Журнальный мир

Дверь парной открылась — и сверчок замолчал. Вошли двое — высокий костлявый старик в тюбетейке и полный мужчина в спортивной шапке с помпоном, из-под которой торчали во все стороны, закрывая лоб и опускаясь к бровям, пепельного цвета кудри. Поднялись по скрипучим деревянным ступеням — старик припадал на одно колено и упирался в него ладонью — уселись. Напротив темнела заслонка печи, направо тянулись лавки — выгибались углом и уходили под самый потолок.

Старик постучал ладонью по колену, расправил плечи, выпрямил спину, отчего стал казаться еще выше, шумно втянул воздух, выдохнул и продолжил разговор. Говорил он прерывисто, с паузами, во время которых жевал тонкие губы.

— …так вот суть хайку… все волшебство, может быть… — старик снова втянул воздух ноздрями, кашлянул, зажмурился. — Кусачий пар, сухо слишком… Даже не в том волшебство, что условный… хайдзин… написал стихотворение… а в том, — старик пригладил жидкие виски, поправил тюбетейку, — что он увидел… то, о чем решил написать.

Его собеседник, прежде сидевший неподвижно, щурившийся и державший пухлые губы трубочкой, кивнул и принялся растирать ладонями бока.

— То есть я хочу сказать… — продолжал старик, глядя перед собой, — нет особой заслуги в том, — он вытянул длинные худые ноги, посмотрел на них равнодушно, — чтобы написать, например…

Он задумался и долго молчал — и слышно было только, как пыхтит, растирая блестящие бока, его собеседник — а потом продекламировал, скрестив руки на впалой груди:

— Легкий ранний снег… Только листья нарцисса… Чуть-чуть согнулись.

Собеседник перестал тереть бока и покачал головой неопределенно.

— То есть нет… особенной заслуги… в самом описании… — проговорил старик, отклоняясь назад так, чтобы спина упиралась в деревянную стену. — Но вот в том, что поэт увидел… этот вот нарцисс… — старик закрыл глаза — вот тут ценность грандиозная.

Собеседник кивнул, соглашаясь.

— Там, где… девяносто девять пройдут мимо… — старик убрал руки от груди и пощупал колено, — да еще и ногой зацепят… Нет, хороший пар, зря я… Лучше уж так…

— Да, пар что надо, — подтвердил собеседник и погрузил лицо в ладони.

По вискам, из-под кудрей, побежали крупные прозрачные капли — собирались на подбородке, падали беззвучно на деревянный пол.

Дверь открылась — и в парную вошел мужчина с двумя сыновьями. Старшему на вид было около двенадцати, младшему не более семи. Мальчики — в одинаковых шапках, наползающих на глаза, войдя, стушевались, запыхтели, но старший тут же взлетел по ступеням, пробежал мимо старика и, кривясь от навалившегося жара, влез на самую верхотуру, в угол. Младший, не выпуская отцовской руки, одолел две ступени и остановился.

— Выше не полезем? — обратился к нему отец.

Мальчик замотал головой.

Отец расстелил прямо на ступени цветастый коврик, мальчик сел, втянув голову в плечи, обнял пышный дубовый веник, уткнувшись в него лицом.

— Ай да мужчина! — восхищенно закивал старик, обращаясь к старшему, съежившемуся под потолком.

— Я тоже мужчина! — буркнул обиженно младший из веника.

— Конечно, мужчина! — рассмеялся старик.

— Мужчина-мужчина, — отец похлопал мальчика по узенькой спине с торчащими лопатками, — не сомневайся. Видишь, и я с тобой сижу, внизу.

Старший фыркнул, отец погрозил ему пальцем.

— Так вот… — заговорил старик, чуть понизив голос, — хайку — это… иглоукалывание. Два-три штриха, точка… и из этой точки разворачивается…

Старик развел руки в стороны, точно разворачивал свиток, подвигал плечами, прижатыми к стене, и закрыл глаза.

— Старый-старый пруд… Вдруг прыгнула лягушка… — он выдержал паузу. — Громкий всплеск воды.

Он открыл глаза и посмотрел на собеседника. Тот отнял багровое лицо от ладоней.

— Да-а, — протянул он почтительно.

— Слезай давай! — позвал отец старшего мальчика. — Приплохеет!

Тот прошипел, не поднимая головы:

— Нормально, пап!

— Слезай, говорю.

И младший выглянул из веника:

— Кирилл! Слезай!

Старший цыкнул на него, но потом, не разгибаясь, враскоряку, чуть ли не на четвереньках сполз чуть ниже.

— Как хочешь, — сказал отец и повернулся к младшему. — В ладошки?

Тот мигом соскользнул со ступени, выпрямился, стал напротив отца. Отец взял веник, положил на колени, вытянул перед собой руки — широкими крепкими ладонями вверх. Мальчик положил в них свои — крошечные.

— Готов?

— Готов.

Отец замер, потом будто вздрогнул — и младший со смехом отдернул ладони. Медленно вернул на место. Отцовские руки качнулись, мальчик снова отпрянул — и тут же обратно. Так повторилось еще несколько раз, потом отец стремительно хлопнул левой ладонью по правой, накрыв ладошку сына. Мальчик залился звонким смехом.

— Теперь я! — крикнул он и вытянул руки.

Отец, улыбаясь, положил на его ладони свои — и игра возобновилась. Отец трижды откидывался, уклоняясь, но потом вдруг как будто замешкался — и мальчик звонко шлепнул его по руке.

Старший воскликнул возмущенно:

— Ты поддался!

— Ни-ког-да! — отчеканил отец.

Старший — красный, как рак, — пополз вниз.

— Я тоже хочу, — сказал он, сдувая с носа капли пота.

— Вот и отлично, — сказал отец. — Поиграйте немного, я хоть попарюсь.

Он встал, взял веник и в два шага очутился наверху. Младший мальчик тоже встал, поднялся на одну ступеньку и протянул старшему ладошки.

— Я не хочу с ним, — фыркнул старший, оглядываясь на отца. — Я хочу с тобой!

Младший тут же надул губы.

— Я с тобой тоже не хочу.

И он спустился на прежнее место.

В это время дверь растворилась и впустила высокого грузного человека с угрюмым лицом, косматыми бровями и густой черной бородой, добирающейся чуть ли не до глаз. Он вошел, постоял немного, оглядывая парную, потом пробасил:

— Как там? Поддать?

Старик и его собеседник промолчали, отец пожал плечами.

— Обожди только, — обратился он к вошедшему и посмотрел на мальчиков. — Бойцы! Прячься!

Мальчики молча шмыгнули в угол — самый дальний от печи. Там они сели на корточки и съежились. Младший зажмурился.

Бородач снял висящий у стены черпак — жестяную кружку, надетую на черенок от лопаты — и уже потянулся к печи, но тут его остановил старик.

— Постой, любезный… — сказал он, — мы, пожалуй, того…

Бородач пожал плечами и опустил руки.

Старик поднялся, закусив губу, стал спускаться, припадая на колено. У двери он обернулся к мальчикам и погрозил старшему.

— Не обижай брата, — сказал он строго.

Старший отвернулся.

Старик вышел, вслед за ним просеменил его собеседник — кудри прилипли к шее и щекам, и казалось, что это шапка порвалась и из нее лезет пух.

Как только дверь захлопнулась, бородач ловко сбил задвижку печи черпаком. Открылся черный квадратный проем, в котором лежали друг на друге камни. Камни были серые, но в щелях между ними алело. В парную дохнуло пронзительным острым жаром.

Бородач зачерпнул из тазика, выдохнул — «И-э-эх!» — и забросил в жерло кружку.

Зашипело, зафыркало.

— Папа, — позвал старший, приподнимая голову, — сегодня камни совсем темные.

Отец вытянул шею, посмотрел.

— Утром надо приходить, — ответил он. — Чтоб красные посмотреть.

Бородач зачерпнул, бросил — и снова зашипело.

— А где такие камни берут? — пискнул младший, не отнимая головы от коленей.

— Как где? — пробасил бородач. — В вулкане.

Над острыми коленями показались два недоверчивых глаза, посмотрели на бородача, потом на отца.

— Точно так, — подтвердил тот.

Старший склонил голову набок.

— Неправда, — улыбнулся он.

— Правда-правда, — невозмутимо ответил отец. — Снаряжают экспедицию, в термокостюмах спускаются в жерло, вытаскивают камни. Потом грузят их в фуру и развозят по баням.

Младший восхищенно охнул, старший скривил губы в усмешке.

— Фокус хотите? — обратился к детям бородач.

И он, зачерпнув в очередной раз — при этом он наклонился к кружке и опрокинул в нее крошечный пузырек, стоявший прежде у таза — с силой взмахнул черпаком, целясь как будто немного мимо печи. Вода выстрелила из кружки, ударилась об открытую заслонку и с шипением отскочила на камни.

Старший присвистнул, младший выпучил глаза.

— Еще.

— Хватит, наверное, — засмеялся бородач. — Как там?

Отец махнул рукой:

— Хорош.

Он поднял веник и принялся размахивать им над головой. Бородач захлопнул печку, опустил задвижку и вернул черпак на место. Потом взял со ступеней свой веник и полез наверх.

По парной плыл густой травяной аромат.

— А чем пахнет? — спросил младший, пряча лицо в колени.

— Че-ре-муха, — выдохнул бородач, обрушивая веник на широкую грудь.

Старший привстал и, согнувшись в три погибели, проковылял к отцу — сел у его ног и натянул шапку на лицо. Отец склонился и хлопнул его веником по спине.

— Ну а ты чего же? — обратился бородач к младшему. — Чего прячешься?

— Жарко.

— Веником постучать? — спросил отец.

Младший замотал головой. Старший опять фыркнул.

— Трус, — сказал он.

Младший не ответил. Отец посмотрел на старшего.

В этот момент что-то щелкнуло, и парная погрузилась во тьму.

— Папа! — воскликнул младший.

— Все хорошо. Не бойся, сиди на месте. Сейчас включат.

— На прошлой неделе тоже гасло, — раз­дался голос бородача. — Наглеют.

Повисла тишина — только в печи что-то постукивало.

— Папа, — тихо протянул младший, — страшно. И жарко.

— Не бойся, — повторил отец. — Сейчас включат. Если не включат, я спущусь к тебе.

— Когда страшно, — прокряхтел бородач, — читай стихи.

Снова повисла тишина, из того угла, где сидел бородач, раздались хлопки — он про­должал париться.

— Я стихов не знаю.

— Кирилл? — спросил отец.

— И я не знаю, — буркнул старший.

Младший забормотал:

— Не нужны мне его стихи. Один у меня есть. Только он маленький совсем. Дедушка рассказывал — я запомнил.

— Читай, парень, не стесняйся, — подбодрил бородач и перестал стучать веником.

Сквозь густую горячую тьму потянулся тоненький голосок, точно колокольчик зазвенел:

— В старое озеро прыгнула лягушка…

Пауза.

— И водой плеснула.

Тишина.

— Вот так стихи, — расхохотался старший.

Бородач зааплодировал.

— Замечательно! — крикнул он.

Замолчали.

— Папа, — голос младшего дрогнул. — Все равно страшно.

Раздался шорох, шаги, скрип ступеней и недовольный голос старшего:

— Да не трясись, это я. Тут я, тут. Держи руку.

И писк:

— Не надо мне твоей руки.

— Хватит вам препираться, — сказал тихо отец. — Сидите спокойно. Кирилл, будь рядом с братом.

В это мгновение раздался щелчок, лампа моргнула раз, другой — и осветила парную.

Младший тут же соскочил вниз и бросился к двери, за ним не спеша двинулся старший. Отец потер пальцами переносицу, встал и зашагал вниз. Поравнявшись с бородачом, он посмотрел на него и покачал головой.

— Ничего, — сказал бородач. — У меня дочки — то же самое.

Отец всплеснул руками и вышел.

Бородач покрутил головой, разминая шею, погладил бороду. Потом закрыл глаза и проговорил нараспев:

— А ну-ка Македонца или Пушкина попробуйте назвать не Александром…

Он встал, несколько раз сильно ударил себя по груди веником, тяжело спустился и вышел.

Как только хлопнула, закрывшись, дверь, сверчок снова запел.