Журнальный мир

Мирная жизнь

Итак, я дома. Утром меня разбудили Борис Неудатченко и Степан Васюков, пришедшие проведать. И только мы начали разговор, как я услышал, что в хату идут какие-то женщины. Через минуту к нам вошли тётка Василина Трегубова со своей племянницей Наташей Сердюковой и ещё две соседки.

Все вошли, поздоровались. Я взглянул на Наташу: «Какая ты взрослая стала». Она засмущалась и спряталась за тёткой. Одета была в спецовку тракториста, потому что шла на работу в МТС. Одна из соседок сказала: «Теперь тебе, Вася, жениться надо. Ищи невесту». Я ответил: «А зачем её искать? Вот она», — и показал на Наташу. Та совсем засмущалась.

Мы немного поговорили, и Наташа с тёткой ушли, а вместо них пришли другие соседи. В этот день мне позавтракать удалось аж перед самым обедом, а односельчане всё приходили и приходили до самого вечера. Всем хотелось повидать меня, узнать, не встречал ли я кого-то из их родственников: сына, брата или отца, а кому-то было просто любопытно посмотреть на меня живого. Все слышали, что начинал я службу на Западной границе, где шли жестокие бои.

Я рассказал о том, как на моих глазах погибли Адам Хмелёв и Семён Алейников. От Стефана Довталенко никаких известий не было. Приходила его мать, но и я ничего о нём не знал. Вероятно, он, как и я, тоже попал в плен. Известие от него пришло уже в самом конце войны. Николай Жолтенко, мачехин сын, ушёл воевать перед самой оккупацией и теперь находился где-то на Западном фронте. Борис Неудатченко был, как и я, инвалидом — попал под бомбёжку, получил ранение, у него тоже не было ноги.

На следующий день, вечером, мы с Ваней и Зинаидой пошли в клуб, вернее, на то место, где раньше был клуб. Вместо него теперь зияли развалины, но молодёжь всё равно тянулась сюда. Людей собралось много. Пришла и Наташа. До войны мы вместе с ней участвовали в художественной самодеятельности. Она и тогда была красивой девочкой, а теперь и вовсе расцвела. С этого вечера мы стали с ней встречаться.

Теперь она работала в МТС на комбайне «Коммунар». Я же пока оформлял пенсию по инвалидности, сидел дома и залечивал раны. Дедушка мой, Митрофан Акимович, ещё был жив и находился в Ливоновке. Он и помогал мне залечивать раны. Они потихоньку затягивались. Дома сидеть без дела было невмоготу, и я решил пойти работать в колхоз. Главным бухгалтером в нашем колхозе работал Фёдор Ильич Сердюков, Наташин двоюродный брат. Он предложил мне идти работать кассиром и по совместительству центральным учётчиком. Я согласился.

Примерно через неделю после своего возвращения домой я поехал в Успенский райвоенкомат. Военкомом был герой Советского Союза подполковник Беспятов. Его назначили на эту должность после выписки из госпиталя, когда немцев погнали с Кубани, а его предшественник ушёл на фронт. Военком пригласил меня в кабинет, и я подал ему свои документы. Он попросил помощника найти моё личное дело. К моему счастью, архивы сохранились, хоть здесь и были оккупанты. Подполковник открыл моё личное дело. Там находился документ, присланный из гродненского филиала артучилища, датированный ноябрём 1940 года. В нём значилось, что мне присвоено звание воентехника второго ранга. «А теперь, — сказал военком, — это называется техник-лейтенант».

Он расспросил меня о том, где я воевал, где получил ранение и что собираюсь делать дальше. В конце беседы предложил пойти работать в военкомат. Я отказался, ссылаясь на своё ранение, но он попросил не торопиться с отказом и подумать. На том и разошлись. Военком выписал мне удостоверение о снятии с учёта для оформления пенсии, и я поехал домой.

20 июля 1944-го мы с Наташей расписались в сельском совете и она стала Пухальской. Жить начали у нас, вместе с мачехой, Зинаидой и Ваней. Из МТС Наташа уволилась и пошла работать в колхоз, в полеводческую бригаду. Мачеха моя с первого дня невзлюбила Наташу, постоянно была ею недовольна, старалась чем-то загрузить, хоть та и приходила с работы уставшая, а Зинку свою жалела и во всём ей потакала.

Не выдержав такого отношения, в конце октября Наташа ушла жить от нас к своим родителям. Денег, чтобы купить свою хату и жить отдельно, у нас с ней не было, и я стал искать в округе подходящую работу с квартирой. В декабре Ваню и ещё одиннадцать человек призвали на службу в армию. Вместе с ним ушли служить Василий Сердюков — Наташин брат, Андрей Сердюков, Николай Козырев, Дмитрий Кубраков, Василий Косов, Николай Трегубов, Алексей Артёменко, Филипп Гальчанский, Стефан Горбаенко, Гавриил Быбченко и Иван Стукалов. Ваня попал на советско-иранскую границу, а Наташин брат Василий — на Дальний Восток.

Был конец года. В колхозе убирали кукурузу. Сначала женщины её ломали на корню в поле, потом привозили в клуб, где сгружали и чистили. Чищеную кукурузу сдавали государству. Возили её на грузовых автомашинах в город Армавир. Там, у железнодорожного вокзала, сделали приёмный пункт. Машины были из Армавирской автоколонны. Шоферами, в основном, работали женщины. Наташа была сопровождающей — возила документы на сданную кукурузу, а я по-прежнему трудился бригадиром и заведующим в избе-читальне.

Перед самым Новым годом нас с Наташей позвал к себе в гости дедушка. Он жил со своей семьёй на самом краю Ливоновки со стороны Пантелеймоновки. Его хата была самая крайняя. Жены, бабы Верочки, дома не было — ушла к кому-то в гости, Алексей уже жил со своей семьёй отдельно.

Дедушка угостил нас сотовым мёдом, а тёще моей после сказал, что она может за нас больше не беспокоиться — мы будем вместе до конца жизни.

Новый год мы встречали в городе Армавире вместе с Наташей, в её компании. Там была и Наташина сестра — Мария. После Рождества мы с Наташей перебрались в Урупский семсовхоз, что под Советской. В тот день я приехал на грузовике за ней, а она как раз затеяла стирку. Пришлось мокрое бельё сложить в ванну и досушивать его уже на новом месте жительства.

Нам дали квартиру в кирпичном доме, в центре станицы Советской. Кроме нас там жила ещё одна молодая семья. В одной комнате располагались мы, а в другой — наши соседи. Я пошёл работать в совхоз комендантом, а Наташа — в огородную бригаду, где до весны не было работы.

Весной мы перешли в другое жилище — на окраине совхоза. Это была хата, разделённая коридорчиком на две квартиры, по две комнаты в каждой. Во второй квартире жила местная продавщица.

Стал я завхозом-комендантом на центральной усадьбе совхоза. Работа была вроде и не тяжёлая, но ответственная; кроме того, нужно было много ходить. Ещё требовалось заниматься заготовкой дров для совхозных квартир (а их было много), решать все хозяйственные вопросы. В итоге от этой должности я отказался и устроился слесарем по наладке инструментов в МТМ.

Я делал плоскогубцы. Здесь работать было полегче, да и заработок оказался неплохой. Мы с Наташей уже немного пообустроились. Денег нам хватало, а кроме зарплаты получал ещё и пенсию по инвалидности.

Весной 1945 года к нам в совхоз для прополки сорняков дали сто человек военнопленных немцев. Переводчика в совхозе не было, а я понимал и немного говорил по-немецки. Тогда главный агроном совхоза уговорил меня пойти к нему кучером, чтобы помог ему разговаривать с немцами. Мне гарантировали такую же зарплату, как у слесаря.

В мае совхоз должен был послать одного человека на курсы вулканизаторщиков в армавирские лагеря, где содержались пленные немцы. Там была очень хорошая мастерская, в которой изготавливали вентиляторные ремни для тракторов и машин. Я пошёл к директору совхоза и попросил его направить на эти курсы меня. Директор с радостью согласился, потому что совхозу был нужен такой специалист, а желающих ехать учиться не было.

Учёба на курсах начиналась третьего мая, и я поехал. Там встретил Андрея Кирилловича Берестова. В лагерях он работал слесарем. Попал туда, когда возвратился из плена — его почему-то после освобождения отправили не на фронт, а в лагерь — теперь уже свой.

Теперь думаю, что мне тогда в партизанском отряде очень повезло с Яковом Захаровичем. Отправь он меня через линию фронта — и я бы подобной участи не избежал. Андрей уже был расконвоирован и жил в землянке. Он и взял меня к себе на квартиру. На курсах я проучился до девятого мая, а рано утром девятого вышел из землянки и услышал автоматную стрельбу и крики «Ура!».

Я пошёл в сторону мастерской. Там было много народу: и те, кто учился, и те, кто охранял пленных немцев. Меня поздравили с Победой. Так я узнал, что закончилась война.

В этот же день возвратился домой в совхоз. Мы продолжали работать в совхозе. Я по-прежнему работал комендантом и по совместительству ездовым у агронома. Себе в хозяйство мы с Наташей приобрели бычка, выменяв его на двух тёлочек, которые были у нас, и купили бричку. Я подрабатывал, перевозя людям скошенное с полей сено домой. За работу мне сеном и платили: за семь перевезённых стожков восьмой был моим. Мы оставляли сена столько, сколько надо для бычка, а остальное продавали. Так что у нас и корм для бычка был, и деньги.

В начале июня демобилизовался отец. Возвращаясь домой, он заехал к нам. Привёз нам с Наташей подарки, стал уговаривать вернуться домой, в Пантелеймоновку. Наташа туда возвращаться не хотела, но меня отец уговорил, и в итоге она тоже согласилась. В конце июня мы вернулись в Пантелеймоновку, где я пошёл работать в наш колхоз «Октябрьский труд» бригадиром, а Наташа — в полеводческое звено на прополку сельхозкультур. Жить стали опять с моими родителями, но начали строить свою хату. Мой отец взялся нам помогать. А четвёртого декабря у нас с Наташей родился первенец, которого мы назвали Владимиром.

А Николай, мачехин сын, дошёл до Берлина. В конце мая пришло извещение: «Пропал без вести», а после этого — его последнее письмо. Все терялись в догадках, куда же он пропал? Возможно, убили где-то в развалинах Берлина, а возможно, оказался плену. Тогда ходили разговоры, что некоторые наши военные, поддавшись на агитацию американцев, переходили в американскую зону с тем, чтобы уехать в Америку. Там, дескать, жизнь получше, чем у нас.

Отношения с мачехой и отцом у меня так и не сложились. Деньги, которые мы с Наташей скопили, ушли на погашение долгов по налогам, которые скопились у мачехи. Она без зазрения совести потратила их, несмотря на то, что у нас на руках уже был маленький ребёнок и мы начали строить свою хату. Со строительством нам помог тесть Ивана Трегубова, который в Карачаевке работал лесником. Иван был Наташиным двоюродным братом, его мать, тётка Василина, приходилась Наташе тётей, а потом мы взяли Ивана ещё и крёстным отцом Володе.

Кумов тесть помог приобрести нам лес для хаты, и мы старались побыстрее её достроить. Помогали нам и Наташины родители. Первая хата наша была турлучная (Прим. ред — «турлучная», т.е. «саманная» (каркасно-лепное строение, построенное из смеси глины, соломы и навоза) — понятие, использовавшееся на Кубани), но это уже было наше собственное жильё. Хотелось побыстрее перейти в свой дом, поэтому по любой погоде старались что-то сделать на своём подворье.

Однажды я промок до нитки под проливным дождём и заболел. Сильно болела спина в области поясницы. Дедушка сказал, что это у меня почки воспалились. Сказалось ещё и то, что когда я был ранен и полз к линии фронта по канаве с ледяной водой, сильно застудил их. И дедушка принялся за моё лечение. Он поил меня травяными отварами и читал надо мной молитвы. В Бога я не верил и смеялся, когда дедушка начинал шептать молитву. Тогда дедушка сердился и говорил: «Нэ смийся, каттив жулык, бо нэ поможэ!». Не знаю точно что, но что-то помогло, и я постепенно выздоровел.

Бычка своего мы держали вместе с родительской коровой в одном сарае. В первое время мачеха старалась утром пораньше встать и управиться, чтобы мы не ходили в сарай, а потом мы заметили, что наш бычок начал быстро худеть. Оказалось, что свою корову она кормит хорошим сеном, а нашему бычку даёт объедья после коровы, и я стал утром вставать пораньше, чтобы кормить его хорошим сеном, ведь у нас другого тягла кроме него не было, а нужно было и сено возить, и дрова заготавливать.

Весной 1947-го мы переехали жить в свою хату. При переезде случился неприятный казус. Отец в то время работал в кузнице с дядькой Виктором Добровольским. Перед самым обедом до прихода отца с работы мы с Наташей начали грузить свои вещи на бричку. Сначала погрузили дерезовые столбики, которые приготовили для изгороди, и тут пришёл на обед отец. Он сначала зашёл в сарай, а потом с руганью начал сбрасывать с брички колья. Мы сразу ничего не поняли, а потом из его криков выяснилось, что он ищет доску, которую мачеха намеренно спрятала в сарае, прикрыв её объедьями сена. Я так и не понял: для чего она это сделала. Отец в ярости бросил в меня кол, который только одним чудом пролетел рядом. Мне на помощь поспешил дядько Виктор. Он прибежал и начал стыдить отца, а тот, когда я понял причину его ярости и нашёл в сарае спрятанную доску, посидел немного, опустив голову, а потом, без обеда, ушёл с дядькой в кузницу. Мы с Наташей быстренько погрузили на бричку свои вещи и уехали в свою хату, а колья так и остались лежать возле отцовского двора.

Рядом с нашей хатой был большой сад, в котором росли вишни и абрикосы. Наташа сушила их впрок. Не у всех росли абрикосы, а год был неурожайным и голодным. Наташа делилась с соседями сухофруктами, а они за это приносили кто мисочку кукурузы, кто ещё какие-то продукты. Сами мы как-то и перебились бы, но у нас был маленький сынок, которому было пока не понять, что кушать нечего. Мы купили ишака, которого привязывали в саду. Володя, если кто-то его обижал, приходил к ишаку, лежащему под деревом, ложился на него и, плача, жаловался своему ушастому другу. Тот только ушами шевелил.

Я по-прежнему работал бригадиром в полеводстве, а Наташа, пока Володя был маленький, устроилась няней на детскую площадку. А 28 февраля 1948 года у нас родилась дочь, которую назвали Диной.

Начались весенне-полевые работы, а потом и летние, и мне нужно было много ходить. От нагрузки на культе стали открываться раны, и мне пришлось бригадирство бросить. Я пошёл работать на молокоприёмный пункт Ливоновского молзавода. Нужно было принимать молоко от колхоза и населения. Работы было много, и нам добавили штатную единицу. Я взял себе помощником Наташу. Володя ходил на площадку, а Дина сидела дома, под присмотром бабушки Паши, Наташиной мамы. У нас в хате была русская печь, на которой Дина и обитала. Наташа вбила гвоздь возле самого потолка и, завязав на Дине поясок под самыми ручками привязывала его к гвоздю. Получался своеобразный поводок, по которому она ходила по печке. Так она у нас на печке и жила, пока не научилась ходить, а потом её, вместе с братом, отправили на площадку.

Осенью 1949-го Алексей, младший дедушкин сын, вместе со своим семейством решил уехать в горы, в верхнюю Пантелеймоновку. Дедушка уже болел и ехать туда отказался. Тогда Алексей посадил своего отца на бричку, уложил его вещички и привёз в Пантелеймоновку к старшему сыну — моему отцу, а сам вместе с матерью и своим семейством уехал в горы. Дедушка их больше не видел.

Вот так мы и жили, радовались жизни, растили детей и работали. 21 августа 1950-го у нас родился сын. Назвали мы его Александром, а ласково — Шуриком. И в этом же году, в сентябре, сбылась моя мечта — меня послали учиться в Краснодарскую сельскохозяйственную школу на курсы председателей колхоза. Я отучился в ней два года, потом школу переименовали в техникум, и я, доучившись ещё год, в 1953-м получил диплом агронома.

Вместе со мной учился Наташин брат Прокофий. В это время наш колхоз «Октябрьский труд» слился с Ливоновским колхозом и стал называться «Производительской сельскохозяйственной артелью-колхозом им. 3-го Интернационала». В него же влились и три остальные колхоза нашего МТС. Контора находилась в селе Новоурупском (бывшей Ливоновке), в здании с часами, которое стояло в центре села. Здесь располагались кабинеты председателя, бухгалтерии и зал заседаний. В домике напротив находился сельский совет. Впоследствии, уже в начале 60-х, контору перенесли в село Трёхсельское, где построили под неё большое и светлое здание.

В период учёбы я отыскал Якова Захаровича, который жил теперь в Минске и работал при ЦК компартии Белоруссии. Некоторое время мы с ним переписывались, и он даже в 1952-м собирался приехать к нам в гости, но потом что-то помешало и поездка не состоялась. Он прислал в нашу школу архивную справку о том, что я участвовал в партизанском движении. Наташа сохранила эту справку и письмо, её сопровождавшее, а вот остальные письма со временем потерялись, и переписка наша как-то сошла на нет.

(продолжение следует)