Журнальный мир

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В конце концов мне пришлось поверить, что это то самое место, где был купол портала, и что мы действительно находимся на Терре. Первое безапелляционно утверждал указатель, с упорством алхимика, изобретающего философский камень, раз за разом выдающий один и тот же результат. Второе мне убедительно доказал егерь, предъявив документы, где испанским по белому значилось, что он действительно тот, за кого себя выдаёт. Может быть, я и не поверил бы ему окончательно, если бы он, довольно хладнокровно держась под прицелом пистолета, не проводил нас к своему флаеру, который я конфисковал у него без зазрения совести. Кажется, он был только рад такой развязке…

Только поднявшись в воздух, я расслабился, почувствовав относительную безопасность – здесь нельзя было незаметно подобраться, и опять похитить Рику, всадив мне в мозг отравленную иглу. От пережитого испуга меня всего трясло так, что пришлось поставить флаер на автопилот. Но прежде я сделал пару кругов, визуально проверяя отсутствие слежки, и лишь после этого задал курс на Ла-Парру.

Я, конечно, понимал, что лучше и проще было бы отправиться прямо на базу Отдела, но база находилась в Карпатах, и для перелёта через континент, а затем – через океан нам потребовался бы как минимум глайдер – я и мысли не допускал о полёте на общественном стратоплане. Глайдер не вынешь из кармана, за ним нужно идти, или лететь туда, где пасётся масса народу, а я чувствовал, что сейчас в любом человеке мне будет видеться агент инсектов. Это был иррациональный, совершенно параноидальный страх, ничем не обоснованный, но я ничего не мог с собой поделать, и хотя знал, что это просто обычная нервная реакция, но, повторяю, поделать с собой ничего не мог. Я даже не сообразил, что у меня в кармане есть аптечка, доверху набитая суррогатной храбростью, которой хватило бы на сотню Трусливых Львов, мне было не до этого, я был занят – я боялся. Не так уж часто в своей жизни я испытываю страх такой силы, и каждый раз лучшим выходом мне представляется забиться в нору, и переждать. Это помогало всегда, должно было помочь и сейчас – затаиться, переждать, оглядеться и успокоиться, до тех пор, пока я не смогу рассуждать рационально – вот что мне было необходимо!

Рика беспокойно поглядывала на меня, но ничего не говорила, и я был ей благодарен за это. Приземлившись на окраине, я отправил флаер назад к хозяину, а сам, поминутно оглядываясь, потащил Рику в первый попавшийся отель-автомат. «Мучос Грасиас» оказался одноэтажной гостиницей на шесть номеров – такие на Земле принято называть мотелями, но мне было начихать на его статус, главное – он был абсолютно пуст, и лишь голографическая запись-копия симпатичной черноволосой латинки за декоративной стойкой приветливо улыбалась, без устали раз за разом перечисляя услуги, какими мы могли здесь воспользоваться. Я набрал на заказном табло номер своего кредита, втащил Рику в комнату, и накрепко заблокировал замок. Всё. Теперь я, и моя подопечная были в полной безопасности… на некоторое время.

Ну, во всяком случае, всё что от меня зависит, я пока сделал; теперь, для того, чтобы действовать дальше, я должен был сначала просто немного полежать на спине с закрытыми глазами. Мне нужно было расслабиться, и заглянуть внутрь себя – туда, где глубоко под слоем сознания таился давний невроз, возникший ещё тогда, на заре моей юности, когда я, пятнадцатилетний пацан, впервые набил морду отчиму, и обостряющийся с тех пор каждый раз после любого серьёзного боя, заставляющий меня бояться собственной тени.

Говорят, такое случается с некоторыми – запаздывание адекватной реакции. Сначала насовершаешь такую гору дел – куда там трём богатырям! – а потом до тебя начинает подсознательно доходить, что ведь и с тобой могло приключиться бо-ольшое несчастье! Трусость постфактум, вот как-то так…

Против этого есть только две реальные защиты, если нет водки – логика, организующая внутреннюю дисциплину, и… молитва. Честно. И едва ли человек, способный разумно рассуждать, найдёт в этом противоречие, поскольку – что есть молитва, как не способ духовной организации и самодисциплины? И что есть логика, как не способность человека к организации мысли? И поскольку дух и мысль в человеке неразделимы, то можно смело опираться и на то и на другое, памятуя, что молитва является логикой веры, а логика – молитвой интеллекта…

Так я рассуждал, вытянувшись прямо на полу, потихоньку успокаиваясь, и даже начиная с удовольствием прислушиваться к шуму воды в душевой – леди Маргарет Дортленд изволили принимать водные процедуры. И процедуры эти, судя по громкому мелодичному мурлыканью из-за двери, нравились ей несказанно…

Первая заповедь ментального этикета, которую людям на Терре начинают вдалбливать, как только они становятся достаточно взрослыми, чтобы внятно выражать собственные мысли: отделять в себе человека от животного. То, как я это делал, лёжа на полу, и занимаясь нравственной софистикой, вызвало бы одобрительную, хотя и с долей снисхождения к варварской прямоте, улыбку моего преподавателя по этикофилософии. А вот то, как я окончательно привёл себя в хорошее расположение духа, с его точки зрения не лезло ни в какие морально-этические рамки, и как раз таки ставило меня на одну ступень с животным, но сейчас я этим не смущался – наоборот, почувствовал некий… м-м-м… подъём, как моральный, так и физический, что уж там скрывать. Я представил Её Светлость обнажённой, с розовым распаренным телом, омываемым серебряными струйками тёплой воды, и то, как она проводит тонкими маленькими ладонями по своей высокой упругой груди, и то, как она переступает на кафельном полу стройными босыми ступнями… Запуганный, загнанный зверь внутри меня, забившийся в угол подсознания – подальше от моих психофилософских пассажей – любопытно высунул нос наружу, с удовольствием наблюдая представляемую его взору внутреннюю картину, принюхался, лакомо облизнулся, и, удостоверившись что в окружающем мире всё вроде в порядке, успокоился окончательно, свернувшись клубочком и довольно мурлыкая. О терзающем его страхе он больше не вспоминал. Вот и славно. Я поднялся с пола, чувствуя, как обносит голову проклятая слабость, мучившая меня с самого утра, вызвал по голофону спецкодом, гарантирующим закрытую связь, своего дорогого чифа, и принялся скандалить.

– Где портал? – было первое, что я спросил. Это неважно, что пришёл я не через тот портал, каким уходил – купол-то, и охрана, всё равно должны были быть…

– Какой портал? – сказал Дед, ничуть не удивившись, что видит меня по голофону, а не в своём кабинете, хотя мне самое время было бы объявиться.

– Ч-чёрт! Почему нет купола?! – не очень логично поправился я, но Дед сразу понял.

– А-а, ерунда, – беззаботно махнул он рукой, как обычно с полуслова разобравшись в ситуации. – Просто Комитет решил, что нынешние меры охраны неэффективны! Вечно они после драки дубьём машут… Купола начали убирать, охрану – расформировывать и переводить на другие объекты. Теперь у всех порталов, ведущих на Землю, будет установлено стан-поле – было решено, что так надёжнее…

Что ж, это здорово походило на правду. Купола порталов, ведущих в Запретный мир – чистая фикция, вешка, поплавок. Времянки из лёгкого дешёвого пластика – всё равно никто не пользуется, поэтому убрать их не составляет никакого труда, а джунгли быстро берут своё обратно, видимо, поэтому я не заметил никаких следов убранного купола, а также следов техники – скорее всего, убирали с помощью грузового гравилёта, чтобы не портить флору, и не пугать фауну…

– Ну-ну… А почему не было комитета по встрече? Ну, там, фанфары, гербовые вымпелы, фейерверки? Тортик с чаем?

– Как не было? – нахмурился Дед. Нырнув рукой в сенс-панель, он глянул в голоэкран, и скрипуче сказал:

– Вот, пожалуйста, рапорт… Та-ак… Для встречи был направлен отдельный десантный отряд спецподразделения «Гепард»… Угу… ага… вот! В районе портала двадцать семь-семнадцать охраняемые объекты… не обнаружены?.. Эт-то ещё что за новости… Развёрнутые поиски… ага… прочёсывание результата не дало… Егерь участка показал, что двое неизвестных – мужчина и женщина – угрожая оружием похитили принадлежащий ему флаер марки «Рамфоринх»… ну, это уже другое, – перебил он сам себя. поднял глаза, и развёл руками. – Похоже, ты их на самую малость опередил, – Дед свёл большой и указательный пальцы, показывая, на какую малость я опередил знаменитых «Гепардов».

Я хотел было высказать ему в том смысле, что с такой оперативностью им не в спецназе работать, а воспитателями в яслях, но меня неожиданно прошиб обильный холодный пот, колени задрожали, и я без сил рухнул в кресло – похоже было на то, что я всё-таки решил разболеться всерьёз, а иначе с чего бы мне чувствовать себя так хреново? И я не стал больше искать виноватых среди правых, а только устало махнул рукой:

– Может, оно и к лучшему, что ребята не успели, а то как раз попали бы под раздачу… Я, знаешь, весь на таком нерве сейчас – пострелял бы их к такой-то матери… Или они – нас…

– М-мда, – неопределённо хмыкнул Дед. – Это да… Кстати – вы где сейчас?

– Мы в Ла-Парре, в отеле-автомате «Грасиас»… тьфу, блин, «Мучос Грасиас», то есть…

– Сейчас я кого-нибудь за вами пришлю, – деловито обещал он.

– Чёрта лысого ты пришлёшь кого-нибудь! – сказал на это я. – Ты приедешь сам, и с тобой приедет Рамирес! Только так!

– А что так?

– Да вот так уж…

– Да объясни – почему? – Дед начал раздражаться, но мне было всё равно – я был слишком занят, борясь с дурнотой.

– Потому, что я доверяю только вам. Можешь прислать ещё Лонски, Маккензи, Протокина – любого из тех, кого я знаю. Если ты пришлёшь кого-то, кого я не знаю в лицо, или знаю, но усомнюсь, что это он, я пристрелю его без разговоров, прямо сквозь дверь!

– Ты можешь толком объяснить? – изображение Деда на голоэкране чуть шевельнулось.

– Её похитили прямо возле портала, и сделали это не К"Рет"ги, а люди! Пять человек представились ей сотрудниками службы безопасности муниципалитета Сан-Кристиана…

– На кой чёрт муниципалитету служба безопасности? – удивился Дед.

– Скорее всего, брякнули первое, что пришло в голову. В любом случае, я считаю, что сейчас любой незнакомый мне человек представляет непосредственную угрозу для Рики… э-э, графини Солтри.

– Ага, значит, она уже просто – Рика, – многозначительно подметил Дед. – Ну-ну.

– Ничего не «ну-ну»! Её похитили люди, понимаешь?

– Ну разумеется – люди! Что ж ты думаешь, К"Рет"ги сами стали бы этим заниматься? Представляешь, как это выглядело бы?

– Не знаю, как это выглядело, но как бы то ни было, гвардейцы охраны не заподозрили ничего дурного, расслабились, и подпустили террористов на расстояние выстрела, поэтому похищение удалось. Я же не намерен подпускать так близко никаких незнакомцев. Пусть это паранойя, но я буду подозревать всех и каждого!

– Если вы не страдаете паранойей, – Дед насмешливо выгнул бровь, – это ещё не значит, что «они» за вами не следят, так, что ли, говорят у вас на Земле?

– Думай что хочешь, но я никому не позволю в себя стрелять – хоть он дерись!

Дед задумчиво водил пальцем по столешнице. В ванной шумела вода. Я расслабленно сидел в кресле, не забывая поглядывать в окно. Отель-автомат я выбрал замечательный – в нём были надёжные двери, и все подъездные пути были как на ладони. Хорошая позиция.

– Ты твёрдо уверен, что поступаешь правильно? – спросил наконец Дед. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоить внезапно разыгравшиеся нервы.

– Я перестрелял кучу народа, чтобы освободить её, и перестреляю ещё вдвое больше, если это потребуется, но отдам я её только тому, кому полностью доверяю.

– Ты взбесился, – спокойно сказал Дед.

– Чёрт побери, да! Я чокнулся! Я свихнулся! Я, чтоб мне сдохнуть, чёртов сумасшедший псих, я ненормальный – я взбесился, и перекусаю всех, кто попытается наложить на неё свои лапы, или щупальца, или псевдоподии – кому там ещё её успел просватать любящий папаша?

– Не ори! – тихо и зло процедил Дед сквозь зубы, глядя через моё плечо вглубь комнаты. – Добрый день, Ваша Светлость.

Я резко обернулся, и вскочил. На пороге ванной стояла бледная Рика, и слушала наш разговор.

– Э-э, Рика, позволь тебе представить: Владислав Львович Дед, мой начальник… – я немного растерялся, может – это присутствие Рики так на меня повлияло, поскольку одета Её Светлость была весьма символически.

– Очень рада, – Рика сделала книксен, слегка оттянув полы коротенького халатика. Мы с Дедом оба вылупились на её стройные ножки, не в силах отвести взгляд. По бесстрастному, как скала, лицу Деда расползлась широкая трещина, заменяющая ему радушную улыбку.

– Ваша Светлость, я чрезвычайно рад буду сообщить Его Высочеству, что вы находитесь в добром здравии.

– Буду весьма признательна вам за любезность, – Рика важно наклонила голову, обмотанную полотенцем на манер тюрбана. Дед многозначительно взглянул на меня, я пожал плечами. Мою репутацию спасал только тот факт, что я по-прежнему был одет в камуфляж, увешан оружием, и грязен, как чушка. В противном случае никто не поверил бы, что мы с Рикой не любовники. Впрочем, её, кажется, это мало заботило. Повернув бледное лицо ко мне, она раздумчиво произнесла:

– Значит, это всё-таки К"Рет"ги… Так я и предполагала – не зря папа последнее время был так озабочен. Значит, они меня всё же похитили, – её глаза на секунду потеряли свой блеск, и приняли то отсутствующее выражение, какое я видел в бетонном бункере. Она вдруг мелко задрожала и оперлась на мою руку. – Инсекты, – выговорила она, передёрнувшись от омерзения.

– Ты знаешь? – совсем растерялся я. – О том, что ты… – я осёкся.

– Что я замужем за насекомым? – спросила она. – Глупый, конечно знаю. А ты не хотел мне про это рассказывать, да? – она склонила голову, и с каким-то новым интересом поглядела на меня.

– Я просто хотел…

– Уберечь меня от лишнего беспокойства, – закончила она за меня, нервно засмеявшись, и этот сухой, дробный, такой неестественный смех больно резанул моё сердце.

– Да, – ответил я, опустив голову.

– Как это было? – спросила Рика, всё ещё дрожа. – Они… – она сглотнула, попыталась произнести что-то, и не смогла, но я сразу понял что она хочет знать.

– Что ты, нет конечно! – торопливо ответил я. – Нет!

– Слава Богу, – прошептала она. – Если бы это случилось, я бы не вынесла, я бы… – её опять передёрнуло. Она тревожно поглядела на меня, и спросила:

– Они не доберутся до меня снова? Ты им не позволишь?

– Конечно нет…

– Обещай, что убьёшь меня, если им это удастся… – её голос задрожал, как струна, и вся она в этот миг была как струна – натянутая, тонкая, очень, очень опасно звенящая.

– Я…

– Обещай!.. Обещай!! Обещай!!! Обещай!!!! – она вот-вот готова была сорваться в штопор истерики – она уже сорвалась, потеряла контроль над собой, это было видно по отчаянным, совершенно обезумевшим глазам, покрытым тонкой, вот-вот готовой лопнуть плёночкой слёз, и слова и уговоры были здесь так же бесполезны, как валериановые капли, и я, сжав чувства в кулак и стиснув зубы, немного отстранился и залепил ей звонкую пощёчину. Рика, приоткрыв рот, изумлённо всхлипнула, а потом прислонилась к моей груди, и разразилась бурными рыданиями.

– Я сейчас подъеду, – деловито сказал Дед, с молчаливым интересом наблюдавший всё происходящее. – Ты меня убедил, жди. И дай ей что-нибудь успокоительное… – он подумал, и добавил, – и сам прими… – он отключил связь.

Лично я считал, что его убедило как раз поведение Рики, а вовсе не я, но спорить я не стал, просто поднял её на руки, усадил к себе на колени, и принялся утешать.

Следующие две недели я провёл в госпитале. Джунгли Колумбии – неподходящее место для туристических прогулок, – где-то в их недрах я ухитрился подхватить малярию. Полагаю, что именно из-за этого я после возвращения вёл себя как сбрендивший параноик, вместо того, чтобы спокойно взять глайдер и доставить Рику на базу Отдела.

Сердечно попрощавшись с Рикой и её отцом (описывать эту сцену я не считаю нужным – и без того тошно) я, оставшись наедине с Дедом, почувствовал себя настолько плохо, что ему пришлось немедленно вызвать врача. До сих пор, подстёгиваемый чувством долга, я держал себя в состоянии относительного бодрствования, но как только моя миссия была окончена, наступила реакция, и я расхворался не на шутку.

Первые трое суток для меня слились в непрерывные кошмарные сны ночью, и в лихорадочный озноб, перемежающийся со стуком зубовным – днём; в массу лекарств и заинтересованные взгляды медсестёр. Малярийной лихорадкой на Терре никто не болел уже лет сто, и поэтому я находился в госпитале на особом положении редкого экспоната.

Едва лишь мне стало лучше, как меня тут же навестил Дед, волоча на хребте громоздкую коробку ментосканера с шипастой полусферой нейрошлема. К докладам, отчётам, донесениям, релизам, коммюнике, и прочей бюрократической чехарде он относился как к личному врагу, и расправлялся быстро и беспощадно. Он кратко, безо всякого интереса, справился о моём самочувствии, и решительно потребовал немедленного отчёта о моих похождениях.

– Слушай, чиф, – сказал я, нерешительно поглядывая на ментосканер. – А в устной форме – никак?

Дед сумрачно поглядел, но ничего не сказал, просто достал из кармана коробку кристаллофона, и приготовился слушать. Я подробно, шаг за шагом, описал ему все мои действия, тщательно избегая личных оценок, выводов, и комментариев – только факты. О произошедшем в бункере я не рассказал почти ничего – описал только свои героические действия, и кратко упомянул, что К"Рет"гу не удалось довести до конца его гнусное предприятие. Кроме того, я тщательно обошёл стороной все факты личного общения с Рикой. Дед пристально следил за мной всё время моего доклада, а когда я закончил, он задумчиво почесал подбородок, и уверенно резюмировал:

– Что-то ты темнишь, парень. Может, лучше сделать ментосканирование? И тебе легче, да и мы быстрее разберёмся.

– Вот уж хрен! – любезно ответил я ему. – На этот раз обойдётесь без кина!

– Чего так? – фальшиво удивился Дед.

– Да вот так! Електричество кончилось, и кинщик заболел. Как-нибудь перетопчетесь!

– Ай-я-яй! Да ты, сынок, никак секретами обзавёлся? – Дед игриво подмигнул. – Неужели наша леди не устояла перед бравым агентом, а? – Дед было начал ухмыляться, но напоролся на мой бешеный взгляд, и сбавил обороты. – Шучу, шучу! Экий ты, братец, недотрога!

– Слушай, – я сел на кровати, натянув одеяло на плечи – что-то меня познабливало. – Того, что я рассказал, для официального отчёта хватит?

– Да хватит, пожалуй, – Дед опять почесал трещащую щетину на подбородке.

– Ну и ладно! Не спрашивай, и тебе не соврут – знаешь такую поговорку?

– Неужто и впрямь что было? – всерьёз заинтересовался Дед.

– Не было ничего! – я тоскливо поглядел на дверь. – Отстал бы ты от меня: меньше будешь знать – крепче будешь спать! Сестра, – позвал я, и когда в проём заглянула любопытная мордочка дежурной сестрички Сонечки, я жалобно попросил, – проводите посетителя. Я устал… от него.

Дед фыркнул что-то насчёт молока, которое ещё на губах не обсохло, но беспрекословно удалился. Я же, завернувшись в одеяло и упершись носом в стену, затосковал окончательно.

Тот английский протестант-проповедник – как бишь его фамилия – был куда как прав, – не бывает человека, как остров – самого по себе. Каждый из нас с самого рождения живёт среди подобных себе, варится в общественном котле, принимает или отвергает законы, навязываемые ему социумом, занимает ту или иную социальную позицию, бывает «за» или «против», не бывает только воздержавшимся – даже если ему всё равно – не бывает, пусть даже его позиция наиболее нейтральна, всё равно, так или иначе он не может не составить своё мнение, и не придерживаться его потом, даже если это мнение абсолютно конформистское, заключающееся лишь в стремлении вылизать как можно больше задов; различия в отношениях между людьми заключены лишь в мере доверия, и этой мерой человек дозирует своё отношение к окружающим.

Я никогда не был мизантропом, но всегда старался держаться от людей подальше, осторожно отмеряя для немногих тщательно выверенные дозы доверия, – и так с самого детства, когда впервые уяснил для себя, что мама не может защитить меня от взрывных педагогических изысков отчима, а если человек перестаёт доверять матери, то кому другому он может отдать предпочтение? Разве что самому себе…

Я не доверял матери, не доверял одноклассникам, и друзьям, которых у меня почти не было, не доверял учителям в школе, навязывающим мнения, которых сами не придерживаются, не доверял командирам в армии, посылавшим на убой ни в чём не виноватых людей, и даже не понимавших – за что. Не доверял я и женщинам, стараясь всегда держаться с ними наиболее корректно, так, чтобы никто из них даже и не подумал заподозрить меня в желании жениться – мне и в голову не могло прийти, что я могу всю жизнь прожить рядом с человеком, от которого вечно буду ждать подвоха, – а подвоха я ждал от них от всех.

И вот стараниями Деда на сцене появляется некто леди Маргарет Дортленд, и всего одним днём общения сдирает с меня эту многолетнюю шелуху, раскалывает меня, как гнилой орех, и вот я остаюсь сам перед собой – весь на виду, голенький, противно дрожащий на нелицеприятном и суровом ветерке реальной действительности.

А действительность была такова, что я умудрился сделать то, чего всегда старательно избегал – полюбить, кажется – глупо и безнадежно, и теперь не знал, что мне с этим счастьем делать…

Легче стало к вечеру – ко мне забежал Диего Рамирес, как всегда самоуверенный, элегантный и утончённый, как настоящий испанский гранд. Посидел, потрепался о том о сём, потом, воровато озираясь, сунул мне под подушку плоскую фляжку с марочным коньяком, и смылся. Через два часа я уже во всё горло распевал похабные земные частушки, к вящему ужасу и удовольствию столпившегося в дверях ночного персонала. Персонал краснел и хихикал. Потом пришла старшая сестра, разогнала всех по отделениям, и отняла у меня флягу с остатками коньяка – такими, впрочем, ничтожными остатками, что о них и переживать-то не стоило! Я признался старшей сестре в вечной любви, спел ей про «не ходите, девки, замуж…», и мирно заснул, так и не узнав, были ли по достоинству оценены мои вокальные пассажи.

Ещё два дня я развлекал себя тем, что всеми правдами и неправдами цыганил у медсестёр спирт, а потом меня снова навестил Диего, и я опять пил коньяк, на этот раз – под блатные песни «Лесоповала». Употребляя спиртное, я ставил перед собой цель двоякую. Во-первых – нужно было как-то развлекаться, а во-вторых – необходимо было тщательно продезинфицировать сердечную рану, оставленную мне на память Рикой. К концу второй недели ко мне в палату снова ввалился Дед, торжественный, как судья при оглашении смертного приговора.

– Сынок, – сердечно обратился он ко мне. – Тут к тебе пришёл кое-кто… У тебя приёмный день, надеюсь? – не удержался он от подколки, подозрительно принюхиваясь. Я приподнялся, готовый увидеть самое невероятное – леди Рику во всей красе, пришедшую навестить раненого в самое сердце воина, но в палату вошёл высокий молодой человек в парадной форме лейб-гвардии Его Величества Вильяма Второго, короля Неверленда, держащийся прямо, будто лом проглотил. Его форменный реглан пестрел таким количеством всеразличных значков, жетонов, орденов и медалей, что я его резко зауважал: сразу видно было, что человек не сидел без дела, а с самого рождения участвовал во всех боевых кампаниях, проведённых королевской гвардией за последние двести лет, включая конкурсы правописания и математические олимпиады. Надменное выражение лица молодого человека позволяло с ходу уяснить, кто здесь есть личный адъютант Его Королевского Величества, а кто так себе – пуговка от ширинки. Молодой человек развернул длинный свиток с болтающейся на золочёном шнурке болбошкой королевской печати, ещё раз взглянул на меня, как английский полисмен на собачью какашку, и начал, звучно откашлявшись:

«Особым указом от … числа … месяца … года Господнего, Мы, милостью Божией Король и Самодержавный Правитель планеты Неверленд (далее шло перечисление всех королевских титулов и регалий, занявшее не менее пяти минут), за особые заслуги перед Королевским Величеством и Домом великой династии Тернзеллингов, милостиво повелеваем наградить господина Татаринова Алексея Ивановича, агента Отдела особых операций при Комитете по Этике и Культуре Федерации Терры, боевым орденом Святого Савла, надлежит каковой носить на белой шёлковой ленте через левое плечо (далее шла полная выдержка из «Орденского Статута» – ещё пять минут), с неотъемлемым правом пользования всеми привилегиями, дарованными Нашей монаршей милостью носителям сего знака воинской доблести (далее шло перечисление всех привилегий, из которых я запомнил только, что могу теперь беспрепятственно присутствовать на королевских утренних аудиенциях и носить боевое оружие, как холодное, так и огнестрельное, в присутствии самого короля)».

Ну, там ещё была королевская подпись, печать, все дела… Когда молодой человек закончил чтение документа и вручил мне ленту с орденом, которую он материализовал в своих руках с ловкостью Амаяка Акопяна, я спросил его, как поживает Её Светлость Маргарет Дортленд, графиня Солтри.

– Имеете честь быть знакомыми? – изволил уважительно усомниться адъютант.

– Имею, – вздохнул я, разглядывая орден. Семиконечная платиновая звезда, усыпанная бриллиантами. В середине, на золотом поле чернью изображение святого апостола Савла, благословляющего племена язычников. Красивая безделушка…

– По сведениям официальных бюллетеней, Её Светлость изволит пребывать неотлучно в своём имении Солтри, до особого распоряжения Его Высочества принца Амори, герцога Дортленда.

– И что сия аллегория означает? – поинтересовался я. – На нормальном языке?

– Его Высочество опасается за безопасность Её Светлости, поэтому в поместье Солтри усилена охрана, и… А по какой, собственно, причине, изволите интересоваться? – вдруг построжал ревнитель придворных тайн.

– А я, собственно, изволю по той причине, что я обещал графине (парня даже передёрнуло от такой фамильярности) прислать ей кое-что в подарок. Не возьметесь ли любезно помочь мне? – я, конечно, бесстыдно врал – ничего такого я Рике не обещал, но это не от жадности, а просто потому, что события опередили меня примерно настолько, насколько я опередил «Гепардов» возле портала – я просто чуть-чуть не успел… Но я всё равно хотел сделать Рике подарок – редкий и очень дорогой – хотел от чистого сердца, но, стыдно признаться, лелея при этом своекорыстную цель – напомнить о себе.

– Я полагаю, вам удобнее будет воспользоваться официальными каналами, – с уже меньшей долей высокомерия попытался отказаться тот.

– Понимаете, это вещь очень ценная, поэтому я предпочитаю переправить её с надёжным человеком… вроде вас, – я был сама любезность.

– Ну, – засмущался польщённый адъютант, – вряд ли Его Высочество одобрит…

– Его Высочество не будет против! – уверил я великодушно, – а Её Светлость будет просто в восторге! И очень, очень будет вам признательна! – я специально обозначил голосом, насколько признательна ему будет Рика, и парень окончательно рассиропился, высунул язык и истекал слюной от усердия.

– Вот эту вещицу, – я нырнул рукой под подушку и протянул ему тщательно опломбированную нанопластовую коробочку, в которой лежал флэш-кристалл, контрабандно доставленный мне всё тем же неугомонным Рамиресом, единственным, кто бывал вхож в мою конуру на базе во время моего отсутствия – я, как и Дед, не имел собственного адреса, довольствуясь служебным жильём.

– Что это, позвольте поинтересоваться? – весьма корректно осведомился адъютант.

– Композиторы Запретного мира, я обещал графине, – небрежно ответил я, наблюдая исподтишка, какое впечатление это произведёт на парня. Впечатление, надо признаться, было – ого-го! Всё высокомерие моментально покинуло его лицо, он поперхнулся, и выпучился на меня, как будто жабу проглотил:

– Это же… Это… – прохрипел он. – Это же – целое состояние! Какую сумму надлежит перечислить на ваш кредит Её Светлости?

– Ты что, плохо слышишь, солдат? – строго сказал я. – Это подарок! Искусство не имеет цены, оно – общее достояние: «арс омнибус коммунис», понял?

– Н-но… Но…

– Всё, солдат, можешь идти, аудиенция окончена! – я величаво взмахнул рукой. Дед тут же подхватил его под локоток, и любезно «препроводил», но вскоре вернулся, усмехаясь, и покачивая головой. Ой, что-то часто наш Дед улыбаться стал – к добру ли?!

– Знаешь, сынок, – сказал он мне. – Я всегда подозревал, что ты – не дурак, а просто очень хорошо притворяешься… Это же надо было так разделать королевского адъютанта, хоть и младшего! В блин, можно сказать, раскатал! Вот помяни моё слово – быть тебе королевским зятем, при таких-то способностях!..

– Да иди ты, и без тебя тошно.

– Послушай старика, сынок, зря ты ерепенишься!

– Отстань, давай лучше выпьем – орден обмоем.

– Слушай, а ты вообще когда на работу выходить собираешься? – Дед опасливо выглянул в коридор, прозондировав окрестности на предмет наличия строгой старшей сестры, принял у меня уже открытую фляжку, и присел на край кровати. – От преступности житья нет, а ты тут благородные коньяки стаканами хлещешь!

– Да он же синтетический – из мазута гонят, – пояснил я. – Три копейки стоит…

– Всё равно, нельзя так, сынок, – наставительно сказал Дед, отдышавшись от глотка. – Труд, он завсегда облагораживает – ты мне сам это не раз и не два говорил!

– А что, есть работа? – оживился я, прихлёбывая коньяк. Работа, это хорошо! Работа, это просто отлично – она помогает отвлечься от личных проблем не хуже коньяка.

– Как не быть, – качнул головой Дед.

– Ну, тогда сейчас допьём, и пойдём работать! – с готовностью согласился я. – Ты мне только штаны раздобудь – без штанов работать категорически не буду!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Если вы полагаете, что Комитет по Этике и Культуре, присвоив себе диктаторские полномочия, загнал в бутылку и держит там, словно джинна из сказки, всю Федерацию, то вы, пожалуй, будете не очень далеки от истины. Но, в большинстве случаев, это касается чаще всего правительственных структур. Власть – слишком могущественный джинн, чтобы не ограничивать его пределами бутылки. Лозунги вроде: «Делать грязную работу в белых перчатках», «Отмывать дочиста в грязной воде», так любимые политиками на Земле, здесь не имеют силы. Если ты любишь иметь дело с грязной водой – работай в прачечной, или на водоочистных комбинатах, но в политику не лезь! Хочешь делать грязную работу – бери ЭМ-перфоратор, и вперёд – в забой, на стахановский подвиг! А уж коли носишь белые перчатки – изволь быть джентльменом. Поэтому Комитет постоянно проводит негласные проверки, выявляя недобросовестных руководителей, и немедленно присваивая им статус добросовестных рабочих на трансурановых шахтах, с обязательным поражением в гражданских правах на определённый судом срок.

Мне, кстати, доводилось там бывать, и ничего страшного я там не увидел. «Пораженцы» работают на общих основаниях с вольнонаёмными гражданами, имеют те же условия жизни, на их кредит регулярно перечисляется полноценный заработок, за исключением, разумеется, налоговых, штрафных, и пенсионных вычетов. Они могут жениться, разводиться, заводить детей – всё, как у всех. Единственное, чего они не могут, так это покинуть определённую территорию в пределах планеты, пока не кончится срок. Правда, требования охраны безопасности труда запрещают им работать в тех местах, где на них может лечь ответственность за жизнь и здоровье других людей. Такого не пошлют ремонтировать лифт, работать на скрепере, ему не доверят ультразвуковую дробилку или лазер-резак, поэтому они, в основном, задействованы там, где требуется неквалифицированный труд, а больше, пожалуй, ограничений нет. Это – что касается структур государственных.

Иное дело структуры частные. Общества, фирмы, банки, тресты, корпорации и концерны – все они контролируются правительствами, и Комитету до них, вроде бы, никакого дела быть не должно. Однако, не тут то было.

Кажется, я уже упоминал, что в этом мире нет конкуренции? Ну, так это я немного не того. Конкуренция, безусловно, есть, куда же без неё, родимой! Кони – и те наперегонки бегают, а уж люди – и подавно. Есть конкуренция, есть, только она здесь никогда (почти) не принимает тех безобразных, диких и беспощадных форм, как на Земле.

Правительства, безусловно, контролируют подавляющее большинство частных гешефтов. Любое порядочное планетарное правительство имеет очень мощный, добротно сколоченный и организованный бюрократический аппарат, и использует его на всю катушку, но даже в этом случае оно бывает иногда не в состоянии уследить за некоторыми ретивцами, всегда опережающими его на шаг, и любящими загонять общественную мораль в узкие рамки собственных интересов.

Тогда на сцене появляется местное отделение Комитета, и разбирается с ними по-хорошему – грозит пальчиком, и говорит: «Ай-я-яй».. А если не выходит по-хорошему, то за дело берётся Отдел особых операций, и разбирается уже по-плохому – бьёт чем-нибудь тяжёлым по непонятливой башке, и говорит: «Но-но! Не балуй!»

«Quis custodies ipsos custodes?» – извечный вопрос, волнующий ещё древних латинян, – «кто будет сторожить сторожей?» Для Отдела он не несёт никакого смыслового значения, ибо давно решён нами в положительную сторону. Кто-кто, конечно – мы!

– Корпорация «Протей», головная фирма зарегистрирована на Титании, в звёздной системе Гаммы Лиры. Их интересы распространяются, в основном, в различных сферах медицинских услуг, в фармакологии, биоэнергетических технологиях… – по голоэкрану скользили, меняясь, изображения каких-то зданий, видимо, имеющих отношение к корпорации, а Дед продолжал говорить.

– За последний год корпорация совершила гигантский экономический скачок. Не такой, конечно, чтобы вторгнуться в сферу интересов таких гигантов, как «Солар Галакси» или «Медикал Империал», но, в общем-то, вполне заметный – на фондовых биржах с недавней поры их акции прибавляют почти по пункту в день. Вроде – ничего противозаконного, но, понимаешь, странное дело… Он – скачок этот – ничем не обусловлен. Не увеличились инвестиции, не повысился уровень производства, никаких капитальных вложений, ни новых технологий – ничего! То есть, конечно, определённое расширение производственной сферы имеет место, но абсолютно без привлечения посторонних капиталов… Возникает здравый и вполне резонный вопрос – а почему тогда? В чём секрет? Такое может быть только в том случае, если все служащие перестанут есть, спать, отменят выходные, и начнут вкалывать по тридцать два часа в сутки – так нет же! Никаких нарушений трудового законодательства ни официальные органы, ни местное отделение Комитета не обнаружили! Наоборот – всё настолько в порядке, что даже придраться не к чему – аж тошнит, какие там все правильные!

– Ну, так а чем ты тогда недоволен? – удивился я. – Люди шевелятся, строят светлое будущее…

– Да всем недоволен! – рявкнул Дед, рубанув ладонью воздух. – Так не бывает! Всегда хоть что-то, хоть щелочка, хоть малюсенькое нарушение имеется! А здесь – ухватиться не за что, понимаешь. Нет оснований для официального расследования – не дают они их, и точка. Ни с какой стороны не подкопаешься!

– Ну, и кого там надо убить, чтобы они дали основание? – поинтересовался я.

– Никого не надо убивать, – мрачно буркнул Дед. – Ты же не дурак, понимаешь, что нашему Отделу оснований не нужно. Запахло от соседей дымом – ломай дверь! Пожар там, или не пожар, потом видно будет.

– Ну, и?

– Ну, и заслал я к ним одного человечка, под видом спеца по биотехнологиям, чтобы он там устроился, и немного покопал.

– Накопал что-нибудь?

– Накопал, – проворчал Дед. – До недавних пор копал, слал регулярно отчёты, и всё-то в этих отчётах в полном ажуре, а я носом чую – липа! Тогда я его отзываю, он увольняется, всё честь по чести – получает расчёт, и исчезает! Я жду-пожду – его нет. Я снова жду. Потом осторо-ожненько делаю запрос по официальному каналу, якобы от имени родственников. И мне отвечают, что он в тот же день погиб в результате несчастного случая – попал под приземляющийся глайдер, представляешь, какой идиотизм?

– А вскрытие? – спросил я, хотя уже начал догадываться.

– А вскрытия не было, – издевательски скривился Дед. – Останки покойного в тот же день кремированы, согласно требованию завещания, обнаруженного при нём же! Каково?

Н-да-а, а дельце-то действительно пованивает чем-то нехорошим!

– Тогда я – очень аккуратно – пристраиваю к ним ещё одного агента, и что ты думаешь? Та же история!

– Слушай, чиф, а тебе нас не жалко? – не выдержал я. – Я, конечно, всё понимаю – курочка по зёрнышку клюёт, и тем сыта бывает, но… Мы ведь, всё-таки, живые люди…

– Да живой он, – отозвался Дед так досадливо, будто его этот факт глубоко возмущал. – Я его не отзываю – боюсь… несчастного случая.

– Чиф, – осторожно сказал я. – А я ведь тоже боюсь… несчастных случаев, ты это не учёл?

Дед откинулся на спинку кресла и полуприкрыл свои совиные глаза – верный признак того, что сейчас он возьмётся за своё излюбленное занятие – перечисление всех моих грехов.

– Лёша, – проникновенно начал он. – Мы с тобой работаем вместе уже пять лет. За эти годы ты провёл пять блестящих операций, закончившихся летальным исходом, и сто тридцать семь менее блестящих – с разной степенью нанесённых тобой телесных повреждений. За каждую из этих операций Председатель Трибунала – лично! – в присутствии многих восторженно аплодирующих официальных лиц драл мне задницу, без пощады, и скидок на седину и мои немалые заслуги! Лёша, на моей заднице уже живого места не осталось, и всё благодаря одному тебе! Так что я голову готов прозакладывать против пустой пивной банки, что это скорее ты им устроишь несчастный случай, а не они тебе! И в этом я уверен так же бесспорно, как в том, что Бог создал мир за неделю! И какого чёрта ты устраиваешь здесь диспут, если всё равно мы оба знаем, что не успею я скомандовать «фас!», а ты уже всех перекусаешь?

Дед передохнул, и продолжил, уже более спокойным тоном:

– Лёша, я всё понимаю… Ты в последнее время очень много работал, четыре операции подряд, причём последняя – боевая… нервы у тебя на пределе – мне это известно. Твой прикреплённый психолог уже дважды меня предупреждал… И я клянусь чем угодно – вот выполнишь это задание, и уйдёшь в отпуск на какой угодно срок! А пока… Ну пойми ты – психология момента такова, что оперативная ситуация требует агента именно с твоим психотипом и темпераментом, а таких у меня – жук начихал. Я поговорил с психологом, он согласился меня поддержать, с оговоркой, что его мнение мною учтено, и всю ответственность я беру на себя, впрочем – как всегда. Из двух зол выбирают третье. Отозвать агента нельзя, оставить там – тоже. Поэтому я выбираю третье зло – пусть мне опять дерут задницу за мои и за твои грехи. А уж ты там постарайся…

Мне порой кажется, что Трибунал специально использует наш Отдел в качестве именно пугала. А что? Смертная казнь запрещена, кругом гуманизм. Настоящие злодеи – из тех, что резать и убивать любят – почти ничего не боятся! И тут приходит агент, и докладывает: «Так, мол, и так, операция проведена успешно, но – вот незадача! – есть жертвы!» – «Как – жертвы? – фальшиво ужасаются в Трибунале. – Какие жертвы?» – «Ну, какие, какие… – мнётся неловко агент, – человеческие, понятно!» – «А без них никак нельзя было?» – грозно насупливаются в Трибунале. – «Не-а!» – сокрушённо разводит руками агент. – «А не специально ли ты их, сукин сын, укокошил?» – рычит Трибунал в притворной ярости. – «Да что вы, как можно?» – искренне ужасается агент. – «Н-ну… ладно, – недовольно, но уже отходчиво, сопит Трибунал. – Иди, и чтоб больше – ни-ни!» – «Есть!» – радостно козыряет агент, и уходит навстречу новым подвигам, новым жертвам… И – что самое интересное – мы в этих жертвах действительно не виноваты – как-то так само получается… А кому надо – те узнают, и на ус намотают, уж будьте спокойны! Не может человек жить, уж совсем ничего не боясь. Даже в такой добропорядочной Вселенной – не может…

– Ладно, чиф, чего там. Я постараюсь, – ответил я. – Когда выдвигаться на позиции?

– Как обычно, – сумрачно ответил Дед. «Как обычно», значит – вчера. Что ж, у нас по-другому и не бывает!

Рабочим порталом на Эдну, полчаса на ЭМ-поезде до станции «Звёздная» – через бескрайние океаны степей, раскачивающих волны трав под ветрами, дующими с глухого серого неба, три километра по довольно ровной дороге пешком, до частного портала – и я на Титании. Планета ярко выраженного земного типа, солнце – «жёлтый карлик», гравитация 0,93 G – ничего такого особенного, разве что трава с лёгкой лиловинкой, и деревья непривычного вида, да ещё птицы здесь четырёхкрылые.

Впрочем, на самом-то деле, должно быть, и здесь есть чему поудивляться, если пожить подольше, да приглядеться повнимательней, однако в каждой избушке свои старушки, и каждая планета имеет свои особенности – всему удивляться в конце концов устаёшь. Помню, как однажды на Эссе я наблюдал в зоопарке прелюбопытную картину: чернокожий уроженец Зимбулезе (Африка, Терра) увидел настоящего, живого бронтозавра (то ли привезённого с Цайти – там что-то похожее водится, а то ли генетически восстановленного), мечту палеозоолога в полный рост – огромную тридцатиметровую махину с величаво-ленивыми движениями, с маленькой надменной головкой, снисходительно-тупо поглядывающую вниз, на суету смешных маленьких человечков. Увидел он его – остановился, конечно, зашёл справа-слева, покачал головой, уважительно присвистнул, покивал благодушно, да и отправился глядеть на бегемота. Есть где-то в человеке предел, когда чудеса он начинает принимать если и не в штыки, то, по меньшей мере, со здоровым скепсисом, а то и вовсе безразлично, потому что их в каждой дюжине по двенадцать, а совершенно обыденные вещи (как бегемот, например) вызывают непонятное умиление, как старые, разношенные, но сердцу милые домашние шлёпанцы.

Таможенный контроль я прошёл довольно быстро, хотя и не без задержек: единственные компрометирующие меня вещи – станнер и фальшивое удостоверение личности не вызвали никаких подозрений, что было вполне естественным – на станнер у меня было официальное разрешение, а липовые удостоверения Отделу изготовляли государственные паспортные службы, так что и здесь придраться было не к чему. Другое дело – аптечка. Медикаменты всегда и везде были в цене, и всегда обкладывались таможенными пошлинами, а на такую аптечку, как у меня, облизнётся любой здравомыслящий человек, да ещё с развивающейся планеты, вроде Титании. Многофункциональный медицинский блок, размером с книгу, с экспресс-лабораторией, с кибердиагностом, с санитарно-терапевтическим узлом, что называется – вещь в себе! Но мне показалось, что те препоны, которые мне начала чинить женщина в форме инспектора, были вызваны некоторыми личными мотивами, – то ли ей нужна была взятка, то ли я ей просто понравился (судя по невероятно тщательно изученными ею документам – она их только что не обнюхала), и она привлекала моё внимание, как умела. Надо сказать, что в таком случае она потерпела полное фиаско: повода для взятки в данном случае не было, а заставлять человека заполнять одну за другой два десятка форм таможенных деклараций, каждый раз выискивая в них ошибки – не самый лучший способ вызвать его приязнь! Уж лучше бы она мне цветы подарила, что ли… Наконец эта мегера насосалась моей крови, шлёпнула штамп-голограмму на транзитное свидетельство, на удостоверение, кислым голосом пожелала мне счастливого пребывания, и обратила своё внимание на другие жертвы, а я, вырвавшись из её цепких ручек, рванул к выходу из терминала, проклиная по пути бюрократизм и чиновничью братию, вместе с чиновничьей «сестрией».

Стоянка флай-такси располагалась тут же, на обширном асфальтовом поле (здесь пока ещё недостаточно богаты, чтобы мостить улицы дорогостоящим – в условиях развивающейся экономики – пластобетоном), где всё пространство было занято, в основном, наземными такси, и только с одного краешка, отгороженного символической жёлтой оградкой, стояли лёгкие, похожие на ярких стрекоз флаеры, и мощные, монументальные утюги-глайдеры. Место автотурникета при входе занимала небольшая прозрачная будочка-стакан, в которой заправляла делами, пожалуй, единственная встреченная мной достопримечательность – молоденькая симпатичная шатенка. К ней я и направился.

– Добрый день, милая барышня, – галантно поздоровался я.

– Добрый день, сэр, – девушка безразлично скользнула по мне взглядом.

– Мне нужно в Мэйсон-Сити, – я широко улыбнулся – кто-то когда-то мне сказал, что у меня обаятельная улыбка. Если даже это и не было преувеличением, то шатенка, кажется, придерживалась совершенно иного мнения.

– У меня нет возражений, – огорошила она меня, даже не соизволив поднять взгляд, так что моя улыбка осталась витать в воздухе, навроде как у чеширского кота.

– Я хочу нанять флаер, помогите мне, пожалуйста, – я принял немного более деловой тон – ни к чему размениваться на комплименты, коль скоро они не достигают цели. Впрочем, и цели-то я никакой не преследовал, так, захотелось развеяться, потрепаться со встречной симпатяшкой…

– Я здесь для этого, – равнодушный взгляд, равнодушный тон… – Вашу водительскую лицензию, пожалуйста.

Я протянул ей пластиковый квадратик с моим фото, данными, и серым кружочком микрочипа с краю. Девушка сунула его в щель ридера, сноровисто пробежала пальцами по клавишам терминала, и только тогда соизволила взглянуть на меня.

– Каков срок абонемента?

– Бессрочный, если можно. Видите ли, я журналист, и сколько здесь пробуду… – пустился я было в объяснения, но передо мной уже лежала моя лицензия, а поверх неё ещё один пластиковый квадратик – ключ.

– Предупреждаю вас, сэр, что ежедневно с вашего счёта будет сниматься полкредита в качестве оплаты за пользование; если вы решите прервать пользование, то, для возврата транспортного средства, введите в инерциал автопилота код, указанный на обороте ключа, либо обратитесь по контактному номеру, указанному ниже, в противном случае прокатная фирма не несёт ответственности…

– Я согласен, – торопливо сказал я.

– Тогда поставьте здесь отпечаток большого пальца, – перед моим носом оказалась чёрная полоска сканера, я тиснул на ней свой отпечаток, подтверждая, что согласен с грабительскими условиями. Ну и ну! Полкреда в день – на эти деньги в любом другом месте флаер оставался бы в моём распоряжении целую неделю! А-а, чёрт с ними, пусть подавятся сиротским куском – всё равно по этим документам деньги снимаются с одного из анонимных счетов Отдела, которым, пардон за каламбурчик, счёта нет.

– Спасибо, – улыбнулся я на прощание, но девушка вновь была занята клавиатурой, и вторая моя улыбка, как и первая, беспомощно растворилась в пространстве.

Абонировав флаер, я добрался до Мэйсон-Сити, первого по величине города на планете, столицы и экономического центра, где располагалась контора головной фирмы «Протея». Сняв номер в первом попавшемся мотеле-автомате, с приторно-пошлым названием «Сладкий сон» (точной копии, кстати, памятного мне «Мучос Грасиас»), я, даже не распаковав, бросил в комнате свой невеликий багаж, и направился прямиком в контору, приняв настолько деловой вид, насколько это позволяли мои артистические способности.

Контора… При этом слове в мыслях возникает ассоциация с каким-нибудь пыльным, заросшим лопухами переулком захолустного ильфопетровского городишки, и ветхого двухэтажного здания в этом самом переулке, в каковом здании подслеповатые клерки в очках с бинокулярными линзами, в суконных костюмах и непременных нарукавниках щёлкают костяшками абаков и потея крутят ручки арифмометров… И ещё скрипучие стулья и обитые дерматином двери, с незатейливым малогеометричным узором из обойных гвоздей… И пыльный фикус в углу.

Контора «Протея» была десятиэтажным тетраэдром из суперстали и стеклобетона на проспекте Пия Великого – главном проспекте столицы Титании. По виду нипочём не скажешь, что там внутри происходят подозрительные вещи, наоборот – солидность, преуспеяние, благонадёжность так и выпирают наружу этого дорогущего неоурбанистского архитектурного шедевра. Зеркальные автоматические двери впустили меня внутрь, и я оказался в административном холле, вовсю кишащем без дураков занятым народом, снующим туда-сюда как инфузории в капле воды. Миловидная администраторша, единственный островок относительного покоя среди всеобщей беготни, с устремлённым внутрь себя взглядом, без единой секунды промедления отрапортовала мне, что мистер Чински сегодня принять меня не может ввиду очень плотного рабочего графика, но если моё дело может потерпеть до завтрашнего дня, то у мистера Чински имеется пять свободных минут, с тринадцати ноль семи до тринадцати ноль тринадцати, по местному времени. Если угодно, она запишет меня на приём к мистеру Чински именно на это время. Мистер Чински – если кто ещё не понял – это такой протеевский пресс-секретарь, главный спец по связям с общественностью. По большому счёту мне было всё равно, кого первого брать за галстук, поэтому я подтвердил, что да, мол, мне угодно, и меня тут же записали. Я рассыпался было в благодарностях, но про меня уже забыли – девушка одной рукой жала кнопку приёма голосвязи, а другой шарила в сенс-поле супернового компа с объёмным конструированием функций. Я отошёл от неё, немного обескураженный такой деловитостью с виду довольно легкомысленной девчонки, и, поскольку меня больше никто не задерживал, и не интересовался моей личностью, пошёл, простите за прозу, шляться по зданию – просто оглядеться, составить мнение.

Никакой особенной легендой меня обеспечивать Дед не стал. Во-первых потому, что меня совершенно невозможно было внедрить, – ни в химии, ни в биологии, ни в биотехнологиях, ни в каких других смежных областях я был ни в зуб ногой. Во-вторых, я слишком прямолинеен (читай – туп), чтобы разрабатывать объект в качестве внедрённого агента. В-третьих, меня и не нужно было внедрять. От меня, как это уже не раз случалось, требовалось одно – провокация. Я, под видом журналиста, должен был прийти к кому-нибудь из шишек, и задавать очень неудобные вопросы, как раз те, на которые Дед не имел ответов. Если результатом беседы будет корректное умалчивание, малозначащие отговорки, и прочее хождение вкруг да около, то меня обязательно постараются убрать после беседы, оформив всё в виде столь нелюбимого мной и Дедом «несчастного случая». Тут нужно было просто глядеть в оба – и всё. Кроме того, меня должен был прикрывать кто-то из агентов Отдела – ведь на затылке-то глаз у меня нет! – но Дед не сообщил мне, кто это будет – он имеет обязательную привычку прятать в рукаве туза. Так что можно было с лёгкостью предположить, что меня будет прикрывать весь Отдел! Впрочем, с равной лёгкостью можно было предположить и обратное. «Верти головой во все стороны! – строго-настрого приказал мне Дед. – На Аллаха надейся, а ишака привязывай!» Впрочем, я и сам намерен был так поступать – бережёного Бог бережёт!

Если же результатом беседы станет прямое признание (в чём я сильно сомневался – примерно на триста процентов), либо прямой отказ отвечать (что тоже маловероятно), либо прямая угроза (а вот это уже – вариант!), тогда у Отдела будут все основания возбудить против корпорации дело на основании моих показаний. План был прост, как молоток, и эффективность его должна быть такой же убойной.

Пока же я шатался по зданию, заглядывал во все углы, задавал проходящим мимо какие-то пустяковые вопросы, моментально получал толковые ответы и шёл дальше. Присмотреться к происходящему, прежде чем начинать действовать, никогда не лишне – вдруг да приметишь что интересное, ну а если и нет, так хоть будешь знать, в какую сторону в случае чего удобнее смыться. Чтобы не слишком выделяться, я старался попасть в тот наполненный деловой энергетикой ритм, который царил в помещениях и коридорах. Вокруг меня, не задерживаясь ни на секунду дольше, чем того требовала необходимость, деловито сновали люди. Множество людей, не бегающих, но ходящих очень быстро и с какой-то маниакальной целенаправленностью, проносились мимо меня, обмениваясь точно вымеренными, дозированными фразами, передавая из рук в руки документы, лазер-карты и флэш-кристаллы, и всё это на ходу, не задерживаясь ни на секунду сверх необходимого. Этот, на первый взгляд хаотический, но определённо строго подчинённый какой-то неведомой системе ритм меня буквально зачаровал, – однажды поймав его, казалось невозможным из него выйти, и я уже ловил себя на том, что и я куда-то спешу вместе со всеми, стремлюсь к чему-то, чего не постигал, и чего – я это чувствовал нутром – не смогу постичь никогда, потому что было во всём происходящем невидимое и страшноватое нечто, порождённое людьми, но нечеловеческое, как одно из чудовищ Босха… Когда я это осознал, меня прошиб холодный пот. Я не трус, хотя и боюсь очень многих вещей, но – чтоб мне сдохнуть! – очень, очень давно я так не пугался!!

В этом безусловно деловом, но странно и пугающе целостном, словно пульсирование гигантской амёбы, ритме, смутно угадывалась какая-то обречённая, вечно повторяющаяся бесконечность, действующая просто гипнотически, как если несколько часов подряд смотреть на движущуюся полосу ленточного транспортёра; было в этом ужасном ритме что-то извращённо-механическое, словно совокупление двух идиотов – ни малейшего мерцания жизни, ни даже интереса к происходящему – только равномерное, целенаправленное движение тазом, последовательность бесстрастных фрикций, с остекленевшим, остановившимся взглядом, с ниточкой слюны с безвольно отпущенной губы…

И ещё одно, очень похожее, вспомнилось мне, сразу испугав до колик в желудке… Однажды, ещё в далёкой юности, мне довелось увидеть фильм, в котором революционные парижане казнили на Гревской площади аристократов. Косая полоса остро отточенной стали меж двух чёрных столбов без устали ныряла вниз с обыденностью маятника; казнённых мертвецов увозили целыми телегами, сгружая тела, словно дрова, но не это, и не горы отрубленных голов, скалящихся в предсмертной муке, и не ручьи крови, заливавшей эшафот, поразили меня тогда, а само зрелище безумной, нечеловеческой рациональности гильотинирования. В дальнейшем мне доводилось видеть, как людей расстреливают, а потом добивают прикладами и штыками, да я и сам испытал на себе нечто вроде четвертования, но никогда – НИКОГДА – казнь не пугала меня больше, чем при виде гильотины, – страшного бездушного механизма, опошлившего, превратившего в бесчеловечный фарс трагедию великого и ужасного таинства; механизма придавшего гибели тысяч людей равномерную и циничную массовость конвейера, поставившего на поток саму смерть, отнимавшего последние жалкие крохи человеческого достоинства, как на скотобойне. Так и виделось: поднимается нож, фиксируется человек, опускается нож, падает голова, убирается тело… поднимается нож, фиксируется человек, опускается нож, падает голова, убирается тело… поднимается нож, фиксируется человек, опускается нож… Не знаю, почему при виде окружающих меня людей мне пришла в голову именно вот эта аналогия – может оттого, что была в их рабочем ритме такая же жуткая, зачаровывающая именно вот этой жутью безысходность; нечеловечная подчинённость безэмоциональному, бесчувственному служению функциональности. Здесь не было жизни – для неё не было места, здесь был лишь процесс, имитирующий даже не жизнь, а лишь её смутное подобие…

Я ринулся к выходу, расталкивая людей, торопливо извиняясь и кидая по сторонам затравленные взгляды, но никто не пытался меня остановить, задержать, даже просто отвлечь; никто не обращал на меня внимания больше, чем нужно для того, чтобы увернуться от меня. Я форштевнем ледокола рассекал людскую массу, а она смыкалась вслед за мной; я озирался назад, ожидая, что все они за моей спиной, значительно переглядываясь, смотрят мне вслед – и даже почти желая того! – и ни один из них даже не царапнул меня взглядом – казалось, не было силы, которая могла бы разделить этих плотно связанных неизвестной мне общей задачей людей!

Только на улице я немного пришёл в себя. Отерев пот со лба, я рванул прочь от здания, мысленно клянясь самому себе, что ноги моей не будет здесь больше. Но, по мере того, как я удалялся и успокаивался, разум брал верх над эмоциями, и вскоре я поймал себя на мысли, что пытаюсь анализировать увиденное – добрый знак! Правда, мысли в голове расползались в разные стороны, я пытался ловить их за скользкие хвосты, но они выскальзывали и исчезали, а их место занимали другие. Где-то я видел нечто подобное… не помню. Помню только, что это не было нечто ужасное, наоборот – что-то, имеющее цель, общую задачу, структурную целостность и упорядоченность, но абсолютно не страшное, и даже восхитительное в своей природной рациональности, но восхитительное именно потому, что тогда это никак не соотносилось с людьми…

В конце концов я плюнул, и перестал об этом думать. Дед всегда говорил мне, чтобы я больше полагался на свою интуицию, потому что она гораздо умнее чем я сам. Подсознательное учитывание совокупности всех замеченных факторов, и, как следствие, интуитивное озарение – со мной это часто случалось. Гораздо реже мне удавалось решить проблему, если я пытался анализировать с помощью логики. Дед утверждал, что это не глупость – во всяком случае, не обычная, стандартная глупость, когда человек считает, что он и так всё знает, и не хочет знать большего, или ленится размышлять. (Кстати, – сказать по каким критериям Дед отличал настоящих, кондовых дураков? «Они никогда не признают, и никогда не признают, что они глупы!» – говорит он.) Я не был глуп, просто несколько рассеян, и жаден до дополнительных фактов. Я пытался логически мыслить, не используя при этом принцип «бритвы Оккама» – не умножать сущностей свыше потребного. Проще говоря, пытался жонглировать гораздо большим количеством предметов, чем мог удержать, и ещё ухитрялся постоянно на что-то отвлекаться. «Ты не дурак, сынок, – всегда говорил мне Дед. – И, коль скоро это так, то позволяй своему подсознанию мыслить за тебя. Не будь дураком, и признай, что ты глупее, чем оно!»

Так я и поступил. Просто зашёл в какое-то кафе, за витриной которого увидел живых официанток, сел за столик, и сделал заказ. Общеизвестно, что официантки – это именно та порода женщин, которая чрезвычайно нравится мужчинам, поскольку поднимают… нет, не то, что вы подумали. Они поднимают мужчин в собственных глазах. Они как правило привлекательны, милы, обходительны, в меру интеллекта стараются поддержать беседу, слегка флиртуют, заманчиво вертят попами, никогда не спорят, со всем соглашаются, иногда позволяют себя ущипнуть, улыбаются, прислуживают, и при этом остаются недоступными, (в данное время и в данном месте), сохраняя некий ореол загадочности; в общем, делают всё то, чего мужчинам так не хватает в жёнах. При всём этом они берут у вас деньги, ничем не оскорбляя ваших чувств (за исключением тех случаев, когда нужная сумма не наскребается) и ухитряются ещё получить с вас чаевые, но никогда не ложатся с вами в постель, если вы им не нравитесь – настоящий европейский вариант квазигейши!

Я обыкновенный мужик со здоровыми рефлексами, и мне тоже нужно время от времени тешить своё самомнение – даже чаще, чем многим, поскольку я отнюдь не Ален Делон, и у меня нет ни красоты, ни харизмы, и я не излучаю никакой суперсексуальной энергии. А скучая по Рике, я становился ещё и меланхоличным нытиком, поэтому не осуждайте меня за то, что мне захотелось немного развеяться! В конце концов, я ведь зашёл не в стриптиз-шоу, а просто пообедать в нормальном кафе, с нормальными, в меру симпатичными, и довольно вежливыми официантками.

Заказав себе гренки, ростбиф с жареным луком и гранатовый сок, я с удовольствием разглядывал официанток, вертевшихся юлой, поглощал вкусную, добротную и питательную снедь, и наслаждался покоем. Всё было замечательно, вот только разве что сок немного горчил, да официантки метались слишком рьяно, стараясь поспеть во все места сразу, очень точно и расчётливо разнося блюда и напитки, но ведь это же их работа. И ещё сок… Правда, скорее всего, это не натуральный сок, ну, да невелика беда! По большому счёту, ведь и ростбиф тоже никогда не пасся, жуя на лужайках нежную зелёную траву, и мыча – это видно по цене блюд. Скорее всего это искусственно выращенная говядина, но если я не могу отличить её от настоящей, то какая мне разница?

Я доел свою порцию, заказал ещё кружечку тёмного эля на сон грядущий, перекинулся парой весёлых скользких шуток с миловидной официанткой, и пошёл в отель, довольный самим собой, и всем миром.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Пробуждение моё было лёгким и приятным. Казалось, я выспался на сто лет вперёд, и теперь готов был своротить горы, а заодно и предгорья. Весело напевая, я принял контрастный душ, оделся, и отправился побродить по городу. Ночью прошёл дождь (планета была не великого богатства, не могла позволить себе погодных установок, и дождь шёл тут когда ему вздумается), солнце блестело в кое-где скопившихся лужах. До встречи с мистером Чински оставалось добрых два часа, за мной никто не следил – я несколько раз специально проверился, и я разгуливал по городу, словно был не на задании, а на школьной экскурсии, с любопытством осматривая любую мало-мальски приметную достопримечательность. Правду сказать, архитектура зданий не будила полёта воображения – колония на Титании была основана сравнительно недавно, и на то, чтобы создать собственный пласт культуры у неё не было ни времени, ни средств. Вся организация жизни исходила из соображений экономического соотношения желаемого и возможного. Рентабельность была здесь единственным фактором, определяющим экономическое положение государственных структур, поэтому всё здесь подчинялось строгой функциональности, в ущерб творческому потенциалу. Как и любое молодое государство, вынужденное пробивать себе путь среди заматеревших в экономических войнах соседей, Титания старалась привлечь инвестиции за счёт максимального снижения налоговых и таможенных квот, и создавая льготные условия для любого, кто согласен будет помочь ей подняться на ноги. Естественно, что такое положение вещей было выгодно для разного рода нечистоплотных деловиков, готовых платить большие деньги только лишь за то, чтобы никто не совал нос в их мутные делишки.

Но это всё так, между строк. Я просто хотел сказать, что, любоваться в Мэйсон-Сити было особо нечем. Высотки, набитые офисами, перемежались с целыми кварталами складов, гаражей, и ангаров, сменяющимися новыми высотками, вплотную соседствующими с производственными площадями… Весь потенциал огромной планеты скопился на нескольких обустроенных пятачках городов – земли здесь было в избытке, но никто не желал тратить средства на инфраструктуру – люди предпочитали жить друг у друга на головах, лишь бы не обременять себя расходами на строительство новых городов – в них пока не испытывалось острой нужды – на транспорт, и на связь, и на передачу энергии между ними. Государства, как и люди: едва придя в этот мир, они начинают рубиться за место под солнцем, за благосостояние, за обеспеченность, за уверенность в завтрашнем дне… Так проходит вся их жизнь, и только в конце её, обеспеченные, влиятельные, уверенные, они вдруг понимают, что воспользуются всем этим уже не они. Все живущие здесь работают на перспективу, считая, что такое положение вещей продлится недолго, и закончится ещё при их жизни. Все они мирятся с неудобствами, считая их временным явлением, и не понимая, не желая понимать, что ничто не бывает более постоянным, чем временное – именно в силу того, что люди готовы с ним мириться, полагая, что это не навсегда! Что ж, им ещё предстоит это понять, а пока здесь царила обычная деловая, но несколько сумбурная атмосфера становления, обрастания финансовым жирком, и взращивания политической мускулатуры, примерно как в земных Соединённых Штатах девятнадцатого столетия. Оставалось только порадоваться, что, несмотря на такую занятость, они всё же ухитрялись отдавать дань историческому наследию, время от времени возводя монументы в честь особо отличившихся национальных героев. Таких в деловой части города было немного, и я обошёл их почти все. Немного дольше я задержался у памятника Пию Великому. Интересный факт: восемьдесят лет назад этот человек стал самым популярным диктатором, пожалуй, за долгие годы истории человечества. Его правление было таким разумным, а решения настолько бесспорно устраивающими большинство, что жители Титании, как это ни парадоксально, признали диктатуру самой приемлемой формой правления. И с тех пор, уже семьдесят с лишним лет, планетой управляют Почётные Диктаторы. Таковых за это время было четверо, но каждый из них вроде бы устраивал население, поскольку правил на вполне легитимной основе, – единственным условием легитимизации был обязательный приход к власти посредством государственного переворота. А электорат искренне считает, что только очень умный, хитрый, очень изворотливый, и имеющий сильный характер человек, пассионарий, если хотите, может прорваться к власти и стать у руля и ветрил именно таким вот способом. И вот уже семьдесят лет в коридорах власти идёт такая подковёрная грызня, какая паукам в банке и не снилась! Как они при этом ухитряются сохранять экономику – одному Богу ведомо…

Впрочем – это их дело, а я нахожусь здесь не для социальных исследований. Что хорошо для них, то приемлемо и для меня. Я кружил и кружил по улицам, и всё было прекрасно… Солнце мне улыбалось сквозь весёлые кучевые облака, радужно играло в стёклах витрин, и все люди кругом были доброжелательны и милы. Скоро я пойду на эту дурацкую встречу, и по долгу своей дурацкой службы буду задавать милому и доброжелательному мистеру Чински свои дурацкие вопросы, беспардонно отвлекая его от важных и срочных дел. Естественно, что узнать мне ничего не удастся, потому что узнавать тут совершенно нечего, – всё и так ясно, как апельсин: Дед просто ошибся, сделав неправильный вывод из совершенно очевидных предпосылок, и мне придётся его разочаровать, но он умный, он меня, конечно, поймёт, и он на меня, конечно, не обидится… Всё идёт просто отлично… Всё отлично… Не всё…

Не всё…

Я даже вздрогнул от неожиданно пришедшей в голову мысли. Что со мной творится? Ещё вчера жизнь казалась мне доверху наполненной горькой чашей суеты сует, так что же такого произошло, что сегодня я считаю её прекрасной? Над этим следовало поразмыслить… Собраться, и поразмыслить…

Всем отлично известно, что пессимист – это хорошо информированный оптимист. Если отталкиваться от этого рассуждения, то мой непосредственный начальник был очень хорошо информированным оптимистом, и, находясь под его неусыпным руководством целых пять лет, я приучил себя трезво смотреть на окружающие меня вещи – так резко повышаются шансы на долгую и плодотворную жизнь. Так что же меня так неожиданно обеспокоило? Я решил подумать над этим…

Вчера я прибыл сюда в совершенно нормальном, рабочем настроении, готовый выполнить несложную, довольно рутинную даже миссию катализатора, которую уже выполнял до этого десятки раз – ничего особенного, задать пару неудобных вопросов, и поглядеть, кто из-за них начнёт дёргаться… Но во время посещения объекта разработки я вдруг почувствовал такой моральный дискомфорт, что полностью потерял самоконтроль, и выскочил оттуда в довольно плачевном состоянии духа, та-ак. После этого я немного успокоился, но не настолько, чтобы захотеть расцеловать асфальт под своими ногами, как сегодня.

Хорошо. Если и дальше вести размышления в таком ключе, то можно прийти к выводу о несоответствии моего вчерашнего состояния сегодняшнему. Очень резком несоответствии – настолько, что это заметно невооружённым глазом. Невооружённым глазом… Невооружённым… Да, так отсюда вывод: кто-то, или что-то, воздействовало на меня так, что я, незаметно для себя, утратил способность к критическому анализу ситуации. Хорошо, идём дальше. То есть, конечно, ничего хорошего, но дальше мы всё равно идём… только не надо отвлекаться… не отвлекаться… Каким образом на меня можно воздействовать? Логическим убеждением – раз, но это не тот случай. Никто и ни в чём меня логически не убеждал, и убеждать не собирался, я даже словом сегодня ни с кем не перемолвился. Внушением – два. Но это невозможно по той же причине. Что ещё, что ещё, что ещё?.. Странно, что мысли могут заедать, как испорченная пластинка… Чем ещё можно было воздействовать на моё состояние?.. Психотронным излучателем – три, но тогда за мной кто-то следует, постоянно держа излучатель включённым на малой частоте, а это не так – пси-антенну в карман не спрячешь. Либо же под излучением находится та часть города, в которой я нахожусь, но тогда я «повеселел» бы ещё до визита в офис, и, кстати, вряд ли даже заметил бы это… Маловероятно, что специально по случаю моего прибытия был включён широкодиапазонный излучатель. Из-лу-ча-тель… Чёрт, как тяжело рассуждать – со мной точно что-то не то, обычно я думаю быстрее, и, во всяком случае, не так неохотно! Надо, чёрт возьми, надо взять себя в руки, встряхнуться, а то я будто галоперидола объелся… а вот это мысль, и весьма здравая, кстати! Очень может быть, что некий наркотик… возможно – психотропного действия…

Я замедлил шаги, всё больше погружаясь в рассуждения. Наркотик… препарат… Мысль хорошая, но возникают некоторые проблемы с… э-э-э… инфильтрацией. Кто и каким образом? Варианты закрутились в голове, как цветные картинки калейдоскопа. Воздух в номере… Вода в душе… Н-нет, пожалуй, слишком уж как-то… глобально. Из пушек по воробьям…

Неловко толкнувший меня случайный прохожий с инъектором… Да нет, конечно… Хотя вообще-то… Не с инъектором, конечно, это просто глупо – как это будет выглядеть, когда на людной улице один гоняется за другим со шприцем в руках? Но вот если вспомнить, что подавляющее большинство так называемых «частных» отравлений на протяжении всей истории человечества происходило через пищу или питьё, вот тогда-а…

И почему самое очевидное всегда приходит в голову в самую последнюю очередь? Конечно же не инъектор, и не воздух, и не вода!

Перед моим внутренним взором возникло вчерашнее кафе, вкусная еда, немного горчащий гранатовый сок. Нет, скорее уж эль – он всегда с горчинкой… И официантки… Я ещё раз мысленно прокрутил в голове вчерашний вечер. Нет, вроде, ничего особенного, но всё же… Всё же… Если всё хорошенько припомнить, сопоставить, и провести соответствующую аналогию, то мне, например, их поведение напоминало поведение людей в офисе «Протея». Бред? Как сказать… Такая же целеустремлённая деловитость, такое же равнодушное выражение глаз. Просто их было не так много, как в коридорах офиса, и это не бросалось в глаза, не было таким очевидным. Мне вдруг стало здорово не по себе. У них что здесь – круговая порука? Да нет, не может быть… Где тот «Протей» – а где то кафе? И вот тут-то, казалось напрочь уснувшая, интуиция подбросила мне очередную хлебную крошку.

Любой, даже самый никудышный человек, являясь личностью, обладая индивидуальностью, всегда испытывает потребность в самовыражении. Самовыражается каждый по-своему, в силу способностей и возможностей – не в этом суть. Суть в том, что человек всегда стремится быть отличным от других, и достигает этого различными способами. Но, являясь также существом стадным, или общественным, если угодно, и попадая в непривычную среду, в чужой социум, прежде, чем начать «самовыражаться», он сначала старается оглядеться, оценить эти самые свои возможности и способности, трезво сравнить их с тем, что может ему противопоставить среда. Для этого нужно некоторое время, поэтому вначале он старается, так сказать, «слиться с ландшафтом», стать похожим на всех других, быть среди них незаметным, и не выделяться до поры, пока не поймёт что к чему – по сути дела, ведёт себя так, как и любое другое стайное существо, попав на чужую территорию.

В силу того, что выделяться мне было совершенно ни к чему, я вёл себя именно так – старался слиться с толпой, стать её частью, и делал это совершенно автоматически, на рефлексах, поэтому не сразу понял, что это удаётся мне не слишком. И вовсе не потому, что я был тут белой вороной, нет – никто не тыкал в меня пальцами, – до меня вообще никому не было дела, но как-то внутренне я понимал, что не могу слиться с толпой. Это ощущение было совершенно неосознанным, на уровне интуиции, и именно интуиция свела всё воедино, утрясла, и протянула мне на блюдечке уже готовое резюме – толпа, в которой я находился, не была однородной, поэтому я никак не мог выбрать надлежащую линию поведения!

Наверное, я должен был обратить на это внимание гораздо раньше. Должен был, но меня сбил с толку обычный напряжённый городской ритм. Есть детские головоломки, как будто бы состоящие из хаотического нагромождения изогнутых линий, но, вглядываясь в них очень внимательно, можно заметить, что эти линии составляют определённый, довольно простой рисунок. Цветок какой-нибудь… Или зайца… Когда знаешь, куда глядеть, у тебя как будто открываются глаза. И я вдруг стал подмечать, что на улице вокруг меня довольно много людей двигаются иначе, чем в обычной городской толчее – теперь, когда я знал, на что нужно обращать внимание, я ясно увидел, как уличная суета обретает для меня форму двух разнохарактерных направлений, словно бы наблюдал, как рядом друг с другом, не смешиваясь, и заметно отличаясь качественно, проходят два морских течения – порой это бывает видно из глайдера или стратолёта. Одни вели себя абсолютно нормально, – и я даже сперва не знал, как для себя определить эту категорию нормальности, однако… Легко искать отличия, когда есть с чем сравнивать, и я понял, я нашёл. Нашёл главное отличие, и оно было в том, что так называемые «нормальные» совершали… не знаю, как лучше сказать… даже не то, чтобы ошибки, а просто кучу различных действий! Они были либо мрачны и озабочены, либо веселы и беспечны, они двигались расхлябанно и разболтанно, либо ступали величаво и сдержанно; они заходили и забегали в магазины, кафе и офисы, выходили и выбегали из них, закуривали, и бросали окурки, чертыхались, наступая в лужи и на ноги друг другу; они толклись на перекрёстках и мостовых, глазели на витрины и ловили наземные такси, они жестикулировали и смеялись, они показывали пальцами, поправляли галстуки и шляпы, они почёсывались, чёрт побери! Они отличались самым главным, тем что и отличает людей – они вели себя! У них проявлялись ярко выраженные признаки поведения… И рядом с ними были другие. Такие, как в конторе «Протея». Их движение было упорядоченно и целеустремленно, они не отвлекались ни на что, словно марширующие легионы, словно танковая колонна, а если и делали что-то, что напоминало бы поведение, то делали это уж как-то механически, принужденно, что ли, и оттого видно было, что они делают это скорее для того, чтобы не привлекать лишнего внимания. И я окончательно разобрался в разнохарактерности их манер, хотя внешне они и не отличались, но интуиция подсказала: одни из толпы были живыми, а другие – притворялись ими! Не все, далеко не все, но – много. Очень много. Вот тут я снова перепугался, но, подавив первый приступ паники, заставил себя рассуждать разумно. Что здесь не так – я понял. Теперь мне нужно решить: следует ли мне бежать отсюда, сломя голову, чтобы донести до Деда если не факты, которых у меня не было, то хотя бы подозрения, или стоит остаться, действуя в рамках легенды, попытаться копнуть глубже, и, возможно, попасть в западню. Все мои чувства, вся моя интуиция совместно с разумом кричали мне: «Не ходи никуда, беги отсюда, угони первый попавшийся глайдер, и рви к порталу!» – «А как же задание?» – «К чёрту задание! Ты придёшь в «Протей», и тебя там сцапают! Это же мышеловка, огромная мышеловка, величиной, возможно, с целый город! И никто не озаботился даже наполнить её сыром – так они уверены в себе!» Я понемногу снова начал паниковать. Действительно – к чертям задание, надо убираться отсюда как можно скорее, но я не знал, удастся ли мне добраться до портала. Если меня действительно отследили, и если действительно попытались чем-то опоить, то это легко выяснить с помощью аптечки, нужно просто неторопливо, как и раньше, не привлекая к себе лишнего внимания, дойти до гостиницы, провести экспресс анализ крови и мочи, и выяснить всё точно. Факты – вот что мне необходимо, факты, и… станнер. Без оружия я среди них словно голый – кстати, довольно показательно, что я сегодня и не вспомнил о нём, когда уходил – нет, со мной явно что-то не то – так вот без оружия в напряжённых ситуациях я начинаю нервничать, и это заметно. А я должен быть незаметным, и хотя мне совершенно неясно, как это сделать, но это нужно сделать, это главное, тогда я выберусь, тогда всё получится…

Не стану скрывать: уже гораздо позже, разбирая по косточкам это дело, которое вполне реально могло привести людей к такой бездне, из которой нет выхода, Дед сокрушённо признавал, что при всей его мощной агентуре, при всей его изощрённости в разведывательном деле, и способности к анализу данных, он даже не предполагал, с чем мне здесь придётся иметь дело – слишком уж противоречивы и неподробны были сведения. Аналитики твердили, что всё плохо, внедрённые агенты – что всё отлично. Затевать крупномасштабную операцию только для того, чтобы проверить, что же там на самом деле происходит, было нецелесообразно по тактическим, дорого по экономическим, и просто глупо по политическим причинам. Именно поэтому Дед и решил нанести точечный удар, – задействовать меня в моём обычном качестве живца, и решение его, в обычных условиях, было логически оправданным – ничто не говорило в пользу того, что здесь скрывается не обычное экономическое преступление, поэтому мой мудрейший и всепредусмотрительнейший чиф так по-детски облажался; поэтому так неуклюже всё и вышло дальше; поэтому Комитет едва не получил удар, от которого оправиться уже не смог бы никогда, – никто тогда не предполагал масштаба катастрофы, уже готовой разразиться в мире, расколов на части, либо вовсе поглотив человечество, едва-едва начавшее ощущать себя единым монолитным сообществом…

Я сидел в своём номере, в мотеле с дурацким названием «Сладкий сон» и тупо глядел перед собой. В голове было пусто. Пусто, холодно, и тихо до умопомрачения – ни одна мыслишка не нарушала комариным писком этой гулкой тишины. Кажется, моя пружина раскрутилась до конца, и завод кончился – я был опустошён, вычерпан до донца. Слишком много было событий за последний месяц. И то, казалось бы пустяковое дело на базе Космического Патруля в системе Тэты Кентавра, где я старательно изображал собой тупого армейского служаку-аудитора, пытающегося вывести на чистую воду целую группу нечистых на руку баталёров, едва не прикончивших меня в конце концов, и тем выдавших себя с головой; и последующий демарш на Малом Краснокожем, где я отработал вполне прилично, но ничего, кроме нахлобучки за это не получил; и последующее спасение Рики, больше похожее на сюжет какой-нибудь космической оперы, нежели на боевую операцию – уверен, если информация об этом деле когда-то всплывёт, оно станет притчей во языцех, памятником той непроходимой глупости, которую совершили мы с Дедом, непозволительно рискованно поставив на карту всё непонятно ради чего, и тем не менее выиграв… И вот теперь – это дело на Титании. Было слишком много всего, и я устал. Я был выбит из колеи тем, что мне удалось увидеть, я понятия не имел, как мне это всё интерпретировать, я был растерян, деморализован, и не знал, что мне делать. Здесь совсем не то, за чем меня сюда послали, и это, конечно же, было несправедливо, но сейчас я желал не справедливости – мне всего лишь нужен был реальный противник, кто-нибудь, с кем всё будет просто и ясно, кто-нибудь, кому можно вначале нанести полновесный «расслабляющий удар», а затем арестовать и препроводить, с наслаждением цитируя ему в затылок местный «кодекс Миранды»: «В течение сорока восьми часов стандартного времени вы обязаны дать правдивые показания, подтверждённые данными полиграфа. В случае отказа от дачи показаний, либо в случае зафиксированного факта дачи ложных показаний, либо при явной их недостаточности, следствие оставляет за собой право подвергнуть вас ментоскопированию и психотропному допросу!» Здесь не было ничего похожего, – некого было хватать, вязать, и волочь, некому было предъявить обвинение, и некого арестовать, а тёмная комната, в которой я неожиданно для себя оказался, была наполнена даже не чёрными кошками – всего лишь их призраками, а я не мог, не умел драться на равных с призраками…

Анализатор аптечки показал наличие у меня в крови остатков мощной дозы психотропного наркотика из группы неопентоталов, и уже одно это говорило о многом – такие наркотики идут в ход тогда, когда человека хотят использовать как послушное орудие чьей-то воли. Значит, меня вычислили – теперь не имеет значения, как и когда – и решили использовать. Скорее всего, хотели чтобы я тоже послал Деду липовый отчёт о том, что всё в порядке. Дальнейшая участь моя была ясна: поскольку приказа на внедрение у меня не было, и я должен был вернуться как можно скорее, меня потом просто ликвидировали бы. Несчастный случай. Чистой случайностью было то, что меня не «приняли» ещё вчера, прямо в том самом баре, с милыми и услужливыми официантками, где я позволил себе так глупо расслабиться. Меня спас ускоренный метаболизм, которым я расплачивался с матушкой Природой за форсированную мускулатуру, коей «наградили» меня спецы в Центре трансплантации и редуцирования тканей и органов – именно благодаря ему я всего лишь почувствовал изрядный прилив эйфории и немотивированной любви к окружающим, вместо того, чтобы прямо там же, за столиком, превратиться в благожелательную говорящую чурку. Должно быть, именно поэтому они и не решились взять меня ночью, в номере – им было известно, что я такое, и как могу испортить настроение… И теперь, возможно, у них припасено для меня что-нибудь ещё этакое… более изощрённое. Хотя я на их месте не стал бы мудрствовать лукаво, а ещё на улице оглушил бы меня из станнера… или прикончил – в зависимости от их обстоятельств. Впрочем, я был уверен, что это всё ещё впереди, и что в покое меня уже не оставят – это лишь вопрос времени. Так или иначе, я попал в переделку, из которой выбраться мне было вряд ли суждено, и понимание этого оптимизма мне отнюдь не прибавляло. К порталу меня не пропустят – это к гадалке не ходить… И из офиса «Протея», буде я направлю свои стопы туда, меня тоже не выпустят… Собственно, мне теперь вообще здесь дальше носа не уйти… И если раньше я ещё мог рассуждать о богатстве вариантов, то теперь у меня был лишь один выход – связаться со своими по закрытому каналу, передать всё, что мне известно (до обидного мало!), а потом забаррикадироваться в номере, и отстреливаться до последнего патрона в ожидании кавалерии.

Я решительно подошёл к терминалу связи и включил его… То есть, я хочу сказать, что попытался включить его! Терминал был мертвее мёртвого, и меня это нисколько не удивило, вероятно потому, что подсознательно я уже приготовился к тому, что меня обложат как волка, просто не ожидал, что они пойдут на то, чтобы отрезать связь – это федеральное преступление, и даром оно не проходило ещё никому и никогда, и раз они бестрепетной рукой сделали это, то мои дела ещё хуже, чем я думал, потому что люди, пошедшие на такое, не остановятся ни перед чем, и это было тем более плохо, что в окно я увидел приземляющийся на площадку перед мотелем бело-зелёный полицейский глайдер. Похоже, они – кем бы они ни были – решили форсировать события, и мне теперь уже точно больше ничего не оставалось, как только следовать навязанным ими правилам игры. Ну, по крайней мере, один-то плюс в этом точно был – вгоняющие меня в депрессивную меланхолию призраки наконец рассеялись, и передо теперь мной стоял так недавно вожделенный мною вполне конкретный противник.

Будет чем похвастаться перед святым Петром, шепнул внутри ехидный голосок… Молчи, грусть, молчи – это будет славная охота, а для меня, кажется, последняя. Только я ведь не Акела, я не промахнусь! Спешно выдернув из раскрытого чемоданчика станнер, который даже не доставал ещё с тех пор, как здесь объявился, я спрятал его за спину, и отворил дверь навстречу подошедшему полисмену, затянутому в пластолитовую броню служебного комбеза. Что ж, против станнера она не поможет…

– Вы – господин Татаринов, ти-ви журналист, служащий «Медикал Ченнел»? – вежливо откозыряв, спросил стоящий на пороге полисмен с пустым взглядом и невыразительным лицом. За его спиной я видел, как его напарник, очень ненавязчиво, и очень предусмотрительно занял позицию за корпусом глайдера.

– Да, а в чём дело? – так же вежливо спросил я, одновременно вскидывая станнер, и стреляя ему в лицо.

– У вас назначена… – он не договорил, а его рука рванулась к кобуре. Мне же пришлось с прискорбием признать, что батарея моего станнера полностью разряжена. Но я ведь точно помнил, что она была полна – зелёный глазок индикатора весело подмигивал, когда я укладывал станнер в багаж! Значит, всё же здесь – все за всех, и все на одного, и поэтому батарея оказалась пустой – кто-то побывал у меня в номере, пока я прогуливался, и разрядил её. Поздно понял. Непростительно ошибся. Конец.

Я сделал единственное, что мне оставалось в этом совершенно отчаянном положении. Шлем полностью прикрывал все уязвимые точки этого парня, но он почему-то не озаботился опустить забрало, и я резко ткнул его пальцами в глаза, одновременно перехватывая руку с оружием. Пока я выворачивал ему кисть, а он лишь кряхтел от боли, второй выскочил из глайдера, и открыл пальбу из своего станнера. К счастью, мне удалось укрыться за широкой спиной нападавшего, и почти вся доза ультразвука досталась ему – меня лишь слегка тряхнуло, будто несильно током ударило. Полицейский мягко осел, выпуская оружие, и через секунду я был готов к перестрелке. Жизнь, уже было вытекшая из меня, как из прохудившегося ведра, вновь стала наполнять мою истерзанную сомнениями душу; тугая пружина боевого взвода, казалось бы, безвозвратно утратившая упругость, вновь скручивалась, придавая мне новые силы – теперь я видел перед собой врага, готов был к схватке с ним, и – самое главное – больше не испытывал тягостных сомнений! Никакой рефлексии, никакой кафкианской ереси, закравшейся было ко мне в душу, то ли под воздействием наркотика, а то ли из-за расшатавшихся вконец нервов, больше не было и в помине. Мертвецы они, или люди, похожие на мертвецов, было уже неважно для меня, – они уязвимы, и это главное, а количество их – вопрос не принципиальный! Да хоть вся планета!.. Я на военной тропе, и скоро гроба подорожают!

Полицейская модель станнера отличается от той, к которой привык я, и поэтому первый выстрел я потратил впустую, а в следующее мгновение второй полисмен уже полностью укрылся за глайдером, и оттуда посылал в меня разряд за разрядом, одновременно вызывая подмогу по трансмиттеру. Я же цирковой обезьяной кувыркался по стояночной площадке перед мотелем, уворачиваясь от выстрелов, и отчаянно старался попасть в него. Это могло продолжаться вечно, во всяком случае – до тех пор, пока у одного из нас не кончились бы заряды. Корпус машины надёжно укрывал его от излучения, поэтому он мог просто прижимать меня огнём к земле до тех пор, пока не прибудет подкрепление – вот тогда мне крышка. Я уже подумал было плюнуть на всё, и попытаться спастись бегством, как вдруг откуда-то сбоку, из кустов небольшого скверика, прилегавшего к мотелю, мелькнула – всего на одно мгновение – яркая вспышка лазерного целеуказателя, направленная точно в голову моего противника, а затем он нелепо взмахнул руками, и тряпичной куклой опрокинулся на мостовую. Я-то, погружённый в болото неожиданно возникшего душевного неуюта, совсем было позабыл про наблюдателей, которых Дед послал следом за мной, а они не дремали – помощь пришла как раз вовремя! Я пристально всматривался туда, откуда неизвестный друг пальнул из станнера в полисмена, но в сквере уже никого не было. Жаль. Я мог бы передать послание через него, это было бы дополнительной гарантией, но, видимо, Дед строго-настрого приказал коллегам не раскрываться. Что ж, они всё равно доложат о том, что здесь произошло, а Дед уж сам сделает выводы, и я уверен, что эти выводы будут не в пользу тех, кто осмелился напасть на его агента с оружием в руках. Ну, а мне пора уносить ноги. Я вскочил, и во всю прыть ринулся к машине.

– Глайдер «семь», глайдер «семь», – надрывался в кабине трансмиттер. – Глайдер «семь», доложите обстановку! Гоаннек, Мэйз, что там происходит?!

– Всё в порядке, – надсадно пропыхтел я, забираясь в глайдер, и переводя управление на ручное. – Мы его взяли, Мэйз легко ранен – у этого парня был лучевик…

– Кто это? – после секундного замешательства спросил диспетчер.

– Это Гоаннек, – немедленно соврал я, поднимая глайдер с площадки, и пристраиваясь к транспортному потоку. – Здесь ситуация «два икса», нападение на сотрудника полиции…

– Что у вас с голосом? – не унимался он. Ну и недоверчивый же тип!

– Он здоровый, как бык, форсированный, наверное! Ударил меня по гортани… – плёл я первое, что приходило мне в голову, пристраиваясь к транспортному потоку. Летающих машин здесь было не так уж и много – основная воздушная магистраль проходила гораздо южнее, к тому же на Титании, как и на большинстве развивающихся планет, жители отдавали предпочтение дешёвому и экономичному наземному транспорту на гравиподушках. Глайдер легко влился в негустую череду машин, и у меня появилось несколько секунд на размышление. Пока я оторвался, но это был отрыв всего на один небольшой шажок, и я лихорадочно перебирал варианты бегства. К тому порталу, по которому я сюда прибыл, меня, скорее всего, не пропустят. Прорваться через рабочий портал с боем – это верный шанс… для самоубийцы. Перед каждым стационарным рабочим порталом обязательно есть зона отчуждения, окружённая кольцом боевых башен – на случай, если соседи с той стороны настроены не очень дружелюбно. Меня могут уничтожить на подлёте тремя десятками различных способов прежде, чем я успею объяснить, почему несусь как угорелый. Да, если уж на то пошло, меня ещё по дороге сто раз собьют! Моё преимущество – быстрота, и я быстренько должен найти правильное решение.

– Внимание, внимание, всем патрулям! – верещал неутомимый трансмиттер. – Всем патрулям! Совершено нападение на полицейский глайдер номер семь! Гоаннек и Мэйз, предположительно, убиты!

– Эй, парень! – завопил я, перекладывая рули и направляя машину к виднеющейся милях в сорока от города диспетчерской вышке космодрома. – Эй, парень, ты чего плетёшь?! Пьяный, что ли? Это же я, Гоаннек! Ребята, – я врубил общую связь, – кто сегодня на пульте? Проверьте его, он наверное пьян! – я поднял глайдер выше остальных машин, включил маяки и сирену, и погнал на всех парах. Вышка заметно приблизилась, а за мной ещё никто не гнался – это обнадёживало. Диспетчер пытался что-то говорить, но я продолжал вопить, перебивая его на каждом слове, так что ничего толком нельзя было разобрать, и я на это очень рассчитывал. Мне нужно добраться до космодрома, там я воспользуюсь спецдопуском, возьму космокатер, и доберусь до базы Космического Патруля, где в обязательном порядке должен быть расквартирован как минимум батальон космодесанта, это мой единственный шанс. Космический десант – это вам не фунт карамелек, он для того и существует, чтобы проводить локальные силовые акции на планетах, и подчиняется он непосредственно Комитету по Этике и Культуре Федерации Терры, которому даже федеральное правительство не указывает, в какие бочки затычки вставлять. А вот если служащий особого отдела при Комитете, воспользовавшись допуском «Три нуля», запросит помощи, то что ж… Она будет ему предоставлена, на то они и существуют, наши бравые десантники. Я сладострастно скрипнул зубами, представляя, как во главе штурмовой роты навожу здесь шороху, разнося всё в пух и прах, и железной рукой правлю бал до прибытия подкреплений… и тут же отогнал от себя это соблазнительное видение. Vade retro, satanas, vade retro! Изыди, сатана, ибо велико искушение, ох, как велико! Разумеется, прокисшие от бездельного болтания в космосе десантники только рады будут поразмять кости, но вот что потом скажет обо всём этом Трибунал? Да если и не скажет, что скажу я сам себе, командуя боевым отрядом, крошащим в мелкий винегрет безоружных людей? Боюсь, таким эпизодом своей жизни я постеснялся бы хвалиться перед райским ключником апостолом Петром, а уж бесы-то не преминули бы внести его в свои хартии, для последующего предъявления на предмет оплаты векселей… Нет, видно придётся мне просто взять взвод охраны, с тем, чтоб парни беспрепятственно переправили меня домой, и этим ограничиться… А жаль. Страшно хотелось отыграться за тот унизительный, совершенно лишивший меня самообладания страх, который я здесь испытал, но, как говорится, оружие мудреца – терпение, а смирение – высшая добродетель, поэтому придётся смириться и потерпеть…

Эфир полнился радующей моё сердце неразберихой. Орал я, орал диспетчер, орали ещё несколько его коллег с соседних участков, орали экипажи патрулей, – никто ничего не мог толком понять, а вышка всё приближалась, а погони всё не было! Аккуратно выйдя из основного транспортного потока, я резко снизился и сбавил скорость до положенной – иначе по мне вполне могли бы открыть огонь на поражение – подлетел к ограждению, перемахнул на ту сторону, и сразу же посадил машину, демонстрируя мирные намерения. Космодром является федеральной территорией. На космодроме свои порядки, и военная полиция тоже своя, и с ней лучше не ссориться. Будь я хоть четырежды агентом Отдела, и грози этим парням впоследствии самое суровое наказание – всё равно это не защитит меня от травматических последствий задержания, если я буду залупаться. Но если я буду вежлив и корректен, если смогу объяснить им ситуацию, то никаким титанийским зомби меня отсюда не выцарапать, факт!

Тем временем из КПП космодрома выскочили трое, взяв глайдер под прицелы лучевиков, и я заметил, как на крыше шевельнулась бронированная башенка, повернув в мою сторону ребристый ствол стационарного плазмотрона – с этими не забалуешь!

– Выйти из машины с поднятыми руками! Резких движений не делать, стреляем без предупреждения! Руки на машину, ноги на ширине плеч! – серьёзные ребята, прямо сердце мёдом обливается, на них глядя! Я и не собирался делать резких движений. Покорно покинул кабину, принял рекомендуемую позу, в которую до этого так много раз ставил других. Что ж, должен же я был когда-нибудь испытать это на себе, для полноты ощущений.

– Я агент Отдела особых операций при Комитете, Алексей Татаринов. Мой допуск – «Три нуля», мне срочно нужно к начальнику космодрома! – говорил я, пока меня обыскивали и изымали станнер. – Это очень важно…

– Не суетись, парень, – в поле моего зрения появилось широкое скуластое лицо одного из охранников. Глаза его лучились уверенностью и добродушием, безо всяких признаков мертвечины. – Ты нарушил границу федеральной территории, и уж коль мы тебя сразу не сожгли, то нашего кэпа тебе так и так не миновать. Он в этом болоте самая главная жаба, так что своим допуском ты ему в морду тычь, а мне до него дела нет. Ребята, – кивнул он двум другим, – проводите аресто… кхм, – задержанного, к кэпу, и бегом назад!

Заковывать меня не стали, просто сунули в открытый кар, ткнули в бок стволом лучевика, и порекомендовали – настоятельно так – не дёргаться. Я и не дёргался. Сидел спокойно, кроткий аки агнец, благожелательно поглядывая на своих конвоиров, и почти любовно – туда, где на взлётных площадках мирно дремали до поры приплюснутые полусферы космических катеров на гравиприводах – на одном из них я скоро отправлюсь в космос. Я даже глаза закрыл, представляя: вот я вхожу в рубку, вот сажусь в кресло пилота, вставляю в ридер автопилота навигационную карту… И опять надо мной разверзнется бесконечная чёрная бездна, сияющая бриллиантовой пылью, и я буду падать, падать в неё, со сладким замиранием сердца… Жаль, что моего образования никогда не хватит для того, чтобы стать настоящим навигатором, – всё что я умею, это пользоваться автопилотом, и летать по маркерам в пределах прямой видимости, но мне, родившемуся в мире, где космос ещё лет сто будет доступен только избранным, и этого хватает с краями!..

Ветер обдувал моё лицо, бодрил кровь, и душа моя едва не пела! Я ушёл-таки! Натянул нос всем этим… зомби. Интересно, чем же это удалось одурманить так много людей сразу – я больше, чем уверен, что город ими просто кишит! Ни один препарат не может держаться в крови настолько долго, это невозможно. Значит, действительно – психотронные излучатели? Это плохо. Прежде всего для правительства Титании. Психотроника, и все смежные с ней области науки давно находятся под особым наблюдением и контролем, причём очень жёстким, а пси-оружие запрещено Линкоковской конвенцией ещё до образования Федерации Терры. Если здесь обнаружится что-то подобное, то планету ждут серьёзные санкции – скорее всего её лишат статуса автономии лет на двести, а легитимная диктатура сменится директорией Комитета. Что ж, и правильно – тем планетам, где люди позволяют своим правителям запрещённые приёмы, ещё рано вылезать из детских подгузников, и другой формы правления они не заслуживают.

Меня, улыбающегося во всю пасть, вытолкнули из кара, провели через полупустой холл вышки, мимо застеклённой будки полусонного администратора, мимо таких же полусонных охранников в форме внутренней службы, и подняли на лифте на самый верх, в наблюдательную башню. Двери лифта распахнулись, и я оказался в наполненном солнечным светом помещении. Возле одного из огромных панорамных окон, идущих по периметру башни, и сделанных здесь скорее по прихоти дизайнера, чем по необходимости, скрестив руки на груди, спиной к нам, стоял невысокий крепкий мужчина с серебрящимся сединой, коротко стриженным бугристым затылком.

– Извините, господин вымпел-капитан, – негромко кашлянул один из моих сопровождающих. – Мы тут задержанного привели.

– Хорошо. Можете идти, – ответил он, не оборачиваясь.

– Но… – попытался было возразить конвоир.

– Идите, – без выражения прервал его начальник. – Всё в порядке.

Мои сопровождающие недоумённо переглянулись, но спорить с вымпел-капитаном здесь, кажется, было не принято – они молча козырнули начальственному затылку, и синхронно шагнули назад. Двери лифта сомкнулись за моей спиной, и когда мужчина повернулся ко мне, я понял, что рано радовался, что ничего ещё не кончено, а всё только начинается, и что никуда я от них не ушёл! Его безжизненный взгляд, как бы обращённый внутрь, сказал мне больше, чем тысяча слов.

– Вам была назначена встреча, – бесстрастно сказал он, направляя на меня раструб станнера. – Вам следует на неё явиться.

Продолжение романа Игоря Решетова «Третье зло»

читайте в осеннем номере №46 «Огни над Бией» -2018