Журнальный мир

Гусь

Над вятской окраиной гусь пролетал,

Такой одинокий и слабый,

Что с неба на воду с размаху упал —

Туда, где на мостиках бабы

С глухою досадой терзали белье,

Но, видя падение птицы,

Оставили древнее дело свое,

И были суровы их лица.

И что-то такое в нем было от них,

От тяги к покою и крову,

Что сам по себе заплетается стих

И жизни скрепляет основу.

И гусь, словно пава, поплыл по воде,

Животным подобием плуга,

Равняя крылом борозду к борозде

На пажити водного круга.

Казалось, он плыл к неземным берегам,

И мира привычный порядок,

Качнувшись, поплыл по озерным кругам

И стал непонятен и сладок!

Тяжелым плечом раздвигая залив,

Он пел, напрягаясь, как пахарь,

Темнея среди обездвиженных ив

Застиранной серой рубахой.

Повеяло в сердце нездешним теплом,

И бабы, всплакнувши немного,

Припомнили все, что сияло в былом

И вечно хранилось у Бога.

Веселые дни на коленях отца,

И тяжесть косы на затылке,

И белый платок потолка у лица

В родильной горячей парилке.

И бабам уже никогда не забыть

Явления мира иного,

И будет их мучить, и жечь, и томить

Поэзии вещее слово.

Нежность

Хлебе Сладчайший, уврачуй уста сердца моего,

да чувствую во мне любви Твоея сладость!

Амвросий Медиоланский

Только нежность, только нежность

И немножечко восторга.

Роковая неизбежность

Скудных лакомств Горпромторга.

Горка липкой карамели

И дешевые пастилки —

Всё, что в детстве мы имели

За бутылки, за бутылки.

Ах, смешная продавщица,

Мы-то знали: там, на складе,

За коробками томится

Слон зефирный в шоколаде.

Нам об этом сторож милый

Каждый вечер у окошка

Говорил, как из могилы,

Обещая дать немножко.

Нам казалось: в целом мире

Не найти воздушней сласти!

Шоколадные зефири —

Горпромторговские страсти.

Так через земной прилавок

В страшных опытах съедобных

Открывалась Божья слава

И восторги преподобных:

Евхаристии прекрасной

Отдаленное обличье,

Без единой смертной гласной

Славословное величье.

Но мое стихотворенье

О тебе, моя родная,

Только нежность и терпенье,

Только участь неземная.

А хотелось бы, хотелось

За коробками, на складе,

Вытирать платочком белым

Твои губы в шоколаде.

Запасные дары

Посвящается богадельне им. царевича Алексея

В подъезде старушками пахло,

В железных кастрюлях цветы

Томились в предчувствии Пасхи,

Как в ветхом пределе скоты.

Прожженный диван на площадке

В табачном дыму угорал.

Сверкали Иудины пятки,

И Бог на кресте умирал.

Пожарная лестница в небо

Рвалась параллельно душе.

Но это сравненье нелепым

В Пяток показалось уже.

Звонок кукарекнул трикраты.

Тяжелая бухнула дверь.

И вздрогнул во сне прокуратор:

Покоя не будет теперь.

Хозяйка без лишних вопросов

Пустила меня за порог,

Платком запечатала косы,

И комнату высветил Бог.

На столике, сдвинув лекарства,

Я грешной рукою открыл

Свидетельства Божьего Царства

Под вздохами ангельских крыл.

Молитвы прослушав сурово,

Старушка под епитрахиль

Склонилась и плакала снова

О детях погибших Рахиль:

«В колхозе работала, пела,

Плясала. Роскошно жила!»

Я шил исповедное дело,

А Правда сжигала дотла.

Сухарик Причастия в чаше

Оживотворил кипяток.

И сердце божественных брашен

Вкусило в Великий Пяток.

С причастницей, с вербной сестрицей

Простившись, я вышел в подъезд.

За башнями темной столицы

Виднелся заснеженный крест.

Машины сверкали боками,

Пугая прохожих за так,

И не было между веками

Зазора хотя бы с пятак.

Старуха закрыла фрамугу,

И в малосемейной глуши

Псалом потянула по кругу,

Не чувствуя в теле души.

И время, и память, и вечность

Всё мимо сознанья текли,

Качая бетонный скворечник

На зябнущей ветке земли.

* * *

На сельском кладбище среди сварных оградок,

Цементных столбиков с задачками на счет,

Наивных надписей и сиротливых грядок

Мне, как живущему, все мирное поет.

Поют тюльпанчики в железном обрамленье,

И пироги поют, вобравшие, как твердь,

В себя земную соль трудов и вдохновенья,

И то, что в простоте мы называем «смерть».

И облака с утра галдят без передышки,

И где-то на краю, в провалах черных дыр,

Убогий электрон, как будто из-под крышки,

Тонюсенько пищит, оправдывая мир.

И как же мне не петь, когда кругом веселье?

На этом кладбище такая благодать!

Здесь каждый божий день справляют новоселье,

Сажают цветники и учатся считать!

И весь объем небес, испытывая тягу

Движения земли, поет о том о сем,

И вышитый крестом погост, подобный флагу,

Нарядной ветхостью скрывает глинозем.

Но я не буду петь. Молчат на пепелище.

Безмолвствует душа у гробовых ворот

И, приходя сюда, не обретает пищи,

А только всех друзей по имени зовет.

Братский памятник художникам Васнецовым

Два зеленых человечка

С медными боками

У музейного крылечка

Говорят с веками.

По насесту пьедестала

Мелкими шагами

Они топчутся устало

Вместе с голубками.

То налево, то направо

Ходят друг за дружкой…

Вот она, земная слава,

Медная полушка!

На виду у всех прохожих

Их существованье

На гражданский акт похоже,

То есть на прощанье.

По ночам они, как с блюдца,

Пьют луны заварку.

Может, все же приживутся,

Одолеют Парку?

Я не против монументов.

Надо — значит надо:

Для старушек и студентов

На аллеях сада.

Сядешь рядом, в сень дубровы,

Отдохнешь сердечно

И с беспечностью здоровой

Затрубишь о вечном.

Господи, пошли немного

Радости нездешней.

И классического слога,

И скворца в скворешню!

Спят младенцы под покровом

Греческих традиций.

Пахнет кренделем медовым,

Кофейком с корицей,

Духовитым шоколадом,

Лавром и газоном.

Все живет одним укладом

На пространстве оном.

Жизнь кудахчет газировкой,

Лезет из бутылки.

Солнце крепкой монтировкой

Потчует затылки.

На скамейках дремлют бабки

В вязаных жакетах.

Детвора играет в прятки

На исходе лета.

А у братьев на запятках

Маятно и сиро.

Хлыновская моя Вятка,

Кировская лира.

Письмо с Кавказа

Мама, ты получишь похоронку,

Думаю, недели через три,

Распишись и отложи в сторонку

И с моей душой поговори.

Завтра в планах новая атака,

Будет давка у небесных врат.

Поле загустеет красным маком,

Только Бог ни в чем не виноват.

Каждого Он встретит как героя

И Победой наградит за смерть.

Ненависть железом землю роет,

А любовь распахивает твердь.

Ты сюда не езди с извещеньем,

По вагонам не ищи меня,

«С возвращеньем, сын мой, с возвращеньем» —

Так скажи у Вечного огня!

В храм придешь — платком чернее смоли

Головы своей не покрывай,

После жатвы колосков на поле

Хватит на солдатский каравай.

Общей болью, как пасхальной чашей,

Дух скорбящий будет примирен,

Птичьи гнезда на вершинах башен

Оградит содружество знамен.

Материнский подвиг твой окончен,

Нынче Бог печется обо мне.

И звучат божественней и громче

Голоса убитых на войне.

Иона

…и был Иона во чреве этого кита

три дня и три ночи.

Ион. 2:1

Опустело вагонное чрево.

Я один. Никого больше нет.

Волны плещутся справа и слева,

И закрыт на замок туалет.

Как улитки, свернулись матрасы,

Облепили кораллы окно.

Вес удельный моей биомассы

Тянет душу на самое дно.

Жребий брошен, и рыжей телицы

Теплый пепел не выест глаза.

Над цветком ассирийской столицы

Собирается в небе гроза.

Ниневия сильна и богата,

И поэту в уме не сложить

Тот прожиточный минимум злата,

Чтоб достойно сатрапам блажить.

Этот город стоит на шарнирах

И качается, как акробат.

На словах ему служит полмира,

А на деле он лыс и горбат!

Он готов ежегодно седмицу

Свои персти в шкатулке хранить

И в шелковых хитонах молиться,

Жемчуга собирая на нить.

А в моей незабвенной Отчизне

Дети сладкий жуют поролон,

И железная проволка жизни

На граненый накручена лом…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сквозь потухшую линзу природы

Замаячил порядок иной.

Расступились летейские воды,

Это, видно, послали за мной.

Проводница зевнула открыто,

Положила на столик билет.

«До свиданья, пустое корыто,

Где три дня полоскался поэт!»

Солнце било в глаза с непривычки,

На платформе снежок подмерзал,

И, ныряя под мост, электрички

Теребили гудками вокзал.

Гость

Прот. Леониду Сафронову

Гость пришел. На ботинки его

Я смотрю как на черные дыры.

И мне хочется больше всего

В темный лес убежать из квартиры.

А потом оказалось: не гость,

Старый друг из деревни транзитом.

Он привез виноградную гроздь

В стеклотаре, лозою повитой.

Он расскажет: такие дела,

Мол, шатался всю ночь по округе

И стихов написал до зела,

Если хочешь, прочтем на досуге.

Мой ответ будет — праздничный стол

И ночлега земное гнездовье.

Разве нужен поэтам рассол,

Когда мир занесен в предисловье?

А поутру заварим чаек

От души и продолжим сказанья,

Так что жизни солдатский паек

Станет сладостней, чем подаянье.

Этот день не раскрошишь, как хлеб.

Не прольешь, как вино, ненароком.

Друг прищурится, словно ослеп.

Вдруг застынет, подобно пророкам.

И, обнявшись, как числа в дробях,

Потрясая друг друга за плечи,

Эту жизнь, эту смерть, этот прах

Оправдаем, как повод для встречи.