Журнальный мир

ЕВПАТОРИЯ, МАЙ 1916-ГО

— Вот и свершились пророчества

Старца с недобрым лицом:

Видите, Ваше Высочество,

Толпы пред самым дворцом?

— Что вы, к чему наваждения…

Беды от нас далеки!

Это отца в День рождения

Чествуют лейб-казаки.

— Слышите выстрелы с криками?

Кто-то под стук сапогов

Церкви с иконными ликами

Рушит по воле врагов.

— Полноте, что за истории

Вам померещились вдруг…

…Жёлтый песок Евпатории

Сыплется с царственных рук,

Словно упала из Вечности

В чёрный провал пустоты

Лёгкая горсть человечности,

Радости и красоты.

ГУМИЛЁВ

И клялись они Серпом и Молотом

Пред твоим страдальческим концом:

«За предательство мы платим золотом,

А за песни платим мы свинцом».

А. Ахматова, 1921 г.

1. В старинном парке

В старинном парке вечер лунный,

Шумит листва, журчит вода,

А он идёт такой же юный,

Как в те далёкие года.

На чёрном бархате акаций

Блестят ночные фонари.

Ему сегодня восемнадцать,

А скоро будет двадцать три.

О, Господи, как мы похожи:

И жизнь одна, и цель одна.

Неужто выпадут мне тоже

Любовь, поэзия, война?

А может, это только снится,

И нет его, и нет меня?

Лишь пожелтевшие страницы

В мерцанье лунного огня.

2. Колдовская ночь

То ли время скользит по кругу,

То ли я не в своем кругу,

Только вновь ни врага, ни друга,

Лишь зима и дома в снегу.

Да в полоске ночного света,

В заколдованной полумгле,

Том расстрелянного поэта

Всё лежит на моем столе.

Кто он был в той далекой жизни:

Дворянин, офицер, герой,

Слишком верный своей отчизне,

Слишком гордый?.. И мне порой

Снова снится — залив бездонный,

Дымный берег чужой земли,

И кильватерною колонной

В бой идущие корабли.

Гром орудий и скрежет стали…

А потом — в пелене огня

Чья-то пуля из дальней дали,

Что сквозь годы летит в меня.

Видно, только она излечит

Всё, что сердцем не превозмочь.

Я встаю, я иду навстречу

В петербургскую злую ночь.

3. Расстрел

Раненым зверем во тьму рвануться,

Чайкой растаять у финских скал…

Поздно! К минувшему не вернуться.

Гибельной ямы зовёт оскал.

Серые тучи по стылой тверди…

Вспышка, молитва, удар свинцом.

Тот, кто не раз улыбался смерти,

Ныне целует её лицо.

В это лицо он глядел с усмешкой

Средь абиссинских песков и там,

Где офицерской судьбой, как пешкой,

Время швыряло по всем фронтам.

Это лицо возникало часто

Над вереницей сырых ночей

В годы, когда укреплялась каста

Прежде невиданных палачей.

Вспышка. Молитва… В моей тетради

Буквы цветут лепестками роз,

И, в потускневшее небо глядя,

Снова и снова шепчу вопрос:

— Ну а теперь, когда осторожно

Время заносит твой гордый след,

Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет?

4. Память

Я не помню обид,

Хоть прощения нет

Тем, кто вышел на свет

Ради чёрного дела.

Ведь и церковь стоит,

Где молился поэт,

Мой любимый поэт,

Накануне расстрела.

Ведь и память жива,

И не стёрты стихи,

А у старого рва

Больше залпы не грянут.

Но пустые слова

Так безбожно сухи,

Но порою трава

Снова мнится багряной.

АНГЕЛ

В небе — звёзды, как алмазы,

В мире — сумрак ледяной.

«Ангел мой зеленоглазый,

Почему ты не со мной?

Неужели в этой стуже

Мне тебя напрасно ждать?

Ангел милый, ты мне нужен,

Только вот не угадать:

Где ты ныне, с кем ты ныне,

Что вернёт мне образ твой?

Без тебя я, как в пустыне —

Чёрной, снежной, роковой…

Знать, навеки в жизни зыбкой

Душу ты мою взяла

Взглядом, голосом, улыбкой,

Взмахом белого крыла!»

Так твердил в жару бредовом,

Ротой брошенный один

В отступлении под Гдовом,

Подпоручик Кабардин.

Не узнали, не успели

Или просто не смогли…

Но ушли. И еле-еле

Он поднялся от земли.

Прошептал слова молитвы,

Услыхав далёкий вой, —

Умирать на поле битвы —

Это русским не впервой!

Застонал, перекрестился…

И почудилось ему,

Будто ангел опустился

Сквозь редеющую тьму.

БАЛЛАДА О СТАРОМ ГОРОДЕ

Как золото на черни,

Как высохший листок,

Лежит в глуши губернии

Старинный городок.

Лежит уделом княжеским,

Не мал и не велик.

Там с пением монашеским

Стихает птичий клик.

Там башенки церковные,

Соборов купола,

Там вечные и кровные

Обиды и дела.

А улочки горбатые

Уводят крутизной

В те годы, виноватые

Непризнанной виной,

Когда по зорьке розовой,

Грубы и тяжелы,

Боярыни Морозовой

Звенели кандалы

И в яме, мёрзлой дланию

Крестя упрямый лоб,

Твердил свои послания

Мятежный протопоп.

На зов далекий следуя,

Что слышится окрест,

Поеду я, поеду я

В заброшенный уезд,

Где намертво кончается

Сто первая верста,

И колокол качается,

И снова два перста

Взлетают. Тени Каина

Тревожат алтари.

О, сколько здесь утаено,

Упрятано внутри

Блаженного чудачества!

Неясен и непрост

Оплот старообрядчества,

Раскольничий форпост.

И уж не верой пламенной

Смущает он Царя,

А страшной ямой каменной

У стен монастыря.

Зияет бездна чёрная,

Коварна и близка,

И слышится упорная

Мольба еретика.

Сливаясь в дикий крик, она

Летит к закату дня:

— Ужо вам, слуги Никона,

Попомните меня!

Семь бед на вас, усердные

Холопы и князья!

…И брызжет злоба смертная

Со строчек «Жития»

Колодника несчастного,

Упавшего на дно,

Да от заката красного

Тревожно и темно.

И с этою тревогою,

Что веет у холмов,

Я прохожу дорогою

Меж сумрачных домов.

А рядом нечисть, ахая,

Пугает со смешком

То дыбою, то плахою,

То каменным мешком.

— Пусти, вертеп раскольничий,

Оставь же, наконец:

Я не царёв окольничий,

Не дьяк и не стрелец.

Пришёл по вольной воле я

В твою седую глушь.

Остынь, не мучай более,

Не тронь невинных душ.

И не зови к высокому

Последнему костру,

Напрасно угли рок ему

Вздувает на ветру.

Пока Святая Троица

Из сумрака видна,

Умирится, устроится

Усталая страна.

Уж ей ли, горе мыкая,

На мир глядеть с тоской?

Стояла Русь Великая

И явится такой! —

Когда кипящим золотом,

Венчая бой со злом,

В сознании расколотом

Закроется разлом.

ГОРЬКИЕ СТРОФЫ

30 октября — День памяти жертв политических репрессий

«В час вечерний, в час заката,

Каравеллою крылатой…»

Помнишь строки перед казнью,

Что в застенке родились?

Помнишь проклятые даты,

Где новейшие пилаты,

Души смешивая с грязью,

От былого отреклись?

Помнишь «бедных» и «голодных»,

Благодетелей народных?

Помнишь «горьких», сладко пивших

С палачами из Чека?

Всех «бездомных» и «безродных»,

Всех бездельников природных,

Всех, Россию погубивших

За понюшку табака?

До чего скромны и милы

Эти люмпены-громилы, —

Смотрят ласково с портретов

На грядущий свет зари…

А когда-то что есть силы

Пролетарские гориллы

Били мальчиков кадетов,

Оскверняли алтари.

И теперь ещё иные

Пишут книги заказные,

Представляя в добром свете

Мрачный гений Ильича.

Их бы — в те года чумные,

Где тифозные больные,

Где потерянные дети

Мрут, от голода крича.

Им бы — лагерные нары

Как итог партийной свары,

«Десять лет без переписки» —

Подрасстрельную статью

Да тюремные кошмары,

Чтоб на дне бессрочной кары

Ели варево из миски,

Пайку скудную свою.

Лишь испробовав на шкуре

Злую суть советской дури,

Можно сбросить с глаз завесу

И осмелиться тогда

Отразить в литературе

Все терзания и бури,

А не петь осанну бесу

Без сомнений и стыда.

_________________

Строки «В час вечерний, в час заката…» принадлежат Николаю Гумилёву, написавшему накануне расстрела свои последние стихи. Ну, а что касается заказных книг о красных вождях, то вот открыл как-то в книжном магазине некий вновь написанный том про Сталина и читаю в предисловии: «Уже за то мы должны быть благодарны Иосифу Виссарионовичу, что за годы его правления Русская Православная церковь обогатилась столькими новомучениками…» Это ж такой необольшевицкий цинизм, что и сам чёрт поперхнётся!

КРАСНО-БЕЛЫЙ РАЗГОВОР В ИНТЕРНЕТЕ

Советская дама за столик садится,

Советская дама — не дама, броня!

Советская дама страною гордится,

Советская дама ругает меня.

Мол, я не горжусь, а гордиться бы надо:

У нас вон — и танки, и ядерный щит,

Мол, я не гожусь для трибун и парада,

И муза моя не поёт, а пищит.

Пищит моя муза о красном терроре

Под яростный рык о счастливом совке,

Пищит моя муза в неистовом хоре

Поющих про штык в заскорузлой руке.

А кем-то уж яма раскопана хмуро,

А лысый бандит — он живей всех живых…

Советская дама глазами лемура

Сурово глядит из глубин сетевых.

— Простите, мадам, мне для гордости мало

Гражданского пафоса. Горько, увы,

Но там, где знамёна полощутся ало,

Мне видятся кровь и расстрельные рвы.

Мне слышатся стоны у лагерных вышек,

Мне чудятся болью хрипящие рты…

Для гордости нужен серьёзный излишек

Раскормленной глупости и пустоты.

Нас семьдесят лет приучали гордиться

И в свете зари ждать грядущую мзду.

Но мне посчастливилось снова родиться

В свои двадцать три — в 90-м году.

Немало из нас было сбито на взлёте,

Зато уцелевшим — себя не менять.

Наверно, сейчас Вы меня не поймёте,

Да Вы б и тогда не сумели понять.

Пока Вы меня упрекаете в злобе,

На властных верхах запасён «ход конём»,

А злоба живёт в человечьей утробе

И вдруг прорывается смертным огнём.

Рванёт! И тогда уже не возродиться

Ни красным, ни белым, ни синим годам…

Ну, что же, мадам, продолжайте гордиться,

Пока ещё время осталось, мадам.

ГОСУДАРИ

5 мая 2018 года в России накануне вступления в должность президента прошли оппозиционные митинги под лозунгом «Он нам не царь!»

«Он нам не царь!» — конечно, он не Царь.

Он вам не царь, он нам не Царь. Но всё же

Таких Царей, какие были встарь,

Хоть через век, но возврати нам, Боже!

«Он нам не царь!» — не Царь и не герой…

О, если бы принять из Божьих рук

Таких Царей, как Александр II,

Таких Царей, как сын Его и внук!

А мы опять на митингах орём,

Кипит от злости разум наш увечный.

«Он нам не царь!» — не быть ему Царём:

Он временный, а временный — не вечный.

Когда-нибудь, всё мелкое круша,

Настанет час последнего итога.

Пока же — только Царская душа

Спасает нас у Божьего чертога.

КРЫСЫ

Хамелеонам новейшего времени

Разум крысиный — надёжный щит

В самую злую ночь:

Там, где разбитый корабль трещит,

Крыса сбегает прочь.

Если же море штормит вокруг,

Смыться надежды нет,

То непременно и как-то вдруг

Крыса меняет цвет.

Вот и не крыса она, смотри:

Полуживая тля,

Даже не видимая внутри

Общего корабля.

Серая, красная — всё равно,

Где и кому служить:

Крысе известно давным-давно,

Как наплаву прожить.

Стихнет гроза, отгремят шторма,

Вспыхнет звезды рубин, —

Сколько нетонущего дерьма

Выплывет из глубин,

Вновь перекрасится, а затем

Сгрудится у руля…

Крыса — вне наций и вне систем

Общего корабля.

Крыса на власть обрела патент:

В новые дни и встарь

Крыса — диктатор и президент,

Маршал и секретарь.

Крыса — министр всевозможных дел,

Тускло глядящий вниз.

Всяк, кто случайно её задел,

Станет едой для крыс.

Но лишь повеет крутой норд-ост

Бурей издалека,

Крыса, дрожа, прикрывает хвост

Полами пиджака,

Смотрит опасливо и косит

Глазом в простор ночной,

Новая шкура её висит

Рядышком, за спиной.

***

Что там, за окнами? Грохот, свист…

Это — из давних дней

Слышно: играет сигнал горнист,

Ржанье и храп коней,

Сабельный звон, пулемётный стук,

Чей-то надрывный крик,

Выстрелы, стоны… Зачем же вдруг

Весь этот шум возник?

Только ответа на сей вопрос

Сходу найти нельзя,

Только по коже бежит мороз,

Только, в ночи сквозя,

Времени ветер взрывает сны

И ворошит года,

Грозное эхо былой войны

Снова летит сюда.

Песни, команды и дробь подков —

С прошлым живую связь —

Слышали мы на сломе веков,

Белыми становясь.

Слышали мы… И вот — тишина.

Нет уже звуков тех.

Ближе, всё ближе другая война:

Каждого против всех.

Против чужих и против своих,

Против самих себя,

Чтоб не нашлось на Земле двоих,

Тех, что зажгут, любя,

Перед распахнутой бездной зла

Тёплый огонь свечи.

…Дышит в окно ледяная мгла,

И — тишина в ночи.

ИЗ ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЕН

П. Катериничеву

Смешили друзей анекдотами,

Подруг угощали вином,

И рай с золотыми воротами

Нам виделся сказочным сном.

Шутили с бесёнком-проказником,

Наукой смущали умы.

Но жизнь оказалась не праздником,

А пиром во время чумы.

И вот всё дурим да кривляемся,

И в души вливаем бурду,

А после ещё удивляемся:

За что это будем в аду?

А если и будем — когда ещё!

И дьявол с чугунной рукой

Ведёт нас, господ и товарищей,

По торной дороге мирской.

Ведёт нас по гибельной прихоти,

Да так, что и выхода нет.

Но что-то нам шепчет о выходе

На тихий евангельский свет.

Но что-то сквозь муть прорывается,

Взлетает неясной тоской

И светлым огнем разливается

Над торной дорогой мирской.