Вкус

Вкус

Глава из романа «Снег Матисса»

Париж не всегда прекрасен. Мерзкая, со снегом и дождём погода сделала своё дело… Пасмурное, с лёгким морозцем утро директор Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, искусствовед Ирина Александровна Антонова встретила с заложенным носом, с першащим горлом и температурой тридцать восемь и пять. Вчера промокшие от снега и дождя ноги к вечеру породили насморк, а к ночи температуру…

Встряхнула градусник, положила его на прикроватную тумбочку. Согласно инструкции, в подобных случаях находящиеся за границей в командировке советские граждане должны были лечиться сами, в крайнем случае обращаться в посольство. Младший сержант медицинской службы в запасе, всю войну прослужившая в госпитале, Антонова знала, от чего, чем и как следует лечиться… В медпункт представительства обращаться ей не хотелось, но проконсультироваться по телефону было бы не лишним.

Советнику посла по культуре сейчас всё равно пришлось звонить… «Позвоните попозже», – ответил женский голос. «Всё как дома, в Москве… Нет на месте… Приходите вчера», – грустно заметила женщина. Можно было позвонить одному из помощников посла, отвечающему за общие вопросы. Но директор музея, привлекательная, достаточно молодая женщина знала, что тот является сотрудником разведки, и предпочла к нему не обращаться. Этот обычно находил её сам, и всегда не в самые лучшие моменты посещения Парижа. Одна-две, иногда и три командировки в год у неё выпадали на Францию.

Ирина Александровна сняла с батареи отопления сапоги с выступившими на поверхности пятнами соли. Просунула руку вовнутрь одного из них. Мех оказался такими же влажным, как вчера. Словно их не сушили, оставались мокрыми стельки. Батарея едва-едва теплилась. Капиталисты умеют экономить на всём… В более дорогих отелях батареи отопления ненамного теплее, но там обувь можно оставить в коридоре. Дальше не твои заботы… К утру обувка будет сухой и начищенной. Но командировочные деньги, даже для представителей таких уважаемых учреждений, какое представляла она, не позволяли селиться в гостиницах выше среднего класса. Коммунисты тоже умели экономить…

Вечером у неё предполагалась встреча в «Доме советско-французской дружбы». Становилось понятно, что она срывается. И дело не в том, что в промокших сапогах, по образовавшемуся за ночь гололёду, с такой температурой трудно дойти даже до аптеки. Для мероприятия через советника можно попросить и представительский автомобиль. Но такие жесты не приветствуются… Да и дело в другом – французы не поймут… Как это к ним на встречу посмел явиться совершенно больной человек! «Странно, – думала она, – за всю войну ни разу не чихнула. А на все случаи жизни было одно лекарство – сто грамм… Лучше спирта… Интересно, как бы среагировали французы, явись я на встречу не в вечернем платье, в туфлях на шпильках, а в военной форме и в кирзовых сапогах? С водочным перегаром вместо «Шанель номер пять»… Рассмеялась… Додумать не успела. В дверь номера деликатно постучались. Опустив ноги в шлёпанцы, накинув халат, пошла открывать.

 

На пороге стояла Лидия Николаевна Делекторская. Она же известный переводчик с русского на французский – Лидия Дельт.

Могли бы и расцеловаться. Но одна их них была с перевязанным горлом, другая едва виднелась из-за груды кульков и пакетов.

Гостей принимаете? – улыбаясь, спросила гостья.

Таких гостей и не принять? – в тон ей ответила постоялица отеля.

Освободясь от пальто, развязав платок, Лидия Николаевна отправилась в ванную комнату мыть руки. Вновь появясь, пропела в стихотворном размере:

В постель, в постель, в постель, в постель…

Искусствовед подчинилась.

Я ворон, я ворон, я ворон есть твой, – разбирая принесённые пакеты, щебетала Лидия Николаевна, – тебя мы здоровой отправим домой…

Водички живой ты залей в ротик мой, – отозвалась Ирина Александровна, увидев бутылку вина, выставленную на стол.

Посмеялись.

Температура большая? – спросила Лидия Николаевна, разбирая принесённые продукты.

Тридцать восемь и пять…

Принимали что-нибудь?

До аптеки не дошла.

И это хорошо. Всё, что надо для лечения, у меня есть.

А как вы узнали, что я прихворнула?

А вот… Уметь надо.

Нет, серьёзно.

Всё очень просто. Вчера, когда прощались, заподозрила, что вы уже недомогаете. Потом сапоги увидела. Вижу – мокрые… При всех спросить о самочувствии не могла. Здесь так не принято. А вы упорхнули. Зная, что вы свой рабочий день в Париже начинаете с семи утра, в девять тридцать позвонила сюда и поинтересовалась, у себя ли мадам Антонова.

Позвонили бы мне.

Именно это мне и посоветовали сделать. Посчитала, что так не получится сюрприза.

Сюрприз более чем удался, – улыбаясь, заметила Ирина Александровна.

Ой, – воскликнула Лидия Николаевна, – я не с того начала… Вы лежите. Я сейчас…

Быстрой походкой она покинула номер.

 

Ирина Александровна подружилась с Делекторской запросто. В отличие от других советских женщин, впервые оказавшихся за границей, Антонова здесь не терялась и не робела. Ребёнком с родителями, до войны, жила в Берлине, где по делам службы находился отец. Первая же встреча с Лидией Николаевной прошла в деловом русле. Нет, конечно, муза Матисса являлась незаменимым гидом, но большую часть времени, соответственно и разговоров, они тратили на Матисса и его творческое наследие. Судьба этого наследия в России сложилась таким образом, что его поделили между двумя крупнейшими музеями – Эрмитажем и Музеем имени Пушкина.

Обе женщины были привлекательны, даже красивы, выглядели моложе своих лет и обладали сильными характерами, что тоже их объединяло и сближало. При этом и сами оставались корректны и не допускали панибратства по отношению к себе. Общались исключительно на «вы».

Матисс ко мне обращался на «вы», – объясняла Лидия Николаевна. – Понятно, что и я по отношению к нему всегда поступала подобным образом. У меня родители общались только так, а не иначе…

Ещё вдруг добавляла:

Ирина Александровна, вы даже представить себе не можете счастье – носить в своём имени имя любимого отца. Когда доводится встречаться с русскими, я просто с нетерпением жду этого «Николаевна». И «Николавна» – тоже очень хорошо. Становится очень тепло на душе. Матиссу, кстати говоря, тоже нравилось, если я иногда произносила полное его имя…

Как это происходило? – заинтересовалась Ирина Александровна.

Анри Эмиль Бенуа Матисс, вы сегодня крайне меня огорчили своим поведением…

А он? – спрашивала, смеясь, Антонова.

Он говорил, что опять почувствовал себя школьником, не выучившим урок…

Ирина Александровна поразилась чувственности, глубине и одновременно простоте такого понимания привычных до обыденности понятий как «имя» и «отчество».

 

Будучи не только, как принято говорить, интересной женщиной, Антонова была крупным организатором. И с Делекторской они сошлись при организации международной выставки «Москва-Париж». И больше не терялись. В то время выставки западного искусства в Москве следовали одна за другой. «Москва-Берлин», «Россия-Италия», «Модильяни», «Тёрнер», «Пикассо»…

Антонова приложила немало усилий для того, чтобы Лидия Николаевна получила гражданство СССР. Но все попытки оказались тщетны. Несмотря на то, что беседовала на эту тему с самим Генеральным секретарём ЦК КПСС Леонидом Брежневым. Лучше бы промолчала. Получилось так, что её активность только навредила делу. Рассказать же самой Делекторской всю историю с неудавшимся гражданством она не могла…

Здравствуйте Ирина Александровна, – вставая из-за стола, приветствовал её элегантный генерал в костюме, явно сшитом в специальном ателье.

Существовали такие, где пошив одежды заказывали члены правительства и представители дипломатического корпуса.

Предложил сесть. Сел напротив. Был он ей незнаком. Он не являлся человеком из «пятого управления», или «пятки», занимавшимся вопросами идеологии, в объём которой входило изобразительное искусство. Генералов и других «ребят из пятки» она знала почти каждого в лицо из-за их мельтешения на выставках зарубежного искусства. Со временем стала узнавать даже их жён…

Да-да, вы правильно поняли, – точно прочёл её мысли генерал. – Я не занимаюсь идеологией как таковой.

Делекторская… Причина отказа в гражданстве, – без предисловий перешла к делу посетительница.

Делекторская, – кивнул собеседник, приняв предложенную манеру разговора. – Отказ в гражданстве… Причин много… Первый приезд и две первые графы анкеты. Напомню: это «причина приезда в СССР», и вторая – «города и насёлённые пункты, которые хотели бы посетить». Кроме Москвы и Ленинграда гостья указала Томск. Что автоматически чуть ли не ставит крест на разрешении для въезда.

Я вас не понимаю…

Томск – город закрытый для иностранных граждан. Иностранцу, желающему посетить Томск, просто отказывают во въезде, и всё. Вы же помните, сколько труда лично вы приложили, чтобы любовницу Матисса вообще пустили?

Антонова помнила. Только личное вмешательство членов Политбюро разрешило проблему.

Во-первых, она не любовница Матисса… а во-вторых, почему Томск закрыт?

Во-первых, термин «муза» в понятийном аппарате советских людей отсутствует… А во-вторых, Томск – закрытый город по той же причине, почему закрыты Челябинск, Дубна и Арзамас…

Ирина Александровна действительно не знала, что сразу после войны под Томском развернулось строительство атомного реактора по обогащению оружейного плутония. Но теперь поняла, почему Лидии Николаевне в разделе «населённых пунктов и городов» оставили во время её первого визита только Москву и Ленинград. При этом Антонова не могла не отметить, что уже в следующие приезды муза Матисса посетила Киев и Минск, многие другие города. Однажды вместе им даже довелось отдыхать в Крыму. И вообще, казалось, Лидия Николаевна не имела никаких проблем с передвижением внутри страны.

Продолжим дальше, если позволите, – предложил хозяин кабинета.

Гостья кивнула. Её заинтриговало то, что генерал вёл разговор без каких-либо записей и справок. Что свидетельствовало и об его осведомлённости, и о хорошей памяти, а также о том, что человек по характеру службы имеет дело с вещами, которые иногда не доверяют бумаге. «Кто же он такой, этот генерал?» – гадала она. Только сейчас сообразила – он не представился… «Надо полагать, не посчитал нужным. Скорее, не стал даже утруждать себя такими условностями. Любое его имя может быть одним из многих его имён», – догадывалась она.

Помните примечательную историю, когда Марлен Дитрих во время своего визита закапризничала, топнула ножкой и потребовала, чтобы на встречу с ней в Центральный дом актёра доставили писателя Константина Паустовского? – спросил неизвестный.

Слышала, – впервые улыбнувшись за время беседы, ответила Ирина Александровна.

История имела широкий резонанс из-за того, что перед вызванным на сцену писателем звезда сначала немецкого, а затем и американского кино упала на колени. И – о ужас! – поцеловала литератору руки. Гигантская нитка жемчуга на её теле разорвалась и засыпала перламутровыми шариками различной величины всю сцену.

Так вот что любопытно, – продолжал чекист. – По нашим сведениям, Марлен ознакомилась с произведениями Паустовского в переводе Делекторской. Вы не знали об этом?

Нет, не знала… Но это несусветная глупость – отказывать Делекторской в гражданстве по той причине, что кто-то, кого вы не жалуете, ознакомился с творчеством советского писателя в её переводе, – не скрывая раздражения заявила Ирина Александровна.

Действительно, с чего это мне жаловать американскую кинозвезду, подружку Ремарка и Хемингуэя. Тем более, если она рассыпала на сцене жемчуг, а две отечественные кинодивы, Любовь Орлова с Тамарой Макаровой, бросились помогать его собирать… Как две, извините, нищенки, – не пожелал отвечать на оскорбительное обвинение в глупости генерал.

Ему окончательно стало понятно, что трепета перед органами госбезопасности директор Пушкинского музея не испытывает, а изменить придуманную им схему беседы при таком бесстрашии собеседника он оказался не в состоянии.

Вы знаете, что именно обожает Дитрих у Паустовского? – совсем уже не к месту спросил мужчина.

Нет. Я и на вечере не присутствовала.

Рассказ «Телеграмма». Не читали?

Антонова не читала рассказа. В тот момент она собиралась с мыслями, чтобы окончательно уничтожить никчёмную аргументацию отказа в гражданстве.

Хороший рассказ. О дочери, которая едет к больной одинокой матери и приезжает на завершившиеся похороны матери-старушки, – как ни в чём ни бывало продолжил генерал. – Символизм какой-то… Вам не кажется?

Мне кажется, вы хотите показаться значительнее, чем есть, – с вызовом сказала Антонова.

Поймите, дорогая Ирина Александровна, точно так, как существуют косвенные улики, существует косвенная вина…

В чём конкретно виновата Лидия Делекторская?

Да я не о ней… О себе грешном, хотя и к ней это имеет прямое отношение… Делекторская, вместе с Матиссом, приятельствовала с Арагоном и Триоле…

А эти-то при чём? – окончательно сбитая с толку, с ещё большим раздражением спросила Ирина Александровна.

Я имел прямое отношение к тому, что Арагон стал кавалером советских орденов – Октябрьской Революции и Дружбы народов. А Триоле – кавалером ордена «Знак Почёта». И к тому, что оба лауреаты Ленинской премии. Знаете, сколько это тогда по курсу во франках? Вижу, не знаете. Более девяти миллионов франков на двоих. А ещё щедрые гонорары в рублях за многотысячные издания на русском языке… Хватило и на особняк, переделанный из средневековой водяной мельницы, и на путешествия по миру. И на развлечения… Правда, только уже одному Арагону… После смерти Эльзы кавалер ордена Октябрьской Революции проживал на своей мельнице в окружении красивых юношей… Ну и вообще обливали они советскую власть помоями практически до последнего вздоха. Чего же нам ждать от Делекторской? Нам доморощенных либералов хватает…

Извините, товарищ генерал, но работнику вашего уровня не к лицу паясничать. Делекторская до сих пор от своей родины ничего не получала. Она только дарила и отдавала.

Согласен, но… Генерал прошёл к своему столу и впервые за время разговора взял что-то из папки. В руках у него оказались несколько фотографий средних размеров. Вернулся к гостье и разложил перед ней снимки. На всех, в разном возрасте, в разных костюмах и даже в немецкой военной форме, был подлый Лео.

Вам, часом, не знаком этот человек?

Нет.

В некотором роде ваш коллега… Всю жизнь занимался искусством… Настоящее его имя даже мы не знаем. Таким молодым и безусым, под именем Леонард, он брал уроки живописи у русского художника Константина Коровина. Отпустив усы, – карандашом указывал генерал, – организовал похищение и тайную распродажу экспозиции парижской выставки своего учителя. Возможно, что и уничтожил часть коровинского наследия. Зачем?! Превратившись из Леонарда в Лео, с ещё одним международным авантюристом, имени назвать не могу, этот ещё жив, подготавливал приход Гитлера к власти. Как раз в то время, когда вы, совсем тогда юная, проживали с папой и мамой в Германии. А вот здесь он, – опять указывал генерал на военное фото, – координатор распределения культурных ценностей, вывезенных во время войны из нашей страны. Составлением путеводителей для немецких зондер-команд при захвате произведений искусства на нашей территории занимался тоже он. Да вы, наверное, знаете, что к той же янтарной комнате – в Екатерининском дворце – фашисты шли по проложенному кем-то маршруту… Гитлер задолго до войны присматривал по всей Европе экспонаты для «Музея фюрера» в городе своего детства. Так и проходит по документам – «Секретная миссия Линц». По некоторым сведениям, свои последние дни в рейсхканцелярии главный фашист любил проводить у макета своего музея. Слышали о таком музее? – поинтересовался генерал.

Краем уха, – недружелюбно ответила Антонова.

Тоже фото военного времени. Здесь он, кстати, снова Леонард. Эсэсовский мундир как хорошо сидит! В этом костюмчике по приказу своего начальства он выполнил просьбу немецкого скульптора Арно Брекета и вытащил из гестапо подружку Аристида Майоля – Дину Верни. А вот в этом благородном облике он закончил свою насыщенную подлостями и преступлениями жизнь…

Что с ним случилось?

Как говорят уголовники, «свои пришили». И представьте, есть основания предполагать – за многолетнюю привязанность к Делекторской… В день его гибели в её парижской квартире происходили любопытные события. Из неё сначала похитили, а затем вернули обратно «Раковину на чёрном мраморе».

Генерал собрал фотографии, отнёс к своему столу и сложил в папку.

Ничего не понимаю, – честно призналась директор Пушкинского музея.

Персонаж сей, покойный, с того света будет влиять на судьбу Делекторской до самой её кончины. Уж поверьте.

Не поверю… Как он может влиять?

Как военный преступник… Вы же знаете, что некоторые преступления не имеют срока давности. А в его биографии не только военные страницы… Есть и другие… Политические… И тоже под грифом «совершенно секретно» с пометкой «хранить вечно». Буду откровенен… Вы, конечно же, слышали о международной организации «Хранители памятников»?

Чем они-то вам не угодили? Люди ищут и находят ценности, спрятанные нацистами…

Да, – подхватил генерал, – тысячу тайников по всему миру обнаружили. Это впечатляет. Но вы должны согласиться, что быстро находит нужное тот, кто ничего и не терял, а заведомо помнил и знал, куда что положил…

Ирина Александровна не нашла, что сказать в ответ. Слишком много всего наговорил ей хозяин кабинета. Но поняла главное – в его изложении фактов есть логика. Несмотря на то, что всё кажется сваленным в одну бесформенную кучу. Cтроится его позиция на личных не реализованных амбициях и на ущемлённом самолюбии… Если он действительно занимался тем, что пытался обеспечить лояльность Арагона и Триоле к СССР советскими орденами и премиями. А она вместо того, чтобы не заметить этого или сделать вид, что не заметила, ещё и ткнула его лицом в его же несостоятельность в этом вопросе…

Как вы считаете, безопасно искать похищенное, если бывшие сотрудники ведомства Розенберга вам подсказывают, что и куда во время войны они спрятали? А сейчас очень трудно разобраться, где нацистские и международные преступники, где национальные мафии, где экстремистские организации, занимающиеся террором, а где западные разведслужбы… А есть ещё и банковский капитал, который прагматично смотрит на произведения искусства как на способ вложения денег. Существуют и другие силы, проявляющие интерес к произведениям искусства… Лучше вам о них и не знать…

Но Лидия Николаевна «Раковину» нашей стране подарила, – сказала женщина, словно привела последний аргумент.

Это может быть и акцией прикрытия… Как говорится, «бойтесь данайцев, дары приносящих»… Тем более, что рыночную стоимость картины вы знаете… Вижу вас удивляет моя искусствоведческая эрудированность, – улыбнулся собеседник.

Честно говоря, интересна ваша осведомлённость в некоторых вопросах…

Не стану вас интриговать. Английские коллеги в таких случаях говорят: «Наше дело настолько грязное, что им должны заниматься только настоящие джентльмены»… А если серьёзно – это аксиома. Гений в искусстве – ориентир для разведчика в мутном пространстве брожения элит… Любой страны… И для контрразведчика тоже ориентир… Знаете, почему?

Ума не приложу, – нарочито небрежно ответила Ирина Александровна.

Крупные художники своим искусством декларируют гуманистические ценности. Тогда как идеологи и политики воплощают в жизнь отнюдь не гуманизм. Западное искусство – это красивая ширма для политических безобразий. Оно прячет и камуфлирует чуждые нам идеи. А поскольку идеология – это стратегия, а политика – это тактика, то становится понятно, почему нужно приглядывать за художниками. И зачем необходимо знать, какие политические силы являются заказчиками произведений… Матисс – идеологическое оружие Запада. Делекторская – его агент. Точка. Вам это говорит представитель политической разведки… И ещё… Прекратите пикироваться с начальством… Хамить власти не менее гадко, чем лебезить перед ней. Что до Делекторской, то поверьте моему опыту: в любой грязной истории грязи всегда оказывается значительно больше, чем изначально можно было предполагать…

А ещё говорят: «свинья везде грязь найдёт», – вставая, сказала Антонова. Против её ожидания генерал ничего не сказал в ответ.

 

Водрузив на крохотную электрическую плитку кастрюлю средних размеров, Лидия Николаевна длинной ложечкой помешивала жидкость внутри посудины. Продолжала свой рассказ:

Таким образом, издатель не Арагон, как почему-то все в России считают. Издавал Паустовского в моём переводе – Галлимар… А у Арагона отношения с Матиссом были более чем странные… На мой взгляд, Луи, говоря русским языком, просто приплёлся в «Режину», чтоб подкормиться, а вовсе не за созданием произведения о Матиссе. Опять же обидел Матисса в Вансе… Говорил, что вот-вот наступит коммунизм и нашу часовню переоборудуют под танцевальный зал… Вы можете себе представить самочувствие Матисса после его слов? А до этого патрон тщетно пытался получить от него заказ на оформление зала заседаний французской коммунистической партии… Что ему стоило? Денег у коммунистов во Франции в то время было «куры не клюют»… А сам двухтомный роман Арагона, говоря уже по-французски, «жалкий… растянутый на четыреста страниц!». Так Селин однажды сказал… Кстати, защищая Арагона от нападок со стороны министра культуры республики… Эльза ещё во время войны мне говорила, что ничего путного Луи про Матисса не напишет. Вот про часть тела Ирены – это да! А остальное… Хотя про «персонаж по имени боль», несомненно, у него сильно… Из-за пяти-шести подобных образов и стоит прочитать то, что он напихал в два тома под своим именем, напрочь размазанным самим названием произведения – «Матисс». Матисс – это солнце! И что может о нём сказать человек, не имеющий физических возможностей расстаться с собственной тенью!

 

Ирина Александровна стала всё чаще и чаще вспоминать беседу с генералом. Не так проста была Лидия Николаевна. В тот момент Ирина Александровна не могла понять, что истинная муза воплощает вслед за своим патроном несовместимые, казалось бы, категории – аналитический ум и наивность в человеческих взаимоотношениях. «Истинный талант – идеалист. И ничего с этим не поделаешь. Хотя Матисс, – думала Антонова, – как и Пикассо, прагматик. Оба за свою жизнь шага не ступили без денег… Русские купцы их развратили»…

 

Размышляя о мотивации занятий Лидии Николаевны литературными переводами, приходишь к выводу, что основное назначение её увлечения литературой – самосознание. Если рядом с Матиссом она смутно осознавала необходимость своего присутствия в его творчестве, то, занимаясь переводами, она стала истинным сотворцом. Иначе кто она такая? «Подстилка» Матисса в обывательском понимании… Эмигрантка, прекрасно устроившаяся при европейской знаменитости… Кто? Русская девочка, вырванная, как морковка из родной грядки, и брошенная волей судьбы сначала в Китай, затем в Европу…

Когда я впервые встречалась здесь с советскими писателями, то разговорилась с консьержкой, выяснила, что мелкие служащие отеля пользуются вот такими маленькими плитками, чтобы что-то подогреть и приготовить себе обед или ужин, – объясняла Лидия Николаевна. – Но настоящий обед нам ещё предстоит…

Лидия Николаевна поила Ирину Александровну только что сваренным глинтвейном и внимательно следила, чтобы та закусывала принесённым сыром и удивительно вкусным мясом. Дожидались своей очереди свежие овощи – корнишоны и маленькие помидоры, предназначенные для следующей части пиршества.

Что касается Нобелевской премии Паустовскому… Я чувствую, что он обольщается, – поделилась Делекторская своим мнением. – У меня вообще сложилось стойкое убеждение, что литература – это частное дело и лишь иногда оно становится достоянием общества. Крайне редко…

 

Человек, переведший на французский язык всего Паустовского, знал, что говорил. Писатель часто становится классиком, когда его книги начинают переводить на иностранные языки. Что не обязательно, но желательно. Делекторская перевела. Это автоматически закрепило за Паустовским статус классика русской советской литературы. Но не сделало его мировой знаменитостью. Западному миру всегда хватало своих имён. К тому же у Делекторской был свой гений – Матисс. И выше, как говорится, не прыгнешь.

Когда пишут книги о Матиссе, когда снимают о нём фильмы, кого только не цитируют и кто что не говорит… И автор этих строк туда же… И несоизмеримо мало цитируется Лидия Николаевна… Самое главное достоинство написанных ею книг в том, что в них только Матисс и его творчество её глазами… Она не выпячивала себя со своим мнением о чём бы то ни было. Не давала никому оценок… Зафиксировала то, что увидела, и то, что слышала лично. Только и всего. Её книги стоят того, чтобы их прочитать. Нашёлся бы человек, чтоб перевести с французского языка на русский.

Премию Поля Мармоттана за книгу «Анри Матисс. Кажущаяся лёгкость» она не раздумывая потратила на приобретение работ Матисса. С последующим дарением России. На обывательский взгляд, для двадцати тысяч франков могло бы найтись другое применение, но она – Делекторская… «Снежная королева», – называл её мальчик с волшебной фамилией Маг. Взрослый Адриен Маг выступил издателем этой книги. «Против ветров и течений. Творчество Анри Матисса» издала другая волшебница – Ирус Хансма. Она, как Маг, являлась и доверенным лицом Лидии Николаевны.

Вот и настал тот момент в повествовании, когда автор должен сообщить читателю, что Лидия Делекторская никакая не Снежная… Куда больше сходства с Екатериной Великой, скупавшей для Эрмитажа лучшие коллекции европейской живописи. Во времена её правления купленные за большие деньги, оптом и в розницу, художественные ценности везли в страну обозами. При этом самодержица не уставала повторять: «Вы думаете, я люблю искусство? Нет. Я просто жадная»… Есть такая особенная жадность – не для себя – у русских императриц. Лидия Николаевна Делекторская – императрица.

 

Ну вот, Ирина Александровна, – взглянув на часики, протяжно проговорила Делекторская. – Где-то у вас должен быть чёрный хлеб…

О Господи! Водку с икрой достала, чёрный хлеб забыла. Дура дурой, – уже достаточно легко двигаясь по номеру, спохватилась выздоравливающая Антонова.

Буханка «Бородинского» была извлечена из большой дорожной сумки. Водка, икра и чёрный хлеб – это то, что везли командировочные за границу в то время.

Мы сейчас с вами отведаем русского борща, который ещё варят в русских деревнях и уже почти не умеют варить в больших городах, – объявила Делекторская. – Но лучшие рецепты борща сумели сохранить русские эмигранты первой волны…

 

Два улыбчивых молодых человека славянской внешности, в белоснежных колпаках и в таких же белых поварских одеяниях, заново сервировали стол.

Вы скажите им что-нибудь по-французски, – попросила Делекторская.

Monsieur, je ne mange pas siх jours, – жалобно пропела Ирина Александровна бессмертную фразу Кисы Воробьянинова из «Двенадцати стульев».

Живите богато, – ответил на чистом русском, без акцента, один из молодых людей.

Вчетвером от души посмеялись.

Спасибо, молодые люди, – поблагодарила Лидия Николаевна, – мы часа в два, думаю, уложимся…

 

Такого вкусного борща Ирина Александровна не ела с самого детства. Она почти окончательно выздоровела после первой же тарелки. Ещё раз выпили водки из запаса, привезённого Антоновой из Москвы. Насморк пропал, как будто его никогда и не бывало.

Добавки? – поинтересовалась Делекторская.

Пожалуй что да…

Давайте, а потом я объясню, в чём тут дело…

Она уложила Антонову в постель. Подвернула одеяло под ногами. Несколько раз снова выходила из номера. Наконец присела на краешек кровати. Спросила:

Покурим?

Дамы с удовольствием закурили.

Ирина Александровна, вы никогда не догадаетесь, в чём секрет русского парижского борща…

В чём?

В европейском сорняке – укропе… И в таком же родственнике укропа, как тмин…

Они расхохотались в два женских горла.

Серьёзно, – продолжала Лидия Николаевна. – Ресторатор, к услугам которого сегодня обратилась, поведал, что долго искал на чужбине, чего недостаёт в борще… Выяснил, что укропа. Это в России, особенно в Сибири, укроп и щавель пестуют на грядках. А во Франции они растут сами по себе на лесных лужайках… Правда, говорят, что даже и в Сибири растёт дикий щавель. Но сама не видела. И при этом вдруг стали утверждать – мол, это наши казаки эпохи наполеоновских войн в своих походных мешках притащили укроп в Россию. На копытах своих лошадей, выражаясь фигурально… Неправда. Это род мифотворчества. Про французские бистро, якобы произошедшие от русского «быстро» в ту же эпоху, русские и здесь, и в России, мягко говоря, тоже привирают. Да прямо скажу – врут. Хотя, несомненно – это тоже любопытный пример мифотворчества…

А что с бистро не так?

Первые бистро появились в восемьдесят четвёртом году прошлого века. Через семьдесят лет после ухода русских войск из Парижа. Так не бывает, чтоб слово на семьдесят лет уснуло, а затем вдруг образовало целое понятие. Бистро – от французских «bistraud» и «bistroquet». Так в разных частях Франции всегда называли торговцев местным вином, а затем и сами винные заведения. Знаете, как общественное сознание реагирует на мифотворчество?

Как?

Анекдотом. Иногда сам анекдот порождает миф.

Например…

В основе истории с бистро следующий анекдот девятнадцатого века: пьяница, бабник, картёжник, драчун и грубиян, некий русский улан, начинает утро с того, что забегает после бессонной парижской ночи в кафе и опрокидывает одну-две рюмки водки. Здесь его только и может отловить полковой начальник. И чтобы успеть похмелиться до прихода старшего по чину, улан требует от торговца: «Быстро! Быстро! Быстро!».

Хорошо. А как насчёт того, что анекдот вслед за мифом…

Вы только не подумайте, что это плохо. В искусстве – это даже очень хорошо. Недаром же Пикассо повторял: «Искусство – это ложь, которая помогает нам понять правду». Так вот… Я знаю, в Советском Союзе сейчас получают распространение анекдоты про Чапаева и его ординарца Петьку.

И что? – не поняла Антонова.

Ничего особенного… Общественное сознание прореагировало на миф о красном полководце анекдотом… По той простой причине, что Чапаев по ряду причин не может считаться полководцем…

И всё же я не поняла про укроп, – призналась Ирина Александровна.

Да очень просто. Укроп, как любая приправа, усиливает вкус. Вкусов, как известно, четыре. Все они должны присутствовать в настоящем борще. Сладкий – морковь и свёкла. Горький – лук, перец. Кислый – сметана. Солёный – собственно соль. Вот вам и гармонизированное по вкусу блюдо. А поверх всего ещё и духовитый укроп!

Вкус… Искусство… Вы знаете, Лидия Николаевна, в жаргоне наших музыкантов и художников в последнее время проникло и закрепилось слово «вкусно». Как комплимент по отношению к талантливому произведению…

Но вам об этом лучше помолчать, – улыбнулась Делекторская.

Почему? – удивилась Антонова.

Найдётся кто-нибудь, кто скажет, что вы путаете Божий дар с яичницей…

Они опять смеялись.

Вы правы, об этом мы умолчим, – согласилась Ирина Александровна. К тому же в искусстве вкусы формируются самым невероятным образом. И сдаётся мне, что привитые вкусы – это реализованные идеи. Прививаешь вкусы – воплощаешь идеи.

Разговор с генералом-чекистом не прошёл для Ирины Александровны бесследно.

Теперь к делу, – приняла серьёзный тон собеседницы Делекторская. – Я о Паустовском… Не получит Константин Георгиевич Нобелевскую премию. Я как смогу отпишу ему, но готовьте нашего «молодого человека» к горькому разочарованию.

Мне тоже показалось, что не сложится, – кивнула Антонова.

Лидия Николаевна продолжала потчевать соотечественницу. Вишенки и виноградинки на вилке из её рук чередовались с фруктами.

«А что же сам Константин Паустовский?» – спросит читатель. «13 апреля 1960 г. Ялта. Лидия Николаевна, дорогая, дня два тому назад послал Вам большое письмо и забыл написать Вам одну свою бесцеремонную просьбу. Дело в том, что в Болгарии мне достали великолепное средство от астмы (оно одно мне помогает и снимает припадки). Средство это французское, и сейчас его в Болгарии уже нет, оно всё разошлось. Если бы можно было достать его в Париже и переправить сюда (в Москву), то это было бы идеально. Но есть одно «но» – я не могу выслать Вам денег. Во всяком случае, в Москве я что-нибудь сделаю и, очевидно, добьюсь разрешения перевести деньги. Думаю, что это стоит недорого… Если удастся его достать, я буду Вам благодарен чрезвычайно. Завтра уезжаю отсюда в Москву. Здесь холодная весна, всё время – ветры. Жду Вашего письма. Простите меня за сложную просьбу, но в Париже – Вы одна, к кому я могу обратиться. И не сердитесь за «Мимолётный Париж». Хемингуэй прав, когда пишет, что правда литературы достовернее правды житейской. Она глубже раскрывает сущность вещей. Будьте спокойны, счастливы, здоровы. Ваш К. Паустовский. Если это лекарство не удастся достать, то не волнуйтесь. Найдётся в другом месте».

Господи, о чём он говорил и писал? Выслала она ему и лекарство, и новые издания его книг. А вот обидел писатель своего переводчика «Мимолётным Парижем» очень серьёзно… И, сославшись на авторитет Хемингуэя, даже не счёл нужным извиниться…

В этой тройке – Бородин, Паустовский и Гранин – самый милый человек был Даниил Александрович. Любопытный, смешливый и милый… И ещё он всё время краснел. Один раз я его нечаянно приобняла. Ничего личного. Как сына страны… Видели бы вы его лицо. Он не мог взять в толк, что я старше его на целых две жизни. Если не на три… Я ему, кстати, совет дала. Вы уж там посмотрите, как исполнит.

Какой совет?

Рассуждать о долголетии – укорачивать себе жизнь, сказала я ему. Думаю, что услышал… Он умный мальчик.

Она была музой Матисса, а Константин Георгиевич Паустовский в «Мимолётном Париже» написал о ней, извините, в духе пошлого романтизма… Так пишут о брошенной женщине: «Поезд тронулся. Лидия Николаевна шла у самого вагона, вытянув левую руку, крепко прижимая пальцы к пыльной стене вагона, как бы боясь расстаться с ним, не обращая внимания на то, что кондуктор и какой-то человек в кепи с золотым галуном кричали ей, чтобы она отошла подальше от поезда. Потом она сразу остановилась и прикрыла глаза единственным, что у неё было в руках, – маленькой лакированной сумочкой».

Лицо надо было бы кое-кому расцарапать той лакированной сумочкой… При всём уважении… Императрицы не плетутся за пыльными поездами, тронувшимися от парижского вокзала. Она гордо смотрела вслед до блеска отмытому пассажирскому составу, отъезжающему в Россию. Где многим находится место, а ей место нашлось только на русском кладбище…

Сказать по совести, Ирина Александровна, дело куда проще, чем кажется… У меня не раз и не два спрашивали, кто я ему. Любовница? Муза? Секретарь? Я как могла и как умела – отвечала. И продолжаю отвечать. И никто никогда так и не спросил главного: любила ли я Матисса?

Ирина Александровна не стала ничего спрашивать.

 

Коллеги-писатели поздравляют Сергея Григорьевича Максимова с его 60-летием, которое он встречает в хорошей творческой форме и желают ему новых свершений.