Жила-была принцесса…

Жила-была принцесса…

Стихи

«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт…»

(Памяти уфимского поэта Михаила Зимина)

 

В марте 2018 года исполняется пятнадцать лет с того дня, когда этот мир покинул поэт и журналист, выпускник филфака БашГУ 1984 года Михаил Иванович Зимин (1960–2003). Он родился в Черниковке в простой рабочей семье. Любовь к слову и литературе привела его в 1979 году на филологический факультет университета. Тогда там работал цвет уфимской гуманитарной интеллигенции: Лев Григорьевич Бараг, Вера Сергеевна Синенко, Ромэн Гафанович Назиров, Талмас Магсумович Гарипов, Давид Семёнович Гутман и другие. От них Миша почерпнул не только глубокие знания, но и любовь к научной работе. А в студенческой жизни он особенно сдружился с тремя однокурсниками: Игорем Мешковым, Вячеславом Головым и Сергеем Спатаром. Позже их стали называть «нашими мушкетёрами», среди которых Миша, как мы его все называли, был «Арамисом». Его все любили не только за эффектную и благородную внешность, но более за ту красоту души, которая в наше время встречается всё реже, грозя исчезнуть совсем. В годы учёбы в университете он, как и его однокурсники, пробовал себя в разных видах искусства: был актёром в театре-студии «Гротеск», а в 1984 году снялся в главной роли в любительском фильме по рассказу В. Распутина «Рудольфио».

После окончания вуза Миша работал в различных уфимских и стерлитамакских газетах. Но профессия журналиста не была для него главной, поскольку самым важным делом своей жизни он считал поэзию. Наше поколение росло на стихах Владимира Высоцкого и Булата Окуджавы, Николая Рубцова и Иосифа Бродского, но в девяностые и нулевые годы в отечественной литературе воцарился постмодернизм, и многие пишущие бросились в этот омут. Миша много занимался теорией стиха и экспериментами в стихосложении. Но он никогда не был постмодернистом, поскольку слишком хорошо знал и любил русскую и зарубежную классику, начиная с античности и до наших дней. К тому же, несмотря на внешнюю мягкость, он обладал твёрдым нравственным стержнем и неразменными принципами. Его, как мне сейчас кажется, больше привлекала философская лирика, часто маскирующаяся в его творчестве в озорное скоморошество.

В те времена опубликовать свои стихи молодым и неизвестным поэтам было чрезвычайно трудно. Приход гласности и свободы печати только усугубил эту ситуацию, поскольку на страницы газет и журналов хлынул бурный поток ранее запрещённой литературы. До конца своей короткой жизни Миша опубликовал в самиздате два или три небольших сборника, а об его творчестве даже в Уфе знали лишь несколько его знакомых. В последние годы жизни он сблизился со своим научным руководителем по отделению журналистики, профессором Валерием Вениаминовичем Пугачёвым и пробовал себя в преподавательской деятельности, читая спецкурсы на филфаке ВЭГУ.

Драматизм его творческой судьбы заключался в том, что он вошёл в поэзию тогда, когда у большинства его современников пропал к ней интерес. Даже среди филологов в те годы серьёзное увлечение литературой чаще всего считалось пустой тратой времени, а редкие исключения из этого правила ходили в чудиках и маргиналах.

Реализовал ли он свой поэтический дар? Думаю, что да. Поскольку для меня звание настоящего поэта не связано с членством во всевозможных писательских союзах или тиражами опубликованных книг. Поэзия – это особое мировосприятие, основанное на вечности во времени и бесконечности в пространстве. И те, кто обладает этим даром, не исчезают вместе со своей физической смертью, а продолжают жить в своих стихах до тех пор, пока остаются язык и люди, которые его понимают.

 

Пётр Фёдоров, выпускник филфака БГУ 1984 года, сотрудник библиотеки

БГПУ им. М. Акмуллы

 

 

* * *

 

Счастлив и рад, на маскарад, еду –

придумай наряд!

Чтоб подошел к лету.

Чтоб подошел к твоим глазам, моим мыслям.

Чтоб был скроен точно по нашей жизни.

Счастлив и горд наперекор всему свету.

На маскарад – рад не рад – еду.

Только молчи и не снимай маску –

словом одним можно спугнуть сказку.

Не называй сгоряча любовь коварной –

она то меч в руке палача, то в цирке коверный.

Счастлив и горд наперекор всему свету.

На маскарад рад – не рад – еду.

Счастлив и рад, на маскарад еду –

придумай наряд.

Чтоб подошел к снегу.

Чтоб подошел к твоему «да»,

моему «нет», легкой улыбке в ответ.

Счастлив и горд наперекор всему свету.

На маскарад – рад не рад – еду.

 

 

* * *

 

Быть таким, каков есть, так просто,

Ведь естественен луг

и логично естественен космос,

заключенный в кольцо твоих губ…

 

 

Кто есть who?

 

Положу книгу на стол,

скучный роман о скучной жизни.

Не закрою дверь комнаты в общежитии,

не отдам ключ от двери вахтеру –

все это я обычно делаю.

Сяду в автобус для авиапассажиров,

в аэропорту куплю билет,

насколько хватит денег –

чем дальше, тем лучше,

куда – все равно.

И только потом, когда

выйду в незнакомый город,

пойду по незнакомым улицам,

вглядываясь в незнакомые лица,

можно будет подумать:

как я здесь оказался,

как выбираться,

и стоит ли делать это.

Что я такое? Кто я такой

и зачем?

 

 

* * *

 

«С каждым годом

люблю тебя больше.

И ты меня – больше».

Чем становимся ближе,

тем дальше

друг от друга

нас уносят

наши дороги

и на более долгое время

разлучают наши дела.

Закон сформулировать даже 

можно: пропорционально 

расстоянию между нами

растет сила

нашей с тобой любви.

Пока она несмышленыш,

Любовь –

общий ребенок.

А вырастет из пеленок?

 

Не выросла. Был выкидыш.

 

 

* * *

 

К сожалению, ни на этом, ни на том свете

нет никого и ничего, что и кого

стоило бы бояться.

Нильс Бор

 

Я занят, милая, проверкою на вшивость мирозданья.

Занятия бывают хуже у мужчин.

Домой приходишь, будто бы с заданья

косяк усталых желтых субмарин.

Косяк и выкуришь, к дверному прислонишься,

в стенном проеме стоптанного дня.

Как хорошо, что больше не боишься

ты ни за себя, ни за меня…

 

Милая. Все образуется.

Образины преобразуются 

в благообразные образы,

пусть пока не в образа.

Учись отличать сразу

алмаз от страза.

 

 

* * *

 

Жила-была принцесса.

Шила жемчугом

и месила тесто.

Принцессы того времени

не гнушались житейского бремени

и могли пойти к эшафоту

в шарфе собственного изготовления.

Жила тихо.

Пела птаха.

Ждала принца.

Дождалась.

Он уехал

И отрекся.

Но она не отреклась.

Покатилась голова.

Вот такие вот дела…