Журнальный мир

Волк-отец вскочил за секунду до того, как Маленькая волчица вздрогнула во сне, и заметался по клетке, ища выход. Никогда он не хотел бежать отсюда: от сытой жизни, тепла и покоя, от уверенности, что ничего не угрожает стае. Но уже несколько дней слышался далекий злобный вой, а в воздухе ощущался запах смерти.

Маленькая волчица проснулась и следила за отцом так же, как ее братья — тревожно, исподлобья, еле слышно поскуливая. Мать поднялась со своего места, подошла к отцу, ткнулась мордой в его загривок. И тогда он остановился, сел, поднял голову и завыл. Громко, протяжно, мать тут же подхватила, а через мгновение за стеной заворчали медведи и тоже стали реветь. Вдруг, всех перекрывая, раздался оглушительный вопль отчаяния — это рыдала в своем бассейне Красавица, — пожилая бегемотиха.

Они выли всю ночь, а утром, когда Свой Человек принес еду, отец даже не притронулся и остальные не осмелились.

Волки не очень любят встречаться взглядами с людьми, но сейчас Маленькая волчица хотела увидеть лицо того, кто входит в клетку. Обычно Свой Человек приближался к ней, и она позволяла себя гладить. Тогда он смотрел прямо в глаза и говорил что-то приятное, и она привыкла. Она потянулась к нему, но он бросил мясо в кормушку, глядя куда-то в сторону, и быстро вышел, не оглядываясь.

Есть не хотелось. Тоска заполнила все внутри, включая желудок. Через некоторое время появился Чужой Человек, от него пахло страхом. Отец ощерился. Он знал — на людей нападать нельзя, люди — источник сытой жизни. Но только не этот! Старый волк приготовился броситься на врага, как только тот откроет дверцу, но Чужой и не пытался. Он просунул сквозь прутья черный ствол. Волк не знал, что это, но понял и прыгнул. Раздался щелчок, и Волк-отец упал. Мать тут же кинулась защитить детей, отомстить за мужа, но — щелчок… она рухнула и снова ткнулась мордой в загривок Волка.

Маленькая волчица забилась в угол клетки. Казалось, она ослепла от огня и оглохла от выстрелов и не слышала, как к ним бежал Другой и кричал:

— Что вы делаете?! Что вы делаете, звери?!

А его пытался остановить Свой:

— Борис, прошу вас! Так надо, Борис!

— Что надо?! Что вы делаете?! — этот Другой, которого назвали Борис, схватил за шиворот Чужого: — Вы — зверь! Зачем?! Зачем?! Они здоровые! Они гордость зоопарка! Они наши, русские!

— Постойте! Я все объясню, — голос Своего дрожал.

— Я сам, — глухо проговорил Чужой, опустив ружье. — Я не зверь. Вы не правы. Я выполняю приказ.

Он отвернулся, достал носовой платок, вытер глаза, потом заговорил прерывисто:

— Немцы на подходе к городу. Скоро бомбить будут. Неровен час, клетки-то, хилые, развалятся, и разбегутся волки по городу, понимаете? Я и сам… мне и самому… сниться будут. Ну, не смогли всех эвакуировать! И там, в Казани, зоопарк не резиновый! Не смогли! Что теперь?! Волков пожалеть? Людей опасности подвергать?!

Другой отвернулся от Чужого. Подошел к клетке. Маленькая волчица подняла голову и заскулила.

— Отдайте мне ее. Христом-богом прошу! Щенок же совсем! Отдайте.

Маленькая волчица узнала Другого. Он часто приходил в зоопарк, сидел у их клетки, смотрел на стаю. Она не знала, что все это время он рисовал ее, братьев, Волка-отца, Волчицу-мать. Ей не нужно было думать, чем он занят, она привыкала к нему.

— Не могу я, Борис, — тихо сказал Свой. — Не имею права. И не щенок она уже, ей вон, год скоро.

— Да брось ты! — Чужой поспешно разрядил ружье. — Она мелкая самая. Скажу, что всех пострелял, и все. Смотри на нее — за собаку вполне сойдет. Только зачем она тебе?

— А как собаку и воспитаю, — с готовностью ответил Другой. — Я изучал их повадки, все про них знаю. Иначе не вылепишь фигуру. Ну что медлишь? — обратился он к Своему. — Открывай клетку. Я заберу ее. Вон от страха и стоять не может.

Маленькая Волчица попытался подняться, но ноги подкосились, она завалилась вперед мордой.

— Вот не знал, что у волков от испуга ноги отнимаются, — тихо говорил Другой, неся Маленькую волчицу на руках.

Ее голова лежала у него на плече. Она впервые покинула зоопарк и не знала, что город такой. Что это не бесконечные клетки, в которых живут люди, а нечто другое: ужасное или прекрасное, доброе или злое, она не понимала, но ей было любопытно. Еще целы были здания, еще не все листья опали с деревьев, еще только сентябрь 1941 года пришел в Ленинград.

Жилище Другого ошеломило Маленькую волчицу. Она не знала, как себя вести. Запахи перебивали друг друга, за ними сложно было уследить и понять происходящее. Здесь было очень тепло, словно лето не уходило, и немного жутко от того, что вокруг были стены.

— Это что? — услышала она голос более высокий, чем у Другого.

— Собака. Щенок почти. Скоро год, — казалось, спокойно ответил Другой, но она-то сразу учуяла тревогу и прижалась к его ногам.

— Боря, я не дурочка. Я живу со скульптором, с художником-анималистом. Со студентом академии. Поверь, волка от собаки отличаю.

— Ну не все же отличают, — интонация стала тверже, и Маленькая волчица осмелилась тихонько заскулить. — Всем будем говорить, что овчарка. Восточно-европейская. Или… метис, помесь с волком.

— Боря, я не про это. Она нас не сожрет? — высокий голос был неуверенным, но не злым. — Чего скулит-то?

— У нее на глазах только что расстреляли всю ее семью! — отрезал Другой. — Я эту от смерти спас. Не сожрет. Звери добро помнят.

— Как расстреляли?!

Ужас, прозвучавший теперь, испугал Маленькую волчицу, и она заскулила с подвывом.

— Деточка! Плачет! Бедненькая! Сейчас молочка налью, свеженького. Скажем, что собака.

Дали еды, постелили старое одеяло, пропитанное сонмом запахов: человека, молока, травы и многих незнакомых, но не тревожащих, и она, напившись и наевшись, уснула.

Ей снился Волк-отец и Волчица-мать в каком-то волшебном месте, где не было клеток, а были только деревья, а в траве под ними резвились братья.

— Этот Другой — теперь твой человек. Теперь он твой Вожак. Ты должна заботиться о нем и защищать его, — сказал отец.

— Почему? От кого? Он сам меня защищает, — хотела возразить Маленькая волчица, но родители и братья уже не слышали ее, уходили, уменьшались, она с трудом различала их силуэты в неизвестной и пугающей дали.

Очень скоро она привыкла жить с Другим и его Женщиной, поняла и приняла все правила и, казалось, что жизнь наладилась, если бы не усиливающийся тревожный угрожающий вой огромной вражеской стаи. А потом наступил холод. И еды становилось все меньше и меньше.

Они гуляли по ночам, чтобы не тревожить соседей и не попадаться на глаза слишком любопытным и боязливым прохожим — не все верили, что Маленькая волчица — собака. Особенно собаки не верили, и поднимали лай и визг, пытались наброситься на дикого зверя, и Машка, так Другой называл ее, жалась к ногам своего Вожака. И хотя помнила, что это она должна защищать, но пока не чувствовала, не понимала, как. Но потом собаки куда-то исчезли. Все меньше она чуяла запах их меток, все меньше в воздухе пахло живым, все больше мертвым.

Все чаще над городом с грохотом проносились ужасные твари, и люди прятались где-то в подвалах, а она оставалась одна в человеческом жилье в такие минуты или часы… Ей казалось, что она охраняет логово, а способна ли защитить его или нет, ее не волновало.

Теперь кормили не каждый день.

— Эх, совсем отощает твоя Машка, — вздыхала Женщина. — Да уж что поделаешь, самим бы… Вон карточки вчера ходила отоварить, в очереди стояла, передо мной мужчина отошел к стенке, сел прямо на снег, а после уж и не встал. Котов всех поели, ни одного кота не видно.

— Может, сбежали коты, — голос Другого звучал слабо и безнадежно.

— Да уж, сбежали. Говорили в очереди: у одних кот исчез, а потом появился со связкой сосисок. И где взял? Так они его теперь берегут как дитя родное. А как убережешь? Машку-то нашу не отпустишь одну на прогулку, чтобы поискала чего.

— Да что ты говоришь такое! Что она, кроме трупов человеческих, найдет! Ей близко к этому подходить нельзя! Ничего-ничего. Нам на заводе, да и в академии, обещали, паек не урежут. Терпи, Машка, терпи, волк, — он наклонялся почесать ей ухо, и она жмурилась, все больше привыкая к ласке.

Вряд ли понимала Маленькая волчица, о чем говорят люди, но на следующей прогулке стала нюхать воздух более сосредоточенно. Пора было охотиться. Но кто мог стать ее добычей в осажденном городе, из которого, казалось, исчезла сама жизнь. Не исчезла, конечно, она была в людях, и волчица чувствовала эту силу. Люди не были добычей, они были великой стаей. Тем не менее, под слоем снега она уловила какое-то движение. Никто не учил ее, тело знало, что нужно делать: ноги превратились в пружинки и подбросили Маленькую волчицу в воздух, а острый нос воткнулся в снег очень точно, и клыки сомкнулись, перекусив хрупкий крысиный позвоночник. Теплая кровь наполнила пасть. Вторую крысу она принесла Вожаку.

— Ах, ты умница! Ах, ты милая. Ешь-ешь, это твоя добыча. Ешь.

Но она не брала. Она чуяла запах голода от человека, и не понимала, почему он не ест. Вожак тяжело наклонился, поднял придушенную крысу и положил в карман. Она позавтракала ею следующим утром.

— Боря, слышь, Никифоровна, что напротив, спрашивала, что это мы за псину держим. Людям жрать нечего, а мы собаку кормим. Или, говорит, себе откармливаем консервы на потом? Мне так за Машку обидно стало, что я, дура, брякнула, что это волк. Та аж зашлась.

Женщина помешивала в кастрюле какое-то варево, пахнущее совсем не так аппетитно, как свежая крыса, но люди ели.

— А я ей и рассказала, как перед бомбежками наших ленинградских волков да медведей постреляли, — она и в слезы.

— Сегодня в зоопарк заходил. Думал Красавицу порисовать. А там, представляешь, Евдокия, что ходит за ней, бочку на саночки грузит, сорокаведерную, и на Неву за водой. У бегемотихи кожа пересохнет, если не поливать. А потом мы эту бочку снимали, воду грели. Евдокия сама еле на ногах стоит, а Красавицу моет. Кожа уж вся в трещинах. Камфорным маслом мазали. В день килограмм этого масла нужно. Там Ивановна и живет в зоопарке с Красавицей. А ты говоришь, волк. Наш волк сам себя кормит, сам себя чистит. Всего делов — ночью спустить погулять.

Маленькая волчица подняла голову. Слово «Красавица» ее напомнило что-то из прошлой жизни. И Вожак улыбнулся:

— Помнишь Красавицу?

Машка легонько стукнула хвостом.

— Вижу, помнишь. Не даст Евдокия сгинуть Красавице. Отстоит. И мы отстоим. Эх, Машка, твою бы сноровку да нашим зоотехникам. А то вон беркуту только свежих крыс подавай. Что, Машка, половишь для беркута?

Машка опять шевельнула хвостом.

Постепенно стало казаться, что зима никогда не кончится, что холод будет только усиливаться, словно само время заморозилось, и смерть решила навсегда обосноваться в городе. Но волчица чуяла, что смерть ошибается, что сила жизни, загнанная в слабеющие тела людей, сжатая до предела, никуда не делась. И Вожак по-прежнему с ней. Его ноги слабы, и голос уже не так громок, и рука, сжимавшая поводок, не так крепка, но внутри он словно стал еще сильней — волка не обманешь. Она не знала слова «дух», но она чувствовала его.

Однажды во время прогулки Маленькая волчица резко остановилась. Тоска опять ударила в грудь и подняла шерсть на загривке. Она еще ничего не поняла, но оскалилась, а когда оглянулась на Вожака, который слегка отстал, увидела группу людей, приближавшихся к нему.

— Так-так, собачку, значит, выгуливаем, товарищ.

Этот голос не понравился волчице, и она зарычала.

— Тихо, Машка, нельзя! — оборвал Вожак.

— А собачка-то злая, — продолжал противный.

— Ко мне, Машка!

Она немедленно выполнила приказ и оказалась у ног Вожака.

— Что же вы, товарищ, такую зверюгу держите?! Люди помирают от голода, а вы собачку кормите.

— Это еще надо узнать, чем он ее кормит! — другой голос был еще отвратительней. — Может, трупами людей. А? Товарищ? Собачка-то вроде в теле.

— Да помилуйте, какой в теле, кожа да кости, — Вожак еще улыбался, но она чувствовала тревогу и сильнее прижималась к его ногам.

— А на костях мясо! — прогремел третий. — Отдай пса по-хорошему, слышь, мужик.

— Вы не имеете права!

Волчица мгновенно осознала, что не он, не Вожак, нужен этим троим, что им нужна она, но если он будет защищать ее, то погибнет. Она уже не щенок, а волк, который должен увести врага за собой от логова, от стаи, и она рванулась изо всех сил, зная, что слабые руки Вожака не удержат поводка, и бросилась бежать.

— Машка! Вернись! Вернись, кому сказал!

— Ха-ха-ха! А ты кормил ее! Гони ее, Вовчик! Гони на капканы!

Волчица остановилась, оглянулась и увидела врагов, они повернулись к ней, сжимая в руках палки. Она взглянула в глаза Вожака: «Беги, родной, беги!» Не было времени понять, услышал ли он ее, она рванула вперед, уводя за собой топот и улюлюканье. Она бежала, бежала, бежала…

Борис (Исай) Яковлевич Воробьев, скульптор-анималист ленинградского фарфорового завода, в начале блокады взял из зоопарка годовалую волчицу. По официальной версии она сбежала, но волки не предают. В 1946 году он защищал диплом в Ленинградской Академии художеств и представил вырезанную из дерева скульптуру «Волчица в капкане». Это было вызовом на фоне агитационного искусства. Фарфоровая скульптура Воробьева «Воющий волк», выпущенная на ЛФЗ в тридцать седьмом и повторенная в сорок седьмом годах — очень ценный трофей для любого коллекционера.

Бегемотиха Красавица пережила блокаду благодаря Евдокии Ивановне Дашиной и скончалась в Ленинградском зоопарке в 1951 году, прожив сорок лет.