Время безжалостно, как упырь
Время безжалостно, как упырь
Окно во двор
Все дни мои похожи на одно
Занудливое, долгое кино.
Смотрю в заплесневелое окно,
Во двор-колодец с паутиной трещин.
Там, в городе, второй уж год подряд
Костры средневековые горят.
Тут – капремонт, леса за рядом ряд,
И тьма, и шепот осени зловещий.
Когда уходит золотой сезон,
Торопится сентябрь навеять сон,
Потом ноябрь заставит в унисон
Со скрежетом морозным и метелью,
Околевая телом, трепетать
Душой, огнем охваченной. Летать
На помеле над сладкою постелью.
Зима – седая платина времен.
А лето – боевой из кварца слон,
Что в лавке ждал, пылясь. Но вот и он –
Трубит, несется к нам с отбитым ухом.
И вдруг октябрь, попутавший рамсы,
В который раз не перевел часы,
И унесло с прибрежной полосы
Слонов, ослов, китов…
И пусто, сухо.
На прежнем месте – лишь окно и я.
Уходят прочь веселые друзья,
А нудных так и тянет задержаться,
Прилечь вздремнуть на гостевой диван.
И прирастают, остаются там…
И даже начинают размножаться.
Я не чувствую лет, но они меня чувствуют четко
Я не чувствую лет, но они меня чувствуют четко,
Раз вышучивать стали мою пионерскую челку,
И лысеющий толстый мужик говорит мне в глаза,
Что мы в классе одном обучались лет тридцать назад.
Город замер на вечность, сомкнув свои губы-ворота,
Обтекает дождем шелуха его и позолота.
Парк закрыт, дремлет Первый Елагин, река ‒ его плед.
Я стою под опорой моста и не чувствую лет.
Встреча с вечным заливом, речистым немолкнущим стражем.
Шорты, майка, бейсболка и челка ‒ взгляни, я все та же!
На твоем берегу все, как прежде, казалось бы,
но
Там, где волны плескались, чешуйчато жесткое дно.
Отступает большая вода, оголяются камни
И песок, не поставишь на реверс ни свой самокат, ни
Длинный видеоряд. Только память уже не соврёт:
Там, где мозг забывает, включается автопилот.
Я не чувствую лет, но они меня чувствуют четко.
Улыбается, машет на улице строгая тетка,
Говорит, что мы с ней в магазине разбили стекло.
Мне двенадцать, ей десять ‒ с тех пор уже эра сменилась.
Кто развелся, кто умер, а я, может быть, обнулилась,
Или просто полжизни прошло.
Сага о Комендани
Закрыв глаза, я вижу Петербург
Из нулевых, а может, девяностых –
И Комендань свою, и виадук
У набережной, и пейзаж неброский.
Там – не империи цветного лего,
Как в наши дни,
А пустыри, и звук,
Едва сорвавшись, тонет в толще снега.
И тьма,
и лёд,
и никого вокруг.
Отмеченная чёртом Комендань!
Ты, как большая грязная лохань,
Раскинулась у Финского залива,
Где море второсортного разлива
Плескалось, мелкопресно.
И в тебе
Увязла я годами и долгами,
Запуталась своими волосами,
Лишь иногда на кухне вечерами
Подумывая о другой судьбе.
Я там жила.
Вернее, все ждала,
Когда начнётся жизнь. И эта мгла
Казалась первобытной изначальной
Мне теменью, а молодость – печальной.
Там мы встречали новые года
Без света и воды (такое было),
И ни одно мурло не приходило
Из аварийной службы
никогда.
Хочу я к югу! К морю – навсегда!
А это все оставьте мне на память.
Я буду содрогаться вечерами,
Листая пустыри, дороги льда,
Где так дрифтуют пьяные скоты,
Что их выносит с трассы на залив,
И где в шавермной пили я и ты,
В знак мировой хозяину налив.
Соседи были веселы, добры,
В Удельном парке летом жгли костры.
Жить собирались счастливо и долго
В квартирке, где на запад три окна
И плотные портьеры, и луна
Взыскательно поглядывала в щелку.
Ночь перед экзаменом
Тревожны рассветные блики.
У форточки зябко до дрожи.
На стёклах из инея лики
Мне корчат похабные рожи.
Мозг дремлет. Глумится наука.
В бездействии ночь прожигаю.
Напротив зелёная скука
Расселась, лениво моргая.
А ночь, с караула сменяясь,
Подмигивает, тихо скалясь,
Дразнясь – или все ж извиняясь,
Дурачась, а может, ласкаясь.
Поймёшь вертихвостку, пожалуй!
Душе неспокойно до дрожи,
Но утренний луч запоздалый
Сотрёт с моих окон все рожи.
Воображаемым троллям
Не Зазеркалье вокруг меня –
Паранормальная колготня.
Мир трансформируется в фейсбук,
Где человеку никто не друг.
Как я до жизни такой дошла –
Троллей с полдюжины нажила:
Словоохотливый злой толстяк,
Фрик-шапоклячка в двух париках,
Матерный пьяница и пошляк,
Панк-шизофреник в «слепых» очках,
Толстая тётка с лицом, как зад,
И лысый старый социопат.
Я – будто высосанный гранат,
Тень молчаливая, сурикат
С плошками-фарами вместо глаз.
Сеть для меня – словно школьный класс.
Знайте: дразнить меня, раздражать –
Будто бы финкою угрожать.
Я вас отправлю в свой бан-чулан,
Сидите, как в лампе – Хоттабыч Гассан!
Я вам не дам меня обижать,
Вы – разговорчивый злой толстяк,
Фрик-шапоклячка в двух париках,
Матерный пьяница и пошляк,
Панк-шизофреник в «слепых» очках,
Толстая тётка с лицом, как зад,
И лысый старый социопат.
Время идёт – не стареют враги.
Точат в чулане клыки и штыки.
Как им сидится в плену моём?
Бан истоньшается день за днём.
Я же в кошмарах ночных своих
Вижу, ни разу не встреченных, их:
Это болтливейший злой толстяк,
Фрик-шапоклячка в двух париках,
Матерный пьяница и пошляк,
Панк-шизофреник в «слепых» очках,
Толстая тётка с лицом, как зад,
И лысый старый социопат.
Но зашевелится вдруг зола
В мертвом кострище, где нет огня
Тысячу лет, и восстанет мгла,
Плотно сгущаясь вокруг меня.
Выйдут забаненные ко мне,
Бледной и скрюченной на простыне,
Словно утопленников ряды.
Не прибегут на мой крик френды.
А до поры – мой аккаунт чист,
Как незапятнанный тленьем лист.
Не сотрясёт его звук шагов
Мною отправленных в бан врагов.
Там – многословный болван-толстяк,
Фрик-шапоклячка в двух париках,
Матерный пьяница и пошляк,
Панк-шизофреник в «слепых» очках,
Толстая тётка с лицом, как зад,
И лысый старый социопат.
Любовь и кактус
Я помню кактус твой.
Он рос в твоей квартире,
В уродливом горшке
Качая головой.
Всё прочие цветы,
Числом двадцать четыре,
Забыла я давно,
Но помню кактус твой.
Маяча на окне,
Судьбы гротескный фаллос
Всегда напоминал
Мне твой примитивизм.
Он на меня плевал,
Но развевался парус
Любви к тебе, любви
Тупой, как шовинизм.
Она росла сама,
Как дикая культура,
И ни при чем здесь Фрейд
И кактусы в горшках.
Но, наконец, взяла
Реванш моя натура:
Цветы не полила,
И кактус твой зачах.
Ты выходил его,
А мне велел убраться.
Потом являлся сам,
Под окнами стоял,
Но кактус победил,
И нам пришлось расстаться.
Любви моей, любви
Увял цветок, увял.
Быть кактусом – нести
Энергию распада,
Колоть и ранить, лгать
И ускользать из рук.
Быть кактусом – цвести
На острие разлада,
Где с паранойей спит
Талантливый паук.
За эти годы я
Забыла Фрейда, каюсь,
Забыла уст твоих
Паранормальный бред,
Твои слова, твой смех,
Зато я помню кактус.
Надеюсь, он засох
И выброшен в клозет.
Мой долгий монолог
Иронии послушен,
Тебя же пусть съедят
Твои цветы живьём!
Гештальт был завершен,
Мне кактус твой не нужен,
Как не нужны тебе
Мои стихи о нем.
Дорога к Черному морю
А я на Чёрном море не была,
Пока до сорока не дожила,
Хотя морей немало повидала.
Но лишь о Чёрном думала тайком
На берегу коралловом чужом,
Где красным Красное полировала.
На Адриатике видала шторм.
Индийский океан свой тихий сон
Мне навевал шуршанием отлива.
В Эгейском море встретила грозу.
На Средиземноморье бирюзу
В рассветный час пригоршнями ловила.
На море Черном – полчища медуз,
Как и на Средиземном. Тот же вкус
Воды. Загар пощипывает тело.
Округлой галькой выложен весь пляж.
Точеных ракушек везешь багаж
И фото с пальмами. Так в чем же дело?
А вот в чем: вновь мне десять.
Лето, юг,
Где бабушка живёт, полно подруг.
Маячит счастье радужной полоской:
Поедут к морю дядя и сестра –
Меня с собой возьмут! Пришла пора
На гальке поваляться черноморской.
Но, свой лепя сюжет, на кой-то чёрт
Объелась я незрелой алычой.
Там косточки внутри, горьки и хрустки.
Так капелька синильной кислоты
Похоронила планы и мечты,
И дядя без меня уехал, грустный.
И вот я еду к морю тридцать лет,
А годы, словно шавки, лают вслед,
И слышу в полусонье: «Поздно, поздно»…
Но это лишь колёсный перестук,
А рядом – взрослый сын
и сына друг,
И за окном – совсем иные звезды.
Мне сорок лет, Гурзуф, я молода,
(Сегодня, в сорок шесть, я вижу – да),
С волнами тихий бриз ведёт беседу.
Мне десять лет, палата номер семь,
Печалится сестрёнка, душный день,
Я никогда на море не поеду.
Рассказ путешественницы
Память услужлива и легка,
Время подвластно ей.
В Питере осень, и далека
Я от весны своей.
Но призрачная Адриатика
Снится чаще других морей.
Там мой герой подарил мне сеть –
Ракушки и шпагат.
Мы закатали ее в брезент,
Чтобы спихнуть в багаж.
На вопрос таможенника: «What is it?» –
Отшутились про «труп врага».
Что же мне делать с трупом, балда?
Разве в свою конуру
Я, неуместная, как всегда,
Эту роскошь припру?
А главное – вешать ее куда,
Что ею задрапирую?
На это мой отвечал герой:
«Милая, все равно.
Хочешь, над ложем своим пристрой,
Хочешь, завесь окно».
И я держала подарок твой
Над кроватью время одно.
Где только ни побывала с тех пор,
Каким только ни был фон.
Менялись картины морей и гор,
Дворцов, теремов и лесных озер.
То Черногории сладкий стон,
То Парижа кошмарный сон.
Время безжалостно, как упырь:
Ракушек легкий звон,
Камни прибрежные, солнце, пыль –
Все развеет муссон.
В нашей сети завелись клопы –
Вывесила на балкон.