Журнальный мир

Эта улица, город — как в призрачном сне,

Это будет, а может быть, все это было:

В смутный миг все так явственно вдруг проступило —

Это солнце в туманной всплыло пелене.

Поль Верлен «Калейдоскоп» (пер. А. Ревича)

Горка

— На горку гулять не ходи! — говорила мама, напутствуя его перед прогулками во дворе.

Громадные возвышения из глины, достигающие местами высоты третьего этажа и называемые всеми горкой, были наворочены и оставлены кем-то за их жилым комплексом на долгие годы как неотъемлемая составляющая, великодушно презентованная жителям в виде сопутствующего природного ландшафта, выполненного в модернистском стиле.

Неподражаемо изрытая поверхность горки с многочисленными оригинальными ухабами и колдобинами дополнялась полузасыпанными развалинами бывшего свинарника, кучей железобетонных плит и небольшим прудом, в котором водились циклопы, отлавливаемые (самодельными сачками из капроновой ткани) любителями аквариумных рыбок, вездесущие лягушки с головастиками, водомерки, жуки-плавунцы и загадочные тритоны.

Позарастав полынью и другой обыкновенной растительностью, горка вольготно раскинулась на обширном пространстве, вызывая неиссякаемый живой интерес у близживущей детворы и тревожные опасения у их родителей. С одной стороны она упиралась своим обрывом в забор художественной школы, приткнувшейся к улице Вавилова, с другой — переходила в дугообразный склон, срезанный по улице Кржижановского поворотным кругом трамвая № 26; а с двух оставшихся сторон ограничивалась прилежащим к Ломоносовскому отрезком Нахимовского проспекта (во времена излагаемых событий называемого 7-й Черемушкинской улицей, а позже — улицей Красикова) и упомянутым жилым комплексом, что состоял из четырех одинаковых блочных пятиэтажек, уцелевших и по сей день.

Располагаясь почти П-образно и примыкая к улице Ивана Бабушкина (с прежним названием 2-я Черемушкинская улица) торцами двух противоположных друг другу домов, один из которых исхитрился также прилепиться своим боком к улице Кржижановского, они смогли вместить в свой двор еще и двойной детский сад с двумя зданиями и раздельными территориями; в ближний к дому № 20 — малыша водили до школы, наверное, около года.

Барак

В Черемушки их семья попала в самом конце 50-х годов прошлого столетия, когда мальчишке было лет пять, будучи расселенной вместе с другими жителями из деревянного барака (находившегося по адресу: Чапаевский переулок, д. 10, корп. 3) в районе Сокола, где он родился (а сейчас там стоит дом № 4, отнесенный к улице Луиджи Лонго — бывшей 1-й Песчаной улице). Тот барак приютил в тяжелое время его бабушку со своим сыном — отцом малыша — из сгоревшего в войну двухэтажного деревянного дома на Красноармейской улице, в котором им довелось жить до этого бедствия.

Воспоминаний о бараке у ребенка сохранилось совсем немного. Запомнилось, что в комнате, где ютилась семья из четырех человек, имелась высокая кирпичная печка, топившаяся дровами. За окном, на улице, стоял маленький, пристроенный к бараку семейный сарайчик. В нем хранились дрова, еще что-то и мотоцикл М-72 с коляской (приобретенный где-то его отцом), на котором они ездили в летнюю пору за город купаться, в лес за грибами, в отпуска, а также в праздники Ноября и Мая в Ленинград к родственникам мамы, пережившим с ней блокаду.

Из города на Неве отец мальчика привез его маму в Москву после своей долгой, затянувшейся лет на семь, службы на флоте, которая началась для юного добровольца в 1944 году в Киевской учебке связи и затем продолжилась на Дунайской флотилии. После победы матроса перебросили на Балтийский флот, где его морская служба продолжилась еще пятью годами срочного призыва.

Через весь барак проходил нескончаемый коридор, деля его на две половины с длинными рядами одинаковых дверей, за которыми ютились с семьями другие жители сего пристанища, заброшенные сюда по воле своих судеб. Посредине постройки в большой комнате размещалась общая кухня, где готовили хозяйки этих семей. Удобства располагались на дворе, в дощатой будке с традиционной выгребной ямой, а мыться ходили в баню, находившуюся, кажется, на Песчаной улице, ближе к станции метро, неподалеку от Всехсвятской церкви.

Отец мальчишки рассказывал, что в самом начале их пребывания в бараке, недалеко от него оставались развалины еще какой-то церковной постройки, в подземельях которой ребята, лазая, отыскали старинную маленькую пушку и ухитрились даже несколько раз выстрелить из нее булыжниками… Также упоминал, что бабушкин брат дядя Леша, захаживая со своей семьей к ним в гости, любил частенько в летнее время отдохнуть в окрестностях их жилья, выбираясь на лоно природы этой окраинной — в то время — зеленой зоны Москвы.

Коммунальная квартира

Новый дом в Черемушках, помимо жителей их барака, принял еще и обитателей соседнего близнеца, стоявшего рядом. Так сложилось, что в коммунальную трехкомнатную квартиру вместе с семьей мальчишки попали люди, ранее незнакомые друг с другом: пожилая супружеская пара заняла маленькую среднюю комнату, а в дальней комнате разместилась молодая семья приезжих с двумя детьми, расселенная как раз из соседнего барака; куда они, в свою очередь, если верно запомнилось из рассказов, были определены после демобилизации главы этого семейства, неисповедимыми путями Господними заброшенного из далекой Запорожской глубинки в Москву по призыву на срочную службу (в пожарную часть у метро «Сокол») и затем оставленного работать на стройках гостеприимной столицы. Двадцатиметровая комната на четверых, с балконом, расположенная первой после входа в квартиру, досталась бабушке мальчика как ответственной квартиросъемщице.

Пожилые соседи были людьми тихими и простыми. Она — невысокая, сухощавая женщина — работала где-то при больнице нянечкой, а ее супруг — мужчина со спокойным и добрым нравом, тоже небольшого роста, но крепкого, кряжистого телосложения, был каменщиком. Жена, как хозяйка, контактировала на общей кухне с соседями. А он, приходя с работы, почти не выходил из комнаты, ведя замкнутый образ жизни и стараясь ни с кем не общаться. По бытовавшему негласному мнению, прежде каменщику довелось побывать в местах заключения, что, по всей видимости, наложило свой отпечаток на его характер и поведение. Мужчина тихо выпивал по вечерам свои положенные граммы успокоительного напитка и мирно смотрел телевизор.

К этой соседской пожилой чете в дни зимних каникул откуда-то с периферии приезжала погостить, а заодно и побывать на столичных праздничных елках, девочка — родственница, вместе с которой герой рассказа, будучи ее ровесником, часто смотрел детские новогодние фильмы-сказки по телевизору, обсуждал прочитанные книги, играл в морской бой; а также иногда демонстрировал игру на своем ослепительно-беломраморном аккордеоне Weltmeister, недолгое обучение по классу которого он проходил в тот период по настоянию родителей, посещая в течение двух-трех лет преподавателя из училища, дающего платные уроки в «красном уголке» их дома.

Кухонный тореадор

Сосед из дальней комнаты по имени Дмитрий — уроженец южных степей, в подпитии завсегда называвший себя запорожским казаком, а окружающими чаще именуемый просто Митько, — не давал им скучать на протяжении всех девяти лет жизни в этой квартире. Работая вместе с супругой малярами на стройках, они были людьми совсем простыми, особенно не отягощенными ни образованием, ни воспитанием…

Находясь в трезвом состоянии, сосед выглядел обыкновенным, заурядным человеком из малороссийской глубинки. Но приняв спиртного, он вдруг чертовски преображался, превращаясь в скандального, в то же время трусливого, хитрого и мстительного дебошира, задирающего окружающих по любому поводу, а зачастую и вовсе без него. Его скандальные выступления неизменно сопровождались матерщиной, прущей из него грязными потоками безо всякой оглядки на присутствие детей. Неоднократные отбывания пятнадцати суток за очередное хулиганство на какой-то период приостанавливали пьяные выходки маляра, но через некоторое время все опять повторялось, неизменно сходя ему с рук и не приводя к более серьезному наказанию: наверное, по причине наличия двух малолетних детей (или кума-участкового)…

В то время задержанных на пятнадцать суток остригали наголо, так что сквернослов частенько носил кепку, стесняясь своей «прически Фантомаса» (оригинально названной так в книге «Тайна золотого обоза» Н. Леонова и А. Макеева), однозначно указующей всем на его недавнее пребывание за решеткой. Теперь же полное отсутствие растительности на голове считается среди определенной части молодежи и некоторых представителей «прителевизионной» братии чем-то супермодным, а в отдельных криминальных кругах и смыкающихся с ними охранно-телохранительных службах чрезвычайно крутым и престижным (о, нравы!).

В памяти мальчишки сохранился эпизод, как однажды его отец, скрутив, связал разбушевавшегося пьяного соседа бельевой веревкой, сопроводив при этом момент затягивания пут морским узлом своей привычной матросской присказкой: «Порядок на Балтике!»… Тот, притворно и смешно поскуливая, долго лежал на полу у себя в комнате согнутым кренделем со связанными руками, притянутыми к спутанным ногам, дожидаясь прибытия милицейского наряда на мотоцикле с коляской, в которой, как правило, увозили забияку в отделение…

Или как-то летним вечером Митько повздорил спьяну в дворовой беседке с приятелями — партнерами по игре в домино. Придя домой, он от злости начал швырять сверху, из окна (общей) кухни, клубни картошки в жестяную крышу беседки, мстя обидчикам за проигрыш оглушительным грохотом, раздающимся при каждом удачном попадании. Те вызвали милицию и по ее прибытии объяснили, что бросал какой-то мужик из такого-то окна, но в темноте было затруднительно разобрать конкретную личность злоумышленника; к тому же он все время норовил прятаться, лишь немного высовывая голову из-за подоконника, чтобы со сладостным злорадством подглядеть результат и произведенное бомбардировкой впечатление. А у игроков не хватило, наверное, тогда элементарной смекалки, чтобы сопоставить место совершения бросков с местом проживания своего обиженного дружка…

Милицейский наряд, войдя в квартиру, проверил ее обитателей мужского пола: Влас тогда отсутствовал, Митько — успев раздеться и прыгнуть в кровать — притворился спящим мертвецким сном, а отец мальчика, ничегошеньки не подозревая, мирно смотрел с семьей телевизор. Недолго думая, стражи порядка взяли его под белы рученьки и направились к двери.

Если бы не шум, поднятый мамой и бабушкой мальчишки, которые с большим трудом сумели отстоять главу семейства, пришлось бы уже его папе прокатиться на казенном мотоцикле, и неизвестно, чем эта поездка могла бы закончиться… А через несколько месяцев, во время своего очередного дебоша, сосед, не удержавшись в запале пьяного откровения, признался, что это он тогда подставил отца с картошкой…

Более безобидное развлечение, под стать его задиристой, завистливой натуре и озорному настроению, маляр временами устраивал с их автомобилем «Москвич-401», приобретенным главой семейства у кого-то с рук вскоре после переезда в Черемушки взамен проданного мотоцикла.

Автомобиль — в котором, кстати, их как-то раз угораздило перевернуться от заноса на скользком ноябрьском шоссе при возвращении из Ленинграда от родственников, после чего пришлось длительно восстанавливать железного бедолагу всей семьей с помощью тех же родных — ленинградцев — стоял под окном, в промежутке между торцами пятиэтажек.

Будучи специалистом в электротехнике и радиоэлектронике, его отец сам собрал устройство сигнализации для их железного друга. С детства имея тягу к этому роду деятельности, он работал в электроцехе, а после окончания вечернего отделения МАИ — в лаборатории завода имени Ильюшина и ее филиальном отделении в Летном доводочном комплексе (ЛДК) города Жуковского.

Надо упомянуть, что автомобилей в то время у населения было, как говорится, «раз, два и обчелся». На весь их двор имелись лишь пара-тройка машин и несколько мотоциклов: разве же можно представить такое сегодня в современных дворах и на улицах, сплошь заставленных различным автотранспортом?!

Тогда царил дефицит всего автомеханического, включая и автомобильные колеса, которые повсеместно воровали, снимая с машин на стоянках. Никаких сигнализаций в продаже не было, — вот народ и исхитрялся сам что-то придумывать, включая, конечно, и традиционные болты с секретными головками самых разных конфигураций.

Принцип устройства самодельной отцовской сигнализации заключался в замыкании электрической цепи посредством соприкосновения металлического стержня с внутренними стенками токопроводящего (установленного на полу в укромном месте салона) полого цилиндра, в котором он был подвешен по центру продольной оси строго вертикально. Когда машина стояла горизонтально, стержень не дотрагивался до стенок цилиндра, но стоило ее толкнуть или наклонить, — например, поддомкратив одну из сторон для снятия колеса, — как стержень замыкал цепь, прикасаясь к стенке цилиндра, изменившего свое вертикальное положение. В результате сигнал передавался на специальное радиоприемное устройство, установленное в комнате, после чего срабатывала сигнальная пищалка.

Каким-то образом беспокойный сосед узнал, что у них имеется такое устройство, и под соответствующее настроение периодически толкал машину и ехидно наблюдал, поджидая, когда ее взволнованный владелец выглянет с балкона…

Доставалось и другим соседям. В один из зимних вечеров юный герой данного повествования вернулся с тренировки из Московского городского дворца пионеров на Ленинских горах (МГДП), где подростком занимался в секции гандбола, и еще на подходе к квартире услышал переливы нецензурных выкриков Митько:

— Тра-та-та вашу мать… Згубить хочете казака к тру-ту-ту матери? Не-е-т, не выйде у вас ни три-ти-ти… Я вас всих тря-тя-тя…

Паренек вошел в квартиру и постарался, не мешкая, раздеться в прихожей, чтобы поскорее уйти в свою комнату и не встречаться с пьяным соседом; пока снимал пальто и, присев, расшнуровывал ботинки, стал невольным свидетелем незабываемой сцены, быстротечно разыгравшейся на его глазах.

Ее началом стало появление в коридоре Власа, который выступил из туалета в сопровождении шума бурлящего потока воды, сливаемой из бачка. Пожилой сосед выходил по нужде и — от греха подальше — тоже попытался поскорее прошмыгнуть обратно в свою комнату, но не тут-то было! Путь ему преградил прыткий маляр, выскочивший из кухни, где уже поджидал незадачливого соседа, как тот паук свою несчастную жертву.

Скорчив угрожающе убойную физиономию, хотя от драк всегда увиливал по трусливости натуры, ограничиваясь лишь словесными препирательствами и оскорблениями, коммунальный злодей изрек:

— Ага-а, Вла-ас, ну-кась постой-ка, тра-та-та твою мать. От кажи, що ви вси мени життя ни три-ти-ти не даете? Совсим запорожьского казака зашухгали к тру-ту-ту матери… Усю душу вымотали на три-ти-ти.

При этом он ухватил безропотного соседа рукой за грудки и стал тягать его из стороны в сторону, наглядно демонстрируя, наверное, как происходил этот всеобщий процесс душевыматывания.

— Э-эх, дали б волю, я б вас к тру-ту-ту матери всих шашкой тильки так: раз-два, раз-два, — в то же время показывал он другой рукой, театрально помахивая ею вверх-вниз, вверх-вниз. При этом пьянчужка автоматически воспроизводил профессиональные, годами отработанные движения, совершаемые малярной кистью, относя их, как ему казалось, к взмахам боевого клинка, безжалостно разящего всех его врагов (вероятно, — занудливых москвичей, не дающих разгуляться сыну диких степей, самовольно причислявшему себя к доблестному казачеству).

Действо Митько в некотором роде ассоциировалось у мальчугана с артистическим выступлением неуязвимого тореадора, который дразнил плащом и шпагой могучего грозного быка, при этом внимательно наблюдая за реакцией животного и тонко лавируя на грани его срыва в яростную, всесокрушающую атаку.

Седовласый мученик молча сносил издевательства, пока из комнаты на помощь не вышла его жена, обеспокоенная шумными приставаниями со стороны распоясавшегося соседа. Она попыталась как-то угомонить и пристыдить самопровозглашенного казака, всячески упрашивая оставить мужа в покое, на что тот гордо и непреклонно ответил ей в своем традиционном стиле, безапелляционно послав к тру-ту-ту матери.

После этих слов терпение покинуло молчаливого страдальца, и он, словно очнувшись, вышел из ступора. Побагровев, Влас напрягся и начал медленно поднимать правую руку для замаха, словно мощнейший рычаг древнего метательного орудия, взводимый наизготовку для броска разрушительного снаряда во вражескую крепость. Глаза его, до этого бессмысленно-равнодушные, тут же налились кровью, кряжистое тело подозрительно застыло и перестало безвольно телепаться от толчков Митько.

Супруга, почуяв неладное, повисла на его занесенной руке, жалобно вереща:

— Власик, не надо… они тебя посодют! Ох, не надо, родной, они тебя посодют!

Стряхнув жену с глыбы своей мускулистой руки, натренированной за долгие годы кладки кирпичей, каменщик выбросил кулак вперед — как тот древний разрушительный снаряд — навстречу ненавистной физиономии глумливого издевателя, который стоял в тот момент спиной к платяному шкафу, смонтированному вдоль всего коридора.

Удар пронесшегося кулака разъяренного Власа угодил в створку этого шкафа и слился в одном звучании со щелчком двери, захлопнувшейся за кухонным тореадором. Тот за это мгновение чудесным, непостижимым образом смог молниеносно увернуться от страшного удара и юркнуть в свою комнату, успев закрыть дверь, ничем, казалось, не уступив в ловкости аренным испанским коллегам (хотя, по всей видимости, он тогда мало что о них слышал…)!

Обескураженно поглядывая на солидную вмятину с трещинами, образовавшуюся на створке в том месте, на фоне которого только что маячила буйная голова скандалиста, ссадину на своем огромном кулаке и закрытую соседскую дверь, стеноразрушитель — поневоле превращенный на тот вечер судьбой из стеновозводителя — был тут же уведен супругой в свою комнату…

После переезда с родителями в кооперативную квартиру на Водном Стадионе, первый взнос за которую, кроме накоплений их семьи и средств, заимствованных у друзей и ленинградских родственников, потребовал также и продажи престижного тогда отечественного холодильника «ЗИЛ-Москва», паренек частенько навещал свою бабушку, которая осталась жить в черемушкинской комнате. (Комната после ее смерти отошла государству, осчастливив своим пользованием уже других людей…)

Со временем шумный сосед стал бузить все реже, стараясь, наверное, ограничиваться просто выпивкой, без традиционных душещипательных концертов. То ли возраст давал о себе знать, то ли «степная» душа со временем совсем «уся вымоталась»… либо, в конце концов, окончательно смирилась с данной процедурой, коей регулярно мазохистски подвергалась на московской чужбине…

А может быть, бабушка просто им всего не рассказывала, не желая лишний раз волновать и расстраивать близких людей. Так или иначе, в памяти внука отложился лишь единственный эпизод касательно этой темы, шутливо преподнесенный ею как-то в одно из его посещений уже после службы в армии.

Утренний парфюм

В тот период маляр пристрастился с приятелями к дешевым парфюмерным изделиям типа «Тройной одеколон» и, гоняемый женой, исхитрялся — обычно по утрам с тяжелого похмелья — употреблять подобные средства в качестве ободряющих напитков тайком от нее прямо в квартире, прячась в укромных местах, любимым из которых был выбран почему-то туалет.

Входя туда с мучительной миной на лице, пересохшими губами и потухшими глазами, страдалец опустошал принесенный продукт и несколько минут пережидал его усвоение. Затем, то ли по инерции и растерянности, то ли по складу своего изощренного ума, он опускал пустой флакон в унитаз, дергал ручку сливного бачка и быстро покидал сей распивочный пункт, выходя облегченным, с поправившимся самочувствием, довольной физиономией и коварным блеском в глазах…

Как-то бабуля, посетив туалет, — при этом столкнувшись в дверях с выходящим оттуда Митько, который, весело рыгнув, буркнул: «Здрасти, Марья Дымитринна», — очутилась, по ее словам, «как в парикмахерской», попав в облако сложного амбре с резкими парами тройного одеколона. А в унитазе, громко постукивая о его края, предательски плескался и покачивался огромным поплавком — будто от сказочной снасти на гигантскую рыбину — пустой цилиндр стеклянного пузырька…

Рогатка

Когда малышу было лет шесть, к ним в гости приехали из Ленинграда любимые родственники: мамина сестра Нина с сыном — его двоюродным старшим на шесть лет братом — Сашей. После радостной встречи и первых часов общения «послушные» мальчики оставили взрослых дома и вышли на улицу, окунувшись в предвечернюю майскую атмосферу Черемушек. Конечно, малыш повел брата на горку.

Местные ребятишки, очарованные ее «первобытным» хаосом, частенько приводили туда и взрослых. Погожими летними закатными вечерами они неспешно прогуливались вместе под полынный запах по ухабистым извилистым тропинкам, минуя овражки, огибая пруд и обходя россыпь железобетонных плит, брошенных когда-то строителями и заросших бурьяном у забора художественной школы…

Там секретно, в ореоле таинственности, гость извлек из кармана привезенную с собой с «брегов Невы» рогатку. Не какую-то проволочную — с тонкой круглой авиационной резинкой, напоминающей тогда резинку от чулок гольфов и стреляющую загнутыми проволочными или бумажными пульками, множество модификаций которой он потом видел в школе, — а настоящую, вырезанную из прочной деревянной рогатульки. К ее концам были надежно примотаны суровой ниткой окончания упругой резиновой ленты, с надетым на нее через свои прорези овальным кожаным кусочком — держателем. В этот держатель вкладывались, зажимаясь большим и указательным пальцами, и оттягивались на расстояние растяжения ленты соответствующие подручные снаряды в виде камней (во сто крат, конечно, меньших, чем в древних метательных орудиях, упомянутых выше) величиной со сливу, орех, а также различных металлических шариков или гаек размером примерно М16–М20.

Восторгу малыша не было предела. С интересом разглядывая рогатку, он подавал камушки для показательных стрельб гостя и даже несколько раз попробовал выстрелить сам. Но, конечно, превзойти старшего брата по дальности и точности стрельбы у него не получалось. Показать высший класс владелец рогатки решил на краю обрыва.

Ребята прошли немного по плато горки в южном направлении, с трудом протиснулись сквозь засохшие прошлогодние заросли бурьяна и оказались у самого ее края, нависающего над Нахимовским проспектом недалеко от поворота трамвайных путей с улицы Вавилова. Лента автострады проспекта вольготно расстилалась далеко внизу на широком просторе. Стоя на обрывистой круче, вознесшейся, казалось, к самому синему небу, Санек вытащил из кармана припасенную для такого случая увесистую ржавую гайку размером с абрикос, вложил в держатель, зажал пальцами, сказал младшему: «Смотри!!!» — и, оттянув резину со всей мочи, выстрелил… в то самое небо…

Следя за высоченным взлетом гайки и последующим ее падением по траектории, неумолимо сближающейся на излете, как оказалось, с линией движения идущего в то время внизу по проспекту автобуса, — совершенно не принятого братаном во внимание, — они непроизвольно затаили дыхание, а младший даже присел…

Удар пришелся в правое боковое стекло кабины водителя, к счастью, не причинив никакого вреда здоровью людей. С треском лопнув, оно мгновенно покрылось трещинами и частично осыпалось. Водитель резко затормозил и, проехав с десяток метров, остановил автобус. После небольшой шоковой паузы, которая последовала вслед за этим неподражаемым выстрелом, ленинградец шепотом промолвил:

— Пошли отсюда…

И, взяв за руку оторопевшего родственника, повел прочь от рокового обрыва. Через некоторое время, несколько успокоившись и придя в себя, мальчишки обсуждали происшествие уже у пруда, где пытались подогнать палкой к берегу хлипкий, сколоченный ребятней из деревянной двери и пары бревенчатых отрезков плот, который неудобно застрял в паре метров от берега вне шаговой досягаемости.

Вдруг со стороны покинутого обрыва появился мужчина. Он неторопливо шел по узенькой тропинке, пролегающей мимо пруда, и стал постепенно отклоняться в их сторону. Старший, предчувствуя подвох, переместился с братом вдоль берега, чуть подальше от тропы и этого подозрительного дядьки, тихо объяснив малышу (с учетом своего богатейшего житейского опыта):

— Лучше отойти от него подальше… они всегда так незаметно подкрадываются, вроде как мимо идут и никакого внимания на тебя не обращают, а потом, поравнявшись, неожиданно хвать тебя за хобот — и в милицию…

Словно подтверждая слова брата, мужик, по-прежнему идя мимо как бы безо всякого внимания к детям, опять немного подвернул в их направлении. Те переместились от него еще дальше вдоль берега. И тут, поняв, что более нет смысла притворяться, он рванул к ним бегом, уже не таясь и выкрикивая:

— Сто-о-й, шпана-а!

Ребята бросились наутек, через несколько метров разбежавшись в разные стороны. Водитель, а это, конечно же, был он, логично выбрал жертвой меньшего и продолжал преследовать именно его. Сумбурно со страху проскочив от пруда к кругу 26-го трамвая, малыш, очень не желая быть схваченным за «хобот» — независимо от того, где брат подразумевал его нахождение (уточнить тогда у него не успел, а потом забыл или постеснялся…) — и попасть в милицию, лихо сиганул вниз. Без труда сбежав с обрывистого склона горки и на ходу поправив соскакивающую с ноги сандалию, он помчался по трамвайным путям. Полноватый водитель остался стоять на краю обрыва, вопя вдогонку:

— Лови-и, лови-и хулигана! — добавляя что-то про шпану, автобус и стекло.

Тем временем беглец обогнул слева центральную зеленую лужайку круга, отделенную низенькой чугунной оградкой, ловко поднырнул под метлу дворника — который внял крикам водителя и попытался преградить с помощью оной путь хулигану около своей будки, притулившейся у поворота путей — перебежал улицу Кржижановского и помчался по ней налево вдоль забора 64-й больницы; затем свернул направо за его угол, после чего, оглядываясь, наконец-то перешел на шаг и перевел дух, стараясь отдышаться и постепенно приходя в себя. Далее мальчуган проследовал по улице Вавилова вдоль больничной ограды до ближайшей калитки (или дырки), проник на территорию больницы и пересек ее поперек. Через пролом в заборе на противоположной стороне он вылез к улице Ивана Бабушкина, по которой, загнув сей порядочный крюк, наконец, просочился к дому, миновал с опаской двор и юркнул в свой крайний подъезд.

Брат уже находился в комнате. Не мудрствуя лукаво и не будучи преследуемым, он вернулся домой ближайшей дорогой. При этом конспиратор заставил себя мучительными усилиями воли избавиться на всякий случай от драгоценной улики, выбросив по пути в контейнер дворовой помойки свою замечательную рогатку. Нагнувшись к вошедшему малышу, кузен в волнении таинственно вопросил:

— Ну, как?..

После рассказа по секрету о совершенном побеге братья вышли на балкон комнаты и затем долго смотрели в сторону горки, где вдалеке просматривалась, выглядывая из-за торца соседнего дома, часть территории трамвайного круга. Там в тот момент находились маленькие фигурки водителя, милиционеров (с неотъемлемым мотоциклом), дворника с метлой и еще кого-то…

Позже, когда он вспоминал об этом происшествии, перед ним неизбежно всплывал образ того дядьки-водителя с растерянным покрасневшим лицом, зависшего на краю глинистого обрыва у круга трамвая № 26. Ему как-то не приходилось поинтересоваться у брата, но сам он из рогатки больше не стрелял…

Бабушка

В Черемушках, за Нахимовским проспектом, вдалеке на возвышенности между улицами Вавилова и Архитектора Власова, как раз в том направлении, куда был произведен незабываемый выстрел, находился большущий чудесный вишневый сад, в который они весной и летом в ясные дни — под настроение его бабушки — изредка ходили гулять с ней и присоединившейся детворой.

Также с бабушкой они частенько выбирались — через дырку в углу забора со стороны улицы Кржижановского — на территорию 64-й больницы и устраивали (как бы) пикники на ее громадном великолепном лугу. Расстелив покрывало, бабушка с внуком сидели, загорая и наслаждаясь летним блаженством в окружении зеленого моря душистого цветущего разнотравья и всевозможных летающих и прыгающих насекомых: заманчивых бабочек, называемых детворой капустницами, лимонницами, шоколадницами; прозрачнокрылых стрекоз, длинноногих кузнечиков, пестрых усатых жуков…

Остался в памяти и их с бабулей поход в кино. В один из летних дней она возвращалась откуда-то и по пути заглянула в кассы маленького, уютного кинотеатра «Молния». Решив порадовать внука-второклассника (и себя), добрая женщина купила два билетика на какой-то детский фильм, — название уже не помнится.

В те времена этот милый кинотеатр располагался чуточку в глубине улицы Профсоюзной, справа по ходу движения к центру и перед пересечением с улицей Дмитрия Ульянова. Его здание пряталось за домами недалеко от подземного перехода, выныривающего из черемушкинских недр и поныне совместно с входом-выходом станции метро «Академическая». Став постарше, он частенько проходил там, посещая кроме кино, расположенную рядом в угловом доме, сразу за поворотом, библиотеку с ее читальным залом, где с захватывающим интересом зачитывался рассказами Конан Дойля про Шерлока Холмса — эти книги в те времена не выдавали на руки.

Придя домой с билетами, бабуля долго не могла найти внука. Обошла двор, где должен был находиться послушный благовоспитанный ребенок, заглянула в две беседки, затем забралась на горку и прошла по тропинке к пруду. Там, на берегу, она наконец-то и обнаружила непослушного мальчишку, который в компании своих сверстников выискивал «здоровских» тритонов, скрывающихся в водорослях на дне этого привлекательного водоема.

Бабушка долго сердилась и ворчала, выговаривая неслуху за потраченную уйму времени на его вынужденные поиски, а ведь предстояло еще успеть пообедать и подготовиться к выходу в город, приведя в подобающий порядок его и себя.

Надо было знать особенности характера и нрав его бабушки с ее старомодными представлениями и привычками, наученной обставлять каждый маломальский выход в город «на люди», с посещением общественных мест, — как торжественное праздничное действо, великосветское мероприятие или как минимум поход в гости…

Жизнь бабули была полна невзгод, тягот и испытаний. Уже с пяти лет ей приходилось одной зимой по утрам, в темноте, привозить на санках из окрестностей Белорусского вокзала дровишки для растопки печки в их квартире № 3 дома № 37 по 2-й Брестской улице, на перекрестье с Большой Грузинской. Рано осиротев, она воспитывалась с братом в семье своей тети, а после замужества рано овдовела и осталась с четырехлетним сыном на руках. Ее муж — дед мальчишки — был выходцем из деревни под названием Кривошеино Колюбакинского районного центра станции «Тучково»; в Москве работал на заводе слесарем, состоял в партии, умер в тридцать один год в Боткинской больнице от паротита («свинки»), заразившись от своего маленького сына Шурика.

А Шурик после болезни и временной глухоты — осложнения от перенесенного коварного недуга — колесил в то время на своем маленьком велосипеде по комнатам упомянутой квартиры и, снова обретя слух, протяжно выкрикивал: «Би — би-и-п, би — би-и-п», с удовольствием наслаждаясь всевозможными звуками окружающего мира, в том числе и звуками своего голоса; когда не надо было (не слыша себя) стучать в стену специальным деревянным молоточком, чтобы позвать кого-то из родственников. Переезжая из одного помещения в другое, Шурик весело колесил по всему круговому маршруту большой квартиры, предусмотрительно замечательно спланированной из нескольких смежных комнат, радушно распахивающих все свои двери во время его поездок.

Отец мальчишки (которым впоследствии, как понял читатель, стал Шурик) в своих рассказах непременно упоминал кузена своей матери Алексея Ивановича, прозванного Лешей Большим, Гвардейцем, или по аналогии с кондитерской фабрикой, — «Большевиком» из-за своего высокого — под два метра — роста. Сидя перед окном на первом этаже незабвенной квартиры, дядя Леша Большой любил коротать вечера, неторопливо попивая чай из блюдца и посматривая на улицу…

Но вернемся к бабушке мальчишки. Будучи любознательной, рассудительной и не лишенной чувства юмора, образование, к сожалению, она смогла получить лишь начальное; но постоянно читала газеты и книги, интересовалась новостями культуры и политики…

После обеда бабуля еще раз тщательно умыла внука, причесала и облачила его в надлежащую праздничную одежду, а также скрупулезно и придирчиво привела в порядок себя. Добавила последним штрихом неотразимого ландышевого аромата своих духов, слегка прикоснувшись к мочкам ушей кончиком смоченного указательного пальца, после чего, наконец, они вышли из дома.

У дверей на улицу важная бабушка взяла мальчика за руку, — хотя в повседневном, будничном общении в их семье с некоторых пор этого уже не делали по причине его повзросления, — и они чинно проследовали через весь двор под восхищенно-завистливые взгляды знакомых бабок, сидящих на лавочках у подъездов… и продолжили шествие так до самой «Молнии».

Милые улицы

Сначала они шли по улице Кржижановского, от ее пересечения с Ивана Бабушкина, минуя продуктовые магазины, размещенные на первых этажах серых, кирпичных жилых пятиэтажек. Ближайший из них был продовольственным, а маленький соседний — овощным. Тогда в овощных магазинах через стенки прилавков были насквозь врезаны деревянные квадратные трубы-желоба с наклоном в сторону покупателей, по которым продавцы отгружали клиентам картошку, свеклу, лук или морковь, ссыпая в подставленные авоськи; а квашеную капусту и соленые огурцы с помидорами продавали прямо из большущих деревянных бочек.

Далее чинные пешеходы прошли соседний дом с булочной, в коей бабуля всегда покупала вкусные пышные булочки за семь копеек, называя их французскими; оставили позади здание с поликлиникой, частенько посещаемой мальчишкой в раннем детстве, миновали дом с обувным магазином и за перекрестком повернули налево.

Здесь они перешли трамвайные пути (трамваями с пересадкой, кстати, он с ребятами изредка тайком ездил купаться на озерцо Чуры, около известной больницы Кащенко) и вышли к дому с ювелирным магазином на углу Профсоюзной, откуда уже прямиком проследовали до кино. Хотя, конечно, могли бы пройти гораздо короче скучными лабиринтами дворов, срезав приличный угол у дома с молочным магазином, что располагался на Кржижановского — через дорогу, напротив булочной.

Летом в этом месте, прямо на тротуаре, всегда торговали настоящим вкусным хлебным квасом из привозной металлической бочки на колесах, по шесть копеек за полулитровую кружку, за которым он, посылаемый мамой с пятилитровым бидоном, частенько стоял в очереди. Сейчас такого, к сожалению, не делают, подменив его десятками сортов других, схожих по вкусу суррогатных сладковатых напитков с заимствованным названием в пластиковых бутылках. Но они, по личному мнению автора этих строк, не имеют тех живительных свойств по причине иной технологии изготовления, использующей процессы стерилизации, консервации, пастеризации и еще черт знает чего, придуманные для того, чтобы нескончаемо долго продлевать сроки хранения данных бесполезных, убитых продуктов (что можно отнести и к современному пиву).

В буфете кинотеатра перед началом сеанса бабуля, как полагалось, традиционно купила что-то особенно вкусное, празднично угостив внука (и себя). А спустя лет пять в этом же кинотеатре одноклассники впервые угостят его сигаретой — отчетливо запомнилось — марки «Солнце»…

После их долгожданного переезда из Черемушек в кооперативную квартиру, который выпал на середину учебного года в седьмом классе, он продолжал каждый день ездить туда в школу (на метро) до его окончания, частенько захаживая к бабушке после уроков в дни тренировок. А в восьмой класс паренек уже пошел в новую замечательную школу в районе «Головино». Но это уже другие истории…

Эпилог

Как-то, лет пять назад, тому бывшему мальчишке пришлось по работе проезжать в тех краях. Конечно, он изыскал возможность ненадолго заехать в свой старый, родной черемушкинский двор. Поставив машину за крайним подъездом — недалеко от того места, где когда-то в промежутке между торцами пятиэтажек его отец ставил их бежевый 401-й «Москвичок» — взволнованный посетитель заглянул за дома и… с удивлением обнаружил на месте легендарной горки громадный высотный элитный комплекс с многочисленными навороченными строениями…

Смущенный, он вернулся во двор, посидел на лавочке около беседки, крыша которой когда-то подверглась беспрецедентной бомбардировке известными корнеплодами… Переговорил с каким-то местным мужчиной своего возраста… но никого из общих знакомых не выявил. Кто проживает в их бывшей комнате и квартире, тоже прояснить не удалось…

Милое сердцу, узнаваемое окружение всего этого пространства, защищенного блочными пятиэтажными ветеранами и комплексом детского сада, сохранилось прежним, каким было много лет назад в дни его детства. Двор почти не изменился… Только уже не казался ему таким обширным и значительным, как тогда, «когда деревья были большими»…

Сентябрь 2016 г.