Журнальный мир

(Окончание. Начало см. в №7 2018 г.)

Нина Григорьевна Цюрупа была женой брата А.Д. Цюрупы Виктора Дмитриевича. 8 августа около 16 часов она явилась к уфимскому городскому голове Александру Иосифовичу Верниковскому, ближайшему сотруднику В.П. Гиневского. Жена А.И. Верниковского Софья Николаевна была родной сестрой Веры Николаевны Брюхановой, которую арестовали как контрзаложницу. Н.Г. Цюрупа сказала Верниковскому, что она могла бы выступить в роли посредника, если ей позволят выехать в Москву, где она лично изложит А.Д. Цюрупе условия Комуча по обмену заложниками. Верниковский отнесся к предложению Н.Г. Цюрупа весьма серьезно. Он заявил, что эта поездка «имеет большой смысл» и, может быть, действительно прекратит всякое взятие «заложников», но решать вопросы подобного рода он, Верниковский, не правомочен; для решения необходимо договориться с соответствующими организациями в Самаре и Уфе. Попросив Цюрупа подождать у него в кабинете и извинившись, что оставляет ее одну, Верниковский отправился переговорить с необходимыми инстанциями. Переговоры с властями продолжались около пяти часов, в течение которых городской голова несколько раз возвращался в свой кабинет и вновь уходил. Наконец в начале 10-го часа вечера Верниковский объявил Н.Г. Цюрупа, что ей разрешен выезд в Москву, но поедет она не одна: до Самары ее будет сопровождать врач М.М. Мизеров, член Общественного комитета по облегчению участи заложников.

9 августа Верниковский дважды приглашал Цюрупа к себе для уточнения тех или иных деталей ее миссии в Москву. 10 августа она получила за № 390 удостоверение для проезда через линию фронта Народной армии. 11 августа рано утром Н.Г. Цюрупа и М.М. Мизеров выехали на поезде в Самару. Комендант Самары без промедления отправил ее дальше. До линии фронта Н.Г. Цюрупа сопровождал специально для этого прикомандированный чешский офицер.

Линии фронта красных и Комуча разделяла простреливаемая неширокая полоса в 5-7 километров. Цюрупа пересекла этот отрезок на предоставленной для этого крестьянской телеге. На ближайшей занятой красными железнодорожной станции она пересела в небольшой паровозный состав, который, получив, очевидно, соответствующее распоряжение из Кремля, довез ее до Москвы. А.Д. Цюрупа немедленно сообщил В.И. Ленину о приезде Н.Г. Цюрупа и об ее переговорах с уфимскими властями об условиях обмена заложниками. Вскоре была получена радиограмма из Уфы, которая подтвердила готовность Комуча пойти на обмен. В тот же день Совнарком принял решение немедленно приступить к обмену.

Однако обмен опять не состоялся. 8 августа 1918 года против власти большевиков восстали рабочие Ижевского и Воткинского заводов. Восставшим удалось отбить атаки красных и перейти в наступление. Вскоре под угрозой оказалась советская власть и в Сарапуле.

В Москве понимали, что жизнь уфимских заложников в Сарапуле подвергается смертельной опасности. Связь с сарапульскими большевиками была крайне ненадежной: телеграммы, телефонограммы и радиограммы передавались с большим опозданием, а нередко не доходили до адресата вовсе. Между тем местные большевики, оказавшись в отчаянном положении, могли расправиться с заложниками в любой момент. Чтобы предотвратить это, 20 августа в Сарапульский совдеп была отправлена срочная телеграмма. В ней предписывалось ввиду обмена содержащихся в Сарапуле заложников на арестованных в Уфе большевиков принять меры к ограждению жизни уфимцев. Более того, не без основания опасаясь, что эта телеграмма может опоздать, Ленин поручает Свердлову лично связаться со штабом Пятой армии и продублировать по телефону содержание телеграммы. Свердлов по прямому проводу распорядился принять «строжайшие меры их [уфимских заложников] безопасности ввиду предполагающегося в ближайшее время обмена».

Вмешательство Ленина и Свердлова, возможно, спасло уфимских заложников от гибели. 24 августа началась спешная эвакуация советских учреждений из Сарапула. Часть заключенных из тюрьмы была освобождена, часть эвакуирована, остальные заключенные были расстреляны. В ночь с 24 на 25 августа 14 заложников-уфимцев, находившихся в тот момент в тюрьме, были увезены комиссарами Халпионовым и Севериным на пароходе «Бородино». После непродолжительных стоянок в Елабуге и у Вятских Полян заложники были доставлены в Вятку и помещены в тюрьму. Среди этих 14 заложников были: С.А. Алгазин, Ф.О. Белобородов, Н.Г. Бусов, А.А. Зеленцов, Н.В. Коншин, В.В. Кронголим, Ф.И. Колесов, В.А. Маркин, А.И. Маркин, В.И. Маркин, П.А. Нассонов, В.И. Порываев, М.М. Разумов и Н.Н. Шубин.

Восемь заложников (Г.А. Бусов, К.Б. Джелалов, А.М. Каминский, Ш.А. Манатов, И.А. Пантелеев, А.П. Успенский, С.П. Хитровская, А.С. Шабрин), переведенные в разное время на лечение в сарапульскую земскую больницу, при эвакуации большевиков были, вероятно, попросту забыты в спешке. 31 августа в Сарапул вступили повстанческие отряды ижевско-воткинских рабочих. В первых числах сентября заложники (за исключением Манатова и, возможно, Джелалова) вернулись в Уфу.

Тем временем судьбой и заложников, и контрзаложников заинтересовались правительства США, Великобритании и Международный Красный Крест. Сообщения об уфимских заложниках появились в mass media Запада. 28 августа исполняющий должность Генерального консула в США в Москве Пуль (Pool) после просьб наркома иностранных дел о помощи в обмене послал американскому вице-консулу в Самаро-Оренбургском округе Ховарду Д. Хадлею (Howard D. Hadley) запрос: «Действительно ли многие женщины и дети задерживаются в Уфе как заложники?» Хадлею поручалось узнать также об условиях содержания контрзаложников, так как кремлевские комиссары в своих нотах утверждали, что эти условия просто ужасны. По просьбе X. Хадлея М. Веденяпин выяснил через В.П. Гиневского количество, фамилии и условия содержания контрзаложников.

Официально Комуч заявлял, что в качестве контрзаложников было арестовано 12 женщин и 8 мужчин. Существует по меньшей мере два списка контрзаложников, которые несколько отличаются друг от друга. Возможно, это объясняется тем, что некоторые из перечисленных лиц по той или иной причине были освобождены. Ниже приводится список всех контрзаложников: №№ 1–17 упоминаются в обоих списках; №№ 18–20 – в списке В.П. Гиневского; №№ 21–23 – в списке М. Веденяпина.

1. Архангельская Мария Викторовна – сестра В.В. Архангельского, комиссара по эвакуации имущества из Уфы;

2. Архангельская Нина Дмитриевна – жена В.В. Архангельского;

3. Брюханова Вера Николаевна – жена Н.П. Брюханова, заместителя наркома по продовольствию;

4. Дудник Евгения – жена председателя Коллегии Губпродуправы Дудника;

5. Захаржевский Виктор – член судебно-следственной комиссии;

6. Кадомцев Николай Самуилович;

7. Кибанов – комиссар уфимской городской продовольственной управы;

8. Ильина Зиновия – инструктор Красной гвардии (БОНВ);

9. Левитский Евгений – комиссар Государственного губернского банка;

10. Михальский – комиссар Уфимской казенной палаты;

11. Михина Татьяна Николаевна – жена председателя ж.-д. комитета, левого эсера Д. Михина;

12. Савченко Дионис Александрович – делопроизводитель Уфимской городской управы;

13. Холкин Александр Павлович – член комиссии губ. рев. трибунала;

14. Цюрупа Мария Петровна – жена А.Д. Цюрупы, народного комиссара по продовольствию;

15. Чаплыгин Борис – зам. председателя губ. рев. трибунала;

16. Эльцина Софья Михайловна – сестра Б.М. Эльцина;

17. Юрьева Любовь Федоровна – жена А.А. Юрьева, комиссара труда;

18. Брегетов – левый эсер; комиссар в губ. коллегии;

19. Волкова Мария Николаевна;

20. Зведер Ева – инструктор Красной гвардии (БОНВ);

21. Муравьева Елена Петровна – жена бывшего командующего Восточным фронтом красных М. Муравьева;

22. Эльцина-Гохберг Мария Михайловна – меньшевичка, сестра Б.М. Эльцина;

23. Петрова Мария – жена комиссара по военным делам.

Среди контрзаложников некоторое время числился двадцатилетний Виктор Дмитриевич Михин, сын Д. Михина. Этот факт позволил большевикам утверждать, что арестованы не только жены, но и дети большевистских комиссаров. В удостоверении, выданном на имя Н.Г. Цюрупа подполковником Б.А. Солодовниковым, среди заложников упоминаются также «секретарь Ленина Пориш С.С. […], комиссар почты Яковлев […], секретарь Народной охраны Садченко […]».

Выше уже говорилось об условиях содержания уфимских заложников в сарапульской тюрьме. Каковы были условия содержания в заключении контрзаложников?

Мужчины содержались в губернской тюрьме. О том, что представляло собой это заведение в период власти Комуча, рассказал в своих мемуарах А. Зеленецкий, возглавлявший в мае – июне 1918 года информационный отдел Уфгубпродколлегии. После вступления в Уфу чехословаков он выступил с противочехословацкой речью на собрании служащих губпродколлегии, за что и был 8 июля арестован и препровожден в тюрьму. Зеленецкий пишет:

«Приведя в тюрьму, нас поместили сперва в общую камеру, а на следующий день рассадили по камерам “1-го одиночного корпуса” – небольшого кирпичного домика между большими корпусами. Эта “1-я одиночка” была предназначена исключительно для политических заключенных […]. Первое, что поразило меня в тюрьме, – это то, что средний и низший состав администрации Уфимской тюрьмы остался почти без изменений, несмотря на происшедшую смену власти в городе […]. Большинство младших и старших надзирателей продолжали служить в этой тюрьме еще с дореволюционного времени, автоматически выполняя все полагающиеся процедуры над заключенными – независимо от изменений политического состава последних […]. Вследствие изолированности тюрьмы от внешнего мира, ее внутренняя жизнь продолжала течь по привычному руслу, и ни одна из сменившихся властей еще не успела заняться внутренним распорядком тюрьмы, рассчитывая на профессиональные навыки “специалистов” этого дела и на тюремное “обычное право” […]. С заключенными не церемонились. В то время как заключенным под угрозой отобрания тюфяка или наказания карцером запрещались в ночное время всякие разговоры […], сами надзиратели и заходившие к ним караульные позволяли себе среди ночи громко разговаривать в коридоре, хлопать дверями, хохотать, стучать и вообще всячески шуметь […]. Жилось нам в тюрьме неплохо – в смысле как материальных условий, так и обращения администрации с нами […]. Передачи извне допускались свободно, и моя жена ухитрилась даже посылать мне записочки […]. Считаю не лишним отметить, что за месяц своего сидения в Уфимской тюрьме […] я не слышал ни об одном случае избиения заключенных […]».

Валентин Батурин, секретарь военного отдела Белебеевского Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов, был арестован еще в июле 1918 года. Накануне занятия Самары Красной армией в начале октября 1918 года он с группой других заключенных был переведен из Белебея в Уфимскую тюрьму, где его поместили в камеру, в которой содержалась часть контрзаложников. В. Батурин вспоминал: «В Уфимской тюрьме условия были сравнительно сносные […]. Камера № 6 считалась в тюрьме самой “аристократической”, в ней преобладала интеллигенция. Здесь уже находилось до 20 человек арестованных, среди них Кадомцев Николай, Чаплыгин […] и др. Эта камера пользовалась преимуществом у тюремной администрации и некоторыми поблажками со стороны надзирателей и исключениями. Арестованным этой камеры разрешалось ходить по двору до церкви и хлебопекарни, а не по кругу, как арестованным других камер […]. Ужин дают рано – около 4 часов дня, а вскоре производится и поверка. Выстраиваемся по два – по военному».

Контрзаложницы-женщины были размещены в арестном доме, где условия содержания были лучше тюремных. Вот, например, два прошения контрзаложниц, которые по распоряжению В.П. Гиневского были немедленно удовлетворены:

1) «Прошение от заложниц В. Брюхановой, М. Архангельской и С. Эльциной. Ввиду того, что за последнее время наши нервы совершенно расшатались, мы просим Вас разрешить нам пригласить сюда врача-психиатра г. Ванновского.

1918 года 28 сентября».

2) «От заложницы Софьи Михайловны Эльциной. Ввиду того, что у меня нет теплого пальто (все мои вещи находятся в Самаре), разрешите мне пойти купить пальто.

2/15 октября 1918 года».

Так как все контрзаложники – и мужчины, и женщины – считались политическими заключенными, то условия их содержания были тождественны условиям, установленным царским правительством для политических арестантов: то есть они имели право пользоваться своей одеждой, бельем, регулярно получать из дома пищу, имели «улучшенный стол» (то есть рацион питания отличался от норм для уголовников). Контрзаложники вели свободную переписку, им разрешались продолжительные и частые свидания с родными и друзьями, они могли выписывать себе, помимо доставляемых бесплатно «Уфимской жизни» и «Отечественных ведомостей», другие газеты и книги и т. д.

Когда в начале сентября из Сарапула в Уфу возвратились семеро заложников, они рассказали о тех испытаниях, через которые им пришлось пройти. Эти рассказы сильно обеспокоили уфимские и самарские власти. 12 сентября М. Веденяпин через Х.Д. Хадлея обратился к Пулю: «Имеем честь просить Вас […] не отказать принять на себя труд известить Совет Народных Комиссаров, что получение сведений о плохом содержании […] заложников [может] вынудить и власть Комитета Учредительного Собрания применить соответствующие, вопреки его желанию, репрессии и в отношении большевистских заложников».

13 сентября вице-консулы США и Великобритании в Самаре от имени своих правительств обратились к Комучу с призывом «проявить одностороннее благородство и освободить […] женщин, чтобы положить предел таким приемам [как взятие заложников]». На этот призыв ответил М. Веденяпин: освобождать контрзаложников в одностороннем порядке Комуч не намерен, так как «1) это единственное средство сохранения жизни лицам, заключенным Советской властью в качестве заложников; 2) среди задержанных в Уфе женщин имеются лица, принимавшие деятельное участие и активно поддерживавшие Советскую власть; 3) освободим, если Американское Генеральное Консульство в Москве гарантирует жизнь уфимских заложников; 4) сожалеем, что вынуждены прибегнуть к заложникам».

12 сентября в Самару из Москвы приехала Международная комиссия Красного Креста в составе: Джон Кетчпул (John Catchpool), представитель консулов нейтральных государств; А.Ф. Клафтон (известный кадетский деятель), Н.А. Бородин и А.А. Щербаков. Вместе с этой комиссией в Самару приехала и Нина Цюрупа, о чем она телеграфировала в Уфу В.П. Гиневскому. 17 сентября комиссия прибыла в Уфу. Сразу по прибытии членам комиссии были выписаны удостоверения «на право свидания в любое время с находящимися в Уфимском арестном доме в качестве заложников лицами». Такое же удостоверение было выписано 21 сентября и Н.Г. Цюрупа.

12 сентября контрзаложники распоряжением Комуча были переданы в ведение Губернского уполномоченного В.П. Гиневского. Поэтому вести переговоры об обмене заложников комиссия Красного Креста должна была с ним. Переговоры велись 18 сентября в присутствии М. Веденяпина. Правда, сразу же выяснилось, что делегация приехала по поручению консулов нейтральных государств и поэтому никаких полномочий от Кремля она не имела. Несмотря на это, Управляющим ведомством иностранных дел Комуча, уфимским губернским уполномоченным и членами Международной комиссии Красного Креста был подписан совместный протокол. Этот протокол обязывал местные власти «освободить из под стражи взятых в качестве заложников (женщин) […] с отдачей их под гласный надзор милиции с тем, чтобы комиссия Международного Красного Креста выдала соответствующее обязательство настоять перед Советской властью на немедленном освобождении задержанных в качестве заложниц (в Москве и Петрограде) Керенской (с сыновьями 10 и 14 лет), Рудневой и других женщин, равным образом и тех лиц, кои были увезены из Уфы и других городов Уфимской губернии незадолго перед падением Советской власти, и на обмене их впоследствии на лиц, задержанных в Уфе по распоряжению уфимского губернского уполномоченного». Порядок и способ обмена было решено «выработать на следующем заседании Комиссии и представителям власти». Но следующее заседание не состоялось.

Делегация Красного Креста в тот же день информировала Москву о подписанном протоколе; О.Л. Керенская с детьми Глебом и Олегом были освобождены. 19 сентября В.П. Гиневский уже подписал приказ об освобождении контрзаложниц, когда позвонил М. Веденяпин и передал распоряжение В.К. Вольского – председателя Комуча – приостановить освобождение. Вскоре Гиневский получил и письменный приказ Вольского «задержанных в качестве заложников Цюрупа и др. оставить под стражей впредь до особого распоряжения». При этом Вольский считал, что условия освобождения заложников остаются неизменными: освобождение заложников с той и другой стороны должно произойти одновременно на нейтральной территории, куда эти заложники будут доставлены. Когда члены комиссии Международного Красного Креста узнали о распоряжении В.К. Вольского, они посчитали себя обманутыми и оскорбленными и покинули Уфу, заявив: «Мы снимаем с себя ответственность».

Содержавшиеся в Уфимском арестном доме В. Брюханова, Н Архангельская, М. Архангельская, М. Цюрупа, Т. Михина, Л. Юрьева и С. Эльцина обратились 21 сентября к В.П. Гиневскому со следующим заявлением:

«Получив известие о несогласии Комитета членов Учредительного собрания на наше освобождение из-под ареста до получения радио из Москвы, мы, заложники, требуем немедленного нашего освобождения под расписку о невыезде до получения таковой. Свое требование мотивируем тем, что почти все мы обременены семьей, некоторые из наших детей больны и брошены на произвол. Если же наши требования исполнены не будут, мы отказываемся от прогулок и свиданий, объявляем голодовку с воскресенья 9/22 сентября с. г.».

Так как со своим заявлением контрзаложницы выступили в субботу, текст его был передан В.П. Гиневскому только в понедельник. Однако в воскресенье голодовка все же началась. Почти все газеты Уфы сообщили о ней. В.П. Гиневский, будучи демократом и социалистом, помнил о голодовках заключенных в дореволюционное время и не хотел, чтобы его ставили в один ряд с «царскими палачами». Он решает пойти на компромисс. 23 сентября Гиневский переправляет в Самару заявление контрзаложниц и настаивает на их временном освобождении «с отдачей под гласный надзор милиции без права выезда за пределы города Уфы». Видимо, его обращение было удовлетворено.

26 сентября Гиневский отдал распоряжение смотрителю Уфимского арестного дома об освобождении на недельный срок М. Цюрупа, Л. Юрьевой и Т. Михиной «для устройства домашних дел, отобрав у них подписку […] о том, что во время нахождения на свободе они состоят под гласным надзором милиции и в силу этого обязаны ежедневно в назначенный начальником милиции час являться в Управление милиции на проверку. Вместе с тем при освобождении названных лиц отберите от остальных содержащихся в арестном доме заложниц подписку, общую для всех, коей они ручались бы в том, что Цюрупа, Юрьева и Михина никуда из Уфы не отлучатся и по окончании срока, на который они освобождены, своевременно явятся в арестный дом. Дача таких подписок является необходимым условием освобождения названных заложниц». В этот же день, согласившись с условиями Гиневского, Цюрупа, Юрьева и Михина были освобождены. Через неделю они вернулись в арестный дом.

30 сентября прошло собрание уфимской организации партии эсеров. В.П. Гиневский выступил на собрании с сообщением о своей деятельности в должности главы исполнительной власти Уфимской губернии, в том числе он рассказал о переговорах с комиссией Международного Красного Креста и об освобождении заложниц на недельный срок. Распоряжение Гиневского о Цюрупа, Юрьевой и Михиной вызвало резкое осуждение со стороны А.П. Успенского (эсера, бывшего уфимского заложника, вернувшегося из Сарапула) и еще ряда выступавших. Гиневский твердо отстаивал правильность своего решения. Он заявил: «Организация должна одобрить мои действия». Собрание эсеров постановило 19 голосами действия Гиневского одобрить, против – 3, воздержалось 8 человек.

В конце сентября по радио в Москву из Уфы были сообщены уточненные условия обмена заложников и контрзаложников, но до конца октября эта радиограмма так Кремлем получена не была.

2 октября в Москву по собственной инициативе отправился уфимец Петр Егорович Померанцев «для переговоров с представителями советской власти по вопросу об обмене заложниками». П.Е. Померанцев вез с собой копию радиограммы с условиями обмена. Однако при переходе через линию фронта эта копия была у него отобрана и затем кем-то затеряна. В Москве Померанцев встретился с Цюрупой и сообщил ему по памяти содержание радиограммы. Помимо непосредственно заложников-уфимцев, Совнаркому предлагалось освободить также заложников из Бирска и Мензелинска, 66 чехословаков, задержанных в Уфе и вывезенных в Сарапул, и ряда общественных деятелей из Москвы, Саратова и других городов. Такое предложение расширенного обмена поставило Совнарком в трудное положение. Цюрупа сказал Померанцеву, что это «ставит перед нами вопрос совершенно в новой плоскости, положительное разрешение которого является практически неосуществимым». В то же время Цюрупа сказал, что Москва по-прежнему готова к переговорам. Более того, Советом Народных Комиссаров решено произвести обмен заложников, вывезенных из Уфы.

10 октября председателю Вятского губисполкома была направлена следующая телеграмма:

«В связи с переговорами об обмене немедленно вышлите (в) Москву (в) распоряжение ЦИК (под) надежной охраной всех заложников, вывезенных из Уфы (и) заключенных (в) вятской тюрьме. Примите все меры их безопасности (в) пути […]. За их безопасность и неприкосновенность возлагаю личную ответственность (на) начальника конвоя. Исполнение телеграфируйте. Председатель ВЦИК Свердлов».

В течение октября из Москвы в Уфу отправлялись радиограммы, которые, однако, в Уфе получены не были. Четверо из привезенных в Москву заложников (Алгазин, Зеленцов, Коншин и Шубин), как люди преклонного возраста, в 20-х числах октября были освобождены. Померанцеву было позволено встретиться не только с этими заложниками, но и с восемью другими, содержавшимися в заключении. В Уфу Померанцев отвез письма заложников.

Возможно, именно Померанцев был тем «нарочным», который должен был по поручению Цюрупы разыскать в Уфе «красного князя» В.А. Кугушева, чтобы тот любой ценой немедленно выехал в Москву по поводу обмена заложниками для получения инструкций и мандата от Советского правительства. Кугушев перешел линию фронта, в середине ноября прибыл в Москву и сразу же принял предложение Ленина и Цюрупы «стать посредником в переговорах по обмену».

Сразу по возвращении Померанцева в Уфу в газетах было опубликовано письмо одного из заложников Н. Шубина от 2 ноября: «Наша группа уфимцев-заложников состоит из 12 человек, из которых четверо освобождены […]; все они обязаны подпиской о невыезде из Москвы […]. Остальные 8 человек: Ф.О. Белобородов, Н.Г. Бусов, В.В. Кронголим, трое Маркиных, П.А. Насонов и В.И. Порываев – они находятся в арестном доме, но продовольствие им улучшено, и им выданы белье и подушки. Вышеназванные лица все здоровы, хотя, конечно, немного похудели, а старички больше прежнего поседели, да и не мудрено – время идет, но в настоящее время, когда посылается письмо, все здоровы. У Зеленцова, как и прежде, слабое сердце, у Бусова малокровие и головокружение, но это было и раньше, у Кронголима болезнь печени». Ф.И. Колесов был освобожден раньше. О судьбе М.М. Разумова ничего выяснить не удалось.

В сентябре 1918 года были освобождены и некоторые контрзаложники:

3 сентября – освобождена по ходатайству уфимской организации меньшевиков Мария Гохберг-Эльцина;

14 октября – освобожден комиссар Госбанка Евгений Левитский;

16 октября – освобожден Николай Кадомцев;

17 октября – по ходатайству рабочих-железнодорожников, а также в связи с болезнью освобождена Татьяна Михина, ее сын Виктор Михин был освобожден еще раньше.

8 ноября Совет Управляющих ведомствами Комуча постановил освободить всех заложниц «в связи с полученной радиотелеграммой об освобождении в Советской России некоторых заложников, взятых с территории освобожденной от большевиков»; «требовать от Советской власти освобождения остальных заложников».

В ночь на 18 ноября 1918 года в Омске произошел военный переворот. Власть Всероссийской (Уфимской) Директории была свергнута, Верховным правителем России был провозглашен А.В. Колчак. Вскоре Уфа осталась одним из немногих «островов» демократии на огромных пространствах бывшей Российской империи. Московские большевики прекрасно понимали, что нужно спешить с обменом заложников: с Колчаком даже просто вести переговоры об этом было вряд ли возможно.

28 ноября Кугушев с мандатом делегата Международной комиссии Красного Креста отправился в Уфу. Накануне Кремлем была отправлена следующая телеграмма: «Симбирск. Штабу Пятой армии. Завтра выезжает (в) Симбирск Кугушев, уполномоченный Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета для обмена заложников с Уфой». Далее в телеграмме предлагалось оказать ему всяческое содействие, выдать надлежащие документы для беспрепятственного переезда через фронт совместно с сопровождающим его бывшим заложником Н.А. Шубиным.

В тот же день Кугушев по поручению Ленина отправляет в Уфу радиограмму, которая была передана открытым текстом радиостанциями Москвы и других городов: «Радиотелеграмма. Уфа. Комитету Учредительного Собрания. Находившиеся в Вятской тюрьме шестнадцать заложников из Бирска и Мензелинска все освобождены (это была ложь; бирские заложники были освобождены не ранее последних чисел января 1919 года. – А.Е.). Также освобождены заложники, вывезенные из Уфы и находившиеся в Москве […]. Завтра, 29 ноября, выезжаю вместе с Шубиным, настоятельно прошу немедленно освободить всех находящихся в Уфе под арестом уфимских заложниц и предоставить им, если они пожелают, полную возможность отъезда из Уфы. Делегат Международной комиссии Красного Креста Кугушев».

В лютый мороз Кугушев и Шубин перешли линию фронта. 30 ноября или 1 декабря они прибыли в Уфу. После непродолжительных переговоров с Советом управляющих ведомствами все контрзаложники были освобождены в самый последний момент. В ночь со 2 на 3 декабря Совет управляющих ведомствами был разогнан специально прибывшим из Омска в Уфу особым отрядом колчаковцев. Этот отряд арестовал многих деятелей Комуча, членов социалистических партий, находившихся в тот момент в городе. Так в Уфе была первый раз установлена власть Колчака. Начались репрессии, однако освобожденным контрзаложникам удалось избежать нового ареста. После того, как в ночь с 30 на 31 декабря 1918 года Уфа была занята Красной армией, Цюрупа, Брюханова и другие женщины получили возможность вернуться к своим мужьям.

В январе-феврале 1919 года все бывшие уфимские заложники (возможно, за исключением М.М. Разумова) получили возможность вернуться из Москвы в Уфу. Но в городе по-прежнему не знали о судьбе девяти заложников, исчезнувших во время «инцидента» на барже № 4. Жены, родные и друзья этих заложников верили в их спасение, в то, что они живы. Такую надежду давали различные слухи: говорилось о пребывании заложников в концентрационных лагерях, их видели в Кронштадте и под Самарой. Наконец от разных людей, «заслуживающих доверия», стало «известно», что якобы в августе 1918 года в Смольном официально докладывалось, видимо, Петроградской ЧК о том, что в Петроград доставлены восемь уфимских заложников. Своего рода надежду давали и «мрачные» сообщения большевистских комиссаров, которые уверяли, что девять этих заложников были убиты, но никто не мог сказать точно, как именно это произошло: одни говорили об убийстве заложников на барже, другие считали, что их для казни увезли на берег, третьи утверждали, что заложники были расстреляны в Сарапуле. Разноречивость всех этих показаний и отсутствие документальных свидетельств давали родным и друзьям надежду, что все эти «мрачные сообщения» – вымысел.

Поэтому, когда весной 1919 года в Уфе на короткое время установилась власть Колчака, в первом номере возобновленной «Уфимской жизни» появилось объявление: «Продолжая верить в то, что мужья наши живы, что не было совершенно бессмысленного и ничем не оправдываемого убийства заложников […], мы, жены этих заложников, умоляем всех лиц, возвращающихся из “советской” России в Уфу и знающих что-либо об участи и местопребывании уфимцев: Ница, Толстого, Полидорова, Тарновского, Форстмана, Ауэрбаха, Редера и Маковецкого, – сообщать все имеющиеся у них сведения – письменно или лично – в редакцию газеты “Уфимская жизнь” […]. Жены заложников: Толстая, Ауэрбах, Форстман и Ница. Апрель 1919 года».

Но никаких откликов на объявление, судя по всему, не было.

После окончательного утверждения советской власти в Уфе в июне 1919 года жена П.П. Толстого Екатерина Александровна Толстая решает обратиться лично к В.И. Ленину, который в свой приезд в Уфу летом 1900 года встречался с Толстым (Н.К. Крупская в разговоре с А. Зеленецким вспоминала «гуманное отношение к ссыльным со стороны известного земца-кадета Толстого, который будучи земским деятелем, помог многим из ссыльных устроиться на службе в земстве (по статистике, страховому делу, агрономии и т. д.) […]. Владимир Ильич и я были очень огорчены, узнав о самочинном расстреле Толстого летом 1918 года на Каме конвоем […]).

В июне 1919 года В.И. Ленин получил письмо:

«Владимир Ильич!

Вам пишет гражданка города Уфы – Екатерина Александровна Толстая. Цель моего письма – желание получить сведения о муже моем – заложнике Петре Петровиче Толстом.

Когда-то Вы, Владимир Ильич, вместе с ним учились в Симбирской гимназии, хотя Петр Толстой был моложе вас классом, но брат мужа Владимир Петрович Толстой – Ваш одноклассник. Он рассказывал нам много страничек из Вашей школьной жизни […]. Узнали мы, что Вы были первым учеником […] и, несмотря на это, были любимы классом. Не считали Вас сухарем: Вы всегда охотно делились своими знаниями с товарищами – мальчуганами и т. д. Но […] прошло детство и юность. Далеко Симбирск, Волга, цветущие вишневые и яблоневые сады и беззаботные времена…

17-го июня (ст.ст.) 1918 года […] мужа моего увезли из Уфы в качестве заложника, […] с тех пор я не имею никаких точных сведений о Петре Петровиче […].

…Не буду говорить Вам о том мучительном, тяжелом моральном состоянии, в котором я и мои дети (мальчики 7 и 5 лет), а также и семьи остальных товарищей мужа живем этот год! Сейчас я пишу Вам, Владимир Ильич, в надежде через Вас получить весточку о моем муже и его товарищах […]. Вам, конечно, удастся получить исчерпывающие сведения о судьбе Петра Петровича Толстого и его товарищей-заложников. Дайте, пожалуйста, возможность мужу и остальным уфимцам написать нам – женам – хотя бы по строчке. Я все надеюсь на то, что все они живы! […]. Мне верится, что это письмо дойдет до Вас, Владимир Ильич. Вспомните тогда Симбирск, гимназию, коллегу – Толстого, аромат симбирских садов, вольный воздух Волги и дайте возможность семье Толстого и его товарищам вздохнуть полной грудью и стряхнуть с души тяжелое бремя томительного неведения! Думаю, что не надо говорить Вам о том, как тепло поблагодарим Вас все мы, получив весточку от дорогих нам людей! А, может быть… может быть, благодаря Вам, Владимир Ильич, нас ждет еще большее счастье – свидание с ними!..

Екатерина Толстая».

…Из «Биографической хроники» В.И. Ленина:

«Первая половина июня 1919 года.

Ленин читает письмо Е.А. Толстой из Уфы с просьбой сообщить сведения о ее муже […]; после наведения справок делает на письме пометку: “в архив”».