь.

– Что? Разве сейчас жизнь иллюзорна?

– В ней нет новых начал, папа. Ничего, что случилось бы только что. Окружающее тянется за нами, как время. Иди один, я буду здесь. Астрид, останься, ты многое почерпнешь здесь. Присядь за соседний стол, я настрою машину. Тебя ведь занимают многие вопросы.

– Только один в действительности: Бог?

– Садись и спрашивай.

Оглянувшись на Рина с извиняющимися глазами, дайон повторил: Бог.

– Вы узнаете историю императоров Шеппен, которых считали Богами, – сказал ответчик.

– Нет, – засмеялась Астрид. – Мне нужен другой Бог. Тот, кто… кто говорил с пророками, и со всякой душой… Тот, чье задумчивое молчание кричит на весь космос…

– Я вас не понимаю. Вас интересует религия, культы?

– Он выше всякой религии.

– Я вас не понимаю.

Астрид с печальной улыбкой отошла от экрана. В ее больших глазах, казалось, шел дождь, и темные слезы, как пламя свечей, дрожали от легкого ветра. Рин взял ее холодную руку и погладил плечо.

– Ты все узнаешь в свой час.

Из рукава власяницы на его сапоги просыпалась пыль, пропитавшая эфирную плоть Астрид во время космических странствий. Извиняющийся смешок дайона раздался возле уха Рина.

– Я ухожу, – прошептал он, и Астрид пошла за ним, но на пороге Рин попросил ее остаться. – Не разрешай ей смотреть те картинки, Астрид. Те…

– В них есть что-то дурное, запретное?

– Нет, но… Лучше будет ей воздержаться.

– Она меня не послушает, Рин, ты знаешь.

– Да, она и меня не слушает. Скажи, Альфамин, – я давно забываю спросить – наш язык, земной язык, единственный, что известен тебе? Он родной для тебя?

– Мне доводилось говорить только на нем.

– Значит, в прошлой жизни ты была человеком нашей планеты?

– Возможно. Или последняя мысль моя выразилась на том языке. Не знаю.

– До встречи. Если что, ищите меня внизу. Я не скоро вылезу из библиотеки.

Рин вышел на долгий балкон и притворил дверь. С большой высоты лес внизу напоминал продолговатое озеро, собранное из лоскутков оконного света. Ветер утих, и ничто более не тревожило послания звезд, терпеливо пускавших лучи навстречу друг другу. Рин смотрел на них минут пять, когда дверь отворилась, и на балкон вышел старик. Его вид не пугал Рина, но поведение и уверенная задумчивость, выравнивавшая порой его неправильные черты, служили новой темой для угадываний и упований сына.

– Куда ты направился, отец?

Старик стал подле Рина и с усилием вымолвил:

– С тобой.

– А-а, книги всегда привлекали тебя! Идем!

Ученые старцы были все так же погружены в чтение. На каждом столе горел круглый светильник, но, что удивительно, его свет озарял только столешницу, и проходы между гладкими плоскостями лежали в плотной, как шторы, тени. Воздух был поразительно чист и, благодаря ему, нигде не лежало ни пятнышка пыли. Рин прошел в отдел географии, выбрал стопку томов, но быстро понял, что знает эрраонейскую речь недостаточно хорошо для чтения этих трудов. Положив в сумку книгу с обилием карт озерных побережий, Рин увлеченно бродил вдоль высоких шкафов. Его руки тянулись к романам, но он понимал, что времени мало, не стоит и начинать. Его поразили стеклянные обложки иных томов. Они служили окнами в кабинеты великих писателей, которые, все, как один, задумчиво отвечали взглядом читателю, восседая за рукописями в пространстве олицетворенной мысли.

Рин задержался у полки поэзии. Ее открывали пятнадцать томов «величайшей поэмы» – творение древнего стихотворца, на тысячи лет вперед предсказавшего историю своего народа. Этим поэтом, Эндолом, восхищался Крохлем, и часто цитировал его Мирре. Нашелся в огромном собрании и томик последнего – сборник стихотворений. Рин занял один из столов и предался чтению.

Потом он вспомнил об отце, вскочил и запрыгнул на стул, чтобы найти его за спинами мертвых читателей. Старик что-то внимательно изучал, положив перед собой стопку книг.

– Отец, чем ты тут занят? Не удивлюсь, впрочем, если ты уже овладел эрраонейской грамотой!

Но старик не читал, он рассматривал чертежи машин и космических кораблей. Его палец с длинным ногтем прослеживал тонкие линии, а огромный сферический лоб, на котором блестел отсвет лампы, мог бы служить символом строгой работы мысли.

– Неужели тебе это интересно, отец? Нет, ты всегда увлекался земледелием, читал нам с мамой книги по улучшению цветников…

Эран поднял к нему белое сухое лицо. Его подбородок под всклоченной бородой шевелился, губы сжимались.

– Прости, отец. Извини, ради Бога, – сказал Рин и, согнувшись, ушел за свой стол, где заглушил резкое впечатление книгой. Вчитываясь в очередные стихи, написанные еще молодым человеком, он непрестанно оживлял перед собой его лицо, виденное лишь однажды.

Есть в осени твои черты

Твое сокрытое страданье.

Цветов засушенные рты

Хранящие твое молчанье…

В пылу того боя, что закончился гибелью многих, Рин пропустил смерть Крохлема – да это и мало его занимало. Но сейчас обращенный пеплом поэт служил связью чужого прошлого и их настоящего.

Устав от чтения, Рин совершил по залу новый обход, возвращаясь с лучшими чудесами. Он давно хотел есть и решил, что не будет урону библиотеке, если он перекусит в ней. Задремавший над книгой отец равнодушно принял холодный пирог и флягу воды. Наверное, Рин заснул перед рассветом, и очнулся от жгучей прохлады, гулявшей между столами. Он испугался спросонок, ибо стол слева занял некто живой, чьи белые лицо и руки странно струились в лампадном свете утомленных ламп. Затем он узнал профиль дайона, ее острый носик и яркие на бледном лице губы.

– Астрид, – хрипло сказал он пришедшее на ум, – если уж суждено, чтобы меня кто-то будил, пусть это будешь ты.

– Наступило утро. Эта ночь была очень долгой.

Рин поднялся и осмотрел зал. Запрокинувшие головы мертвецы дружно спали, и старик отличался от них только цветом лица. В его груди гремел слабый отдалившийся гром – звук дыхания.

– Не будем его тревожить, – тихо сказал Рин, – выйдем на воздух.

Они шли между рядами, и Рину казалось, что ветерком холода тянет от каждого мертвого тела. Спустившись по лестнице, они вонзились в яркий туман двумя четкими силуэтами. Серая накипь тумана вздувалась в небо, и вскоре деревья, облизанные зеленоватым светилом, рассыпались до мутного горизонта. Пели птицы. Вертолет на светлой площадке, омытый сыростью ночи, блестел как черная лужа.

– Аррим спит?

– Нет, и не думала, – сказала Астрид. – Ее оторвать нельзя от машины. Это удивительная машина, в самом деле. И она, пожалуй, напоминает меня. Как и я, она знает многое, но ничего не помнит, пока ей это не назовут.

– Нам пора отправляться. Быстрее бы разобраться с нашим делом и улететь отсюда. Мне тут не по себе.

– А разве вы летите куда-то еще?

– А, Астрид, я и не говорил тебе! Мы летим на Аламнезис, на родину моей покойной супруги. Впереди годы и годы сна.

Дайон, как почудилось Рину, взгрустнул. Рин ободряюще обнял его.

– Я надеюсь, ты и дальше пребудешь нашим спутником.

Узкие слабые плечи под его ладонью тронула неуверенность.

– У меня тоже есть миссия, вспомни.

– Да-да, я помню. И понимаю ее важность для тебя. Возможно, ты что-нибудь выяснишь, увидев иконы Иелахима.

Тяжелый шаг встревожил их, и они обернулись, но это был всего лишь старик, прижимавший к груди несколько книг.

– Ах, Эран, это вы! – радостно сказала Астрид. Старик важно ей поклонился.

– Отец… – сказал Рин.

Эран подал ему сумку, забытую в библиотеке, и книгу из своего собрания – томик Крохлема. Рин растроганно потрепал его руку.

– Это чудо, – прошептал он. – И это твое влияние исцелило его, Астрид.

– Возможно, болезнь твоего отца лишь началась.

– Что ты имеешь в виду?

– Он не здоров. Теперь действительно не здоров.

– А раньше, когда сидел в клетке? – сказал Рин, не отрывая взгляда от спины удалявшегося старика.

– Тогда он был менее не здоров, чем теперь.

Они прошли вдоль балконных перил вслед за Эраном и поднялись в зал экранов. Здесь держался иной, чем на воздухе холод – стынь обездвиженной несвободной мысли, заключенной в тесные для нее сосуды и не способной выразить себя, а потому обреченной пронзать самое себя, остывать и теряться.

Аррим неотрывно смотрела в экран, большие наушники плотно облегали черноволосую голову. Эран нежно провел по ее плечу пальцами, она вздрогнула, обернулась и кивнула ему.

– Вставай, Аррим, мы улетаем, – бодро сказал Рин, но его тон исказили скрытое раздражение и усталость. Она прервала звук и изображение, и поднялась навстречу им.

– Я не могу никуда лететь папа, я смотрю летопись.

– У нас есть дело.

– Дело это сугубо твое, я невольный свидетель…

Рин с трудом протолкнул в горло горькую злобу и в упор посмотрел на ее невозмутимое юношеское лицо.

– Ты хотя бы поела?

– Да, я пожевала…

– И не спала?

– Разве сон так уж важен?

– Аррим, я уже говорил эти слова сегодня: мне хочется скорее покинуть эту планету.

– А мне не хочется! Здесь хорошо. Не выходя из зала, я могу прожить тысячи жизней, испытать то, о чем и не помышляла. Это удивительная планета, ее история завершилась и принадлежит нам, что ставит нас в уникальное положение.

– Да, находиться среди покойников уникально.

– Что лучшее ожидает меня? Наш корабль, сон, и потом, когда я стану уже взрослой женщиной, прибытие в еще один мертвый мир. Поразительная судьба!

Рин услышал в ее словах дикую жажду индивидуальности, и впервые посмотрел на дочь, как на взрослого, равного себе человека.

– Хорошо, но чего хочешь ты? Навсегда здесь остаться?

– Нет, на время.

– Астрид, мы не можем взять эту машину с собой?

– Боюсь, что нет. Информация рассеянна в воздухе, машина лишь собирает ее в данной точке.

Рин присел на кресло и быстро заглянул в отрешенное лицо мертвеца, сброшенного вчерашним старанием на пол, как бы ожидая его возражений.

– Хорошо, Аррим, к Сладкому озеру я могу отправиться в одиночестве или с Астрид. Этого времени тебе будет достаточно для услаждения любопытства?

– Наверное, – неуверенно сказала она.

– Что же, в самом деле, могло настолько привлечь твое внимание?

– Одна история. Судьба рыцаря – поэта.

– А-а, эти поэты. Нет лучшего друга, чем мертвый поэт. Особенно для девушки.

Аррим покраснела и искоса посмотрела на Астрид.

– Уж не влюбилась ли ты в кого? – выпалили Рин. – Видок у тебя…

– Папа!.. Был один человек, он совершил великие подвиги и написал выдающуюся поэму… Я хотела бы посетить его могилу… Потом…

– Приляг на пару часов, Аррим, выйди на солнышко, небо ясное. Здесь должна быть возможность согреть кипятку, покушай…

– Папа, прекрати, я не дурочка!

– Все, я отправляюсь, – сказал Рин и развел руки. – Кто со мной?

– Я! – одновременно сказали старик и дайон.

– О, какая поддержка! Но кому-то придется остаться.

– Останусь я, – сказала Астрид. – К тому же, мне под силу быть там и тут почти одновременно.

Рин скептически и растерянно помолчал. Пребывание наедине с отцовским молчанием вновь испугало его.

– Ну, хорошо, – слабо сказал он. – Тогда идем, отец, перекусим в машине. Нас ожидает долгий путь. Вернемся мы дня через три.

Старик взял под мышку книги и легонько сжал протянутую ему Аррим руку.

– До свидания, дедушка.

– Я провожу вас вниз, – сказала Астрид.

– Несносная девица, – сварливо пожаловался Рин на лестнице. – И ведь она впрямь влюбилась в кого-то! Странные у нас с ней судьбы: любить мертвецов и духов.

– Она в восторге от жизнеописания юного воина, – пояснила спускавшаяся подле него Астрид. – Это рано почивший герой, прославивший свою даму в великой поэме…

– Что? – в голос сказал Рин и чуть не споткнулся. – Держу пари, речь идет о предке Крохлема, певце-барде Мелехе. Какая поразительная рокировка судьбы!

– Почему?

– Ее мать любила – больше меня, я знаю, – Крохлема, убийцу ее народа. Дочери полюбился дух его предка, встреченный нами через миллиарды миль от их смерти. Ужасно!

Астрид пожала плечами.

– Я мало что поняла, а с пояснениями ты не спешишь. Видимо, я пропустила главную часть какой-то огромной истории.

– Я тоже ее пропустил, Астрид, и не надеюсь уже наверстать.

Они вышли на площадь и подняли глаза к сверкающим стеклам. Высоко в небе солнце высекало бледную радугу. Как вена, набухавшая кровью, темнел, тяжелел апогей неба.

ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА АМИНА ИЛЬДИНА В ОСЕННЕМ НОМЕРЕ 41 «Огни над Бией»