Журнальный мир

В 1953 году после длительной болезни умер мой дедушка. На его похороны приехали Алексей с женой и моя бабушка, которая так и жила в горах у тётки Клавдии. Это была наша с ней последняя встреча. Бабушка поплакала, что у меня нет ноги, порадовалась, что хорошо сложилась моя семейная жизнь и что она может спокойно умереть, потому что мы с Ваней в порядке.

Ваня тоже был женат, и у него рос сынок Коля. Клавдия уже второй раз была замужем. От первого, неудачного, брака у неё был сын Володя, 1947 года рождения. Во второй раз она вышла замуж за карачаевца, семья которого жила в той хате, где теперь жили бабушка и Клава с Настенькой. Фамилия карачаевцев была Эбзеевы. Они были богатыми и их ещё до войны репрессировали, увезли куда-то в Казахстан.

Из всей их большой семьи выжили только двое: Амарби, за которого вышла замуж наша Клава (бабушка с Клавой звали его на свой лад — Амурбием), и его старшая сестра. Все остальные умерли от голода и болезней. В хате был сделан тайник, в котором Эбзеевы спрятали всё самое ценное, а в хату, когда поняли, что их репрессируют, пустили жить бабушку с девчатами. Амарби Батулбиевич вернулся домой в 1953-м, почти сразу после смерти Сталина. Поселился он на квартире, через несколько дворов от бабушки.

Клава к тому времени уже жила со своим маленьким сыном. Она ему понравилась, хоть и была старше лет на восемь. Амарби стал приходить к ним в гости, по вечерам встречал Клавдию с работы (а работала она на каком-то маленьком заводике), играл с её сыном в футбол на полянке.

Ходил он прихрамывая. В Казахстане пас овец и, упав с лошади, поломал себе ногу. Кость срослась неправильно, в результате этого он остался хромым. Впоследствии говорил, что благодаря этой травме и выжил. После падения с лошади его положили в больницу, где хоть как-то, но кормили, а дома есть было нечего. Все его родственники, за исключением сестры, умерли от голода.

Амарби был вежливый и обходительный, чем и завоевал бабушкино сердце. Через несколько месяцев сделал Клаве предложение, и бабушка не была против. Они расписались в сельском совете, и Амарби перебрался к ним. Он вскрыл тайник и после этого они зажили безбедно. Клава оставила работу, и уже после смерти бабушки, в начале 60-х, у них родилась дочь Зарима.

После учёбы я год работал заместителем директора совхоза «Надёжнинский» Отрадненского района. В станице Надёжной в апреле 1954-го родилась дочь Светлана. Теперь у нас с Наташей стало четверо детей. Старший, Володя, уже ходил в школу, а школа здесь была далеко, и мы решили вернуться в Пантелеймоновку. К этому времени колхозы укрупнили и наш «Октябрьский труд» стал отделением в колхозе имени III-го Интернационала.

Колхозная усадьба находилась в Трёхсельском, первым председателем был Василий Александрович Гамаюнов, бывший директор школы. Я работал бригадиром отделения и исполнял обязанности агронома. Наташа работала в полеводческом звене, потом пару лет — заведующей детского сада.

А в 1955-м война неожиданно напомнила о себе. Обнаружился след Цимая — того, который собирался уничтожить комбрига Захарова. Вначале мы с ним случайно встретились в Лазаревке, пригороде Сочи, куда приехали с Наташей в гости к её старшей сестре Анюте. Та была уже замужем за Иваном Николаевичем Поповичем, у них была взрослая дочь Мария. Иван Николаевич держал большой сад с виноградником и подвал, в котором хранились бочки с вином. Получилось так, что он пригласил своих товарищей помочь ему отремонтировать бочки и после работы накрыл им стол. Все изрядно выпили. Я обратил внимание на одного из них. Он как-то сторонился меня, а я всё время силился вспомнить: где же я мог его видеть? И в какое-то мгновение меня как током ударило: это же Цимай!

У меня от злости даже дыхание в горле перехватило. Я подошёл к нему и, схватив за воротник со словами: «Ах ты, предатель!», стал его душить. Товарищи Ивана Николаевича едва разняли нас и увели Цимая. После этого инцидента он исчез, а мне Иван Николаевич сказал, чтобы я тоже уезжал. Мы собрались и уехали домой.

В день приезда я написал письмо Якову Захаровичу, а ещё рассказал об этой встрече нашему оперуполномоченному. Он попросил меня никому об этом больше не рассказывать и направился в Успенку, в отдел. Потом, дней через десять, приехали люди в штатском из КГБ и увезли меня на целый день. Привезли в Братковский сельский совет и заставили вспоминать всё до мельчайших подробностей. Их интересовало всё: его манеры, повадки, разговор, умение обращаться с оружием. За этот день я пережил заново и войну, и плен, и всё, что с ними было связано.

Один из приезжих хорошо рисовал, и он достаточно точно нарисовал портрет Цимая, немецкого разведчика. Меня предупредили, что это является государственной тайной и всё, о чём здесь шёл разговор, огласке не подлежит. Я дал подписку о неразглашении, а чтоб мог объяснить своё отсутствие начальству, придумали легенду. В мою бытность заместителем директора Надёжнинского совхоза там произошёл падёж коров: то ли по недосмотру скотников, то ли случайно коровы наелись некачественного корма — и вот, якобы из-за этого ведётся дополнительное расследование, по поводу которого меня и вызвали.

Наташа очень переживала, но всё обошлось благополучно и вечером меня привезли домой, сказав, что при надобности могут ещё раз побеспокоить, но больше ко мне никто не приезжал.

28 сентября 1959-го умер мой отец. Накануне вечером к нам во двор прилетел сыч и, сидя на воротах, кричал. Было жутковато. Перед утром прибежал Ваня и сказал, что нас зовёт отец. Тот уже лежал больной. Отец позвал нас попрощаться с ним. В это утро он умер.

Хоронили его на следующий день. День был дождливый и слякотный. Гроб несли на руках от двора до самого кладбища. Клавдия на похороны не успела. В горах шли дожди, и Уруп бушевал. Так что она долго не могла переправиться на наш берег. Когда же на бричке подъехала к двору, то все уже возвращались с кладбища. Мачеха осталась одна.

У Зинаиды тоже уже было трое детей: Володя — 1947-го, Вася —1953-го и Валя — 1957-го, а сама Зинаида была теперь нашей кумой, она крестила Дину. С матерью своей Зина не очень ладила, и когда мы засобирались отсюда уезжать, мачеха сказала нам: «Вы, дети, устраивайтесь, а потом, может, и меня к себе заберёте. С вами бы я ужила». После смерти отца она почти всё время болела, и за нею до самой смерти ухаживала её сваха, бабка Шапочиха.

А потом были Алтай и Казахстан. В конце 1959-го мне как ещё молодому специалисту дали путёвку на освоение целинных земель, и мы всей семьёй, в январе 1960-го, уехали на Алтай. Там я работал агрономом отделения в совхозе «Алексеевский» Ключевского района. Приехали мы туда — а там снега столько, что дома по самые крыши завалены и мороз под сорок градусов!

От станции Кулунда ехали в балке — вагончике на полозьях. В нём для обогрева топилась железная «буржуйка». Алексеевка была вся завалена снегом, только трубы торчат, из которых вьётся дым. Между домами от двора ко двору прокопаны в снегу тоннели для прохода. Детям сразу здесь понравилось. Нас временно определили на квартиру к совхозному ветврачу. Её звали Нина Карповна, а мужа — Виктором. Он работал водителем на водовозе. У них была изба на две комнаты. В одной жили сами, а вторую, проходную, отдали нам. Здесь мы простояли до лета.

Я работал агрономом отделения, а Наташа пекла хлеб из ржаной муки для подкормки телят. Весной, когда начал таять снег, началось половодье и в степи бесчинствовали проснувшиеся суслики. Они наносили большой вред сельхозугодьям, и на их отлов во время весенних каникул и по выходным организовывали школьников. За одну шкурку платили по 20 копеек. Сын Саша, которому шёл уже десятый год, тоже ходил со своими погодками ловить сусликов и зарабатывал свои деньги.

Этой весной в совхоз пришло предписание из краевого сельхозуправления: на 1/4 сельхозплощадей, предназначенных для сева зерновых, посеять подсолнечник, который здесь раньше никогда не сеяли. Его нужно было посеять квадратно-гнездовым способом. Здесь у меня нашёлся единомышленник — тракторист, тоже родом из Краснодарского края. Он был знаком с этим методом, и мы с воодушевлением взялись за работу.

Подготовили сеялку, посеяли подсолнечник. Поле было большое, всходы получились замечательные, так что к нам со всего края приезжали делегации посмотреть на них и перенять наш опыт. Поле от всходов было изумрудно-зелёным и рядки просматривались из края в край. Но, увы, нас ждало глубокое разочарование. Примерно через неделю после приезда делегаций я приехал на поле и не узнал его. Оно было чёрным. Суслики сожрали всё! Я до того расстроился, что заболел и пролежал в нервной лихорадке целую неделю.

А когда половодье заканчивалось, начинались пыльные бури. Почва здесь была песчаная и ветром несло песок. Летом была жара. Речки здесь не было, а были солёные озёра и кулундинская степь кругом. Тут мы получили письмо от Веры, Наташиной племянницы. Та со своей семьёй жила в зерносовхозе Новочеркасском Целиноградской области и приглашала нас в гости. Мы решили ехать.

В начале лета, когда дети пошли на каникулы, а в поле закончились весенне-полевые работы, мне дали краткосрочный отпуск и мы поехали в гости к Бобылевым. Здесь нам понравилось больше, чем в Алексеевке. Это была древняя земля акынов и кочевников. До сих пор многие казахские семьи жили в юртах. Кругом простиралась бескрайняя степь с древними курганами-могильниками. По высоте кургана можно было определить какого роду-племени был захороненный в нём: у знатных и родовитых кочевников — высокие, у бедных — совсем небольшие. Весной степь была как цветное покрывало от разноцветных тюльпанов, а летом — жёлто-белая. Жёлтая — от яркого солнца и выгоревшей травы, белая — от серебристого ковыля.

Совхозный посёлок стоял на берегу реки Ишим. Река была полноводная и широкая, в ней водилось много рыбы. Течение было тихое. У берегов — заросли камыша, лилий и кувшинок. Здесь река только выходила на простор и была сравнительно неширокой. В ней с ранней весны и до самых заморозков плавали стада гусей и уток местных жителей и всё лето купалась ребятня. И, конечно же, не на последнем месте была рыбалка, летом — с берега и лодки, а зимой — подлёдная. В реке водились щуки, налимы, язи, окуни, ерши, да и ещё много другой рыбы. Мы возвратились из отпуска в Алексеевку, и я написал заявление на увольнение. Меня уговаривали остаться, но я всё-таки уволился, и мы уехали в Казахстан, в Целиноградскую область, в зерносовхоз Новочеркасский Астраханского района.

В совхоз мы переехали уже в июле, почти сразу же после нашей поездки. Сначала жили у Бобылевых, а потом как переселенцы получили государственную ссуду и купили недостроенный дом. Дом был шлако-литой и тёплый, так что зимние морозы были не страшны, а зимы здесь были длинные и суровые. Я пошёл работать агрономом и одновременно заведующим лесопитомника. Мы заложили фруктовый сад и выращивали саженцы культурных и декоративных деревьев из семян в заложенном питомнике. Наташа работала сначала в овощеводческой бригаде, а потом перешла в строительную бригаду штукатуром.

Дети ходили в школу. Володя к этому времени окончил девять классов и поступил в Кустанайское строительное ПТУ. Коллектив совхоза был многонациональный. Народ — дружный, со всех уголков страны. Все друг другу помогали.

Мы завели себе хозяйство. У нас была свиноматка и корова. Корову мы купили у немцев, переселённых перед войной с Кубани. Село, в котором они жили, называлось, кажется, Армавирским. Там мы встретили сестру Ивана Бооль, бывшего мужа Марии, Наташиной сестры. По её рассказу, Иван жил в Ворошиловграде (Ред.: ныне — Луганске). Она дала нам его адрес, который Наташа отослала Вале, его замужней дочери, в Москву.

Мы работали, дети учились. Без нас на родине умерли наши близкие: Наташины отец и сестра Анюта, у меня — мачеха. Наташа очень тяжело перенесла смерть своих родных. На похоронах она не была, потому что ехать было далеко, а произошло это летом и письмо с сообщением пришло почти через месяц.

Меня поставили агрономом отделения и дали «газик», но не дали водителя. Сказали: учись, получай права и езжай куда тебе надо. Мне пришлось по вечерам учиться на водительских курсах. Это было не очень сложно, потому что ещё в армии я неплохо освоил вождение. Зимними вечерами сам преподавал на курсах трактористов, а днями составлял агротехнические карты.

Мы жили километрах в трёхстах от космодрома «Байконур», видели воочию, как взлетали космические корабли. Видели самый первый взлёт космического корабля с человеком на борту, которому, к большому сожалению, не суждено было подняться в космос: он, через небольшой промежуток времени после взлёта, взорвался ещё в слоях атмосферы. На территории полей нашего совхоза находились неглубокие степные озёра, в воды которых, по расчётам учёных, падали отработанные ступени с кораблей. Туда упали и осколки первого корабля. В этих местах были сенокосные угодья совхоза, и на уборку сена привлекали мальчишек-подростков. Там работал и наш сын Саша. Ребятне это очень нравилось, что они наравне со взрослыми неделями жили в палатках вдали от дома — в свободное от работы время купались в озёрах, доставали со дна детали отработанных модулей и мотки цветных проводков, из которых плели брелоки на ключи и кольца. Никто и не думал, что там всё вокруг заражено радиацией и таит в себе грозную опасность для здоровья.

В 1961-м наша младшая дочь Светлана пошла в школу, а уже весной 1962-го учительница обнаружила, что она плохо видит. Пришлось Наташе везти её по врачам. Поставили диагноз: близорукость, дали направление в Московский институт глазных болезней. Летом 1963-го Наташа повезла её в Москву, а там сказали: если не хотите, чтобы ребёнок ослеп — меняйте климат.

Мы ещё год прожили в совхозе. Старшая дочь Дина окончила восьмилетку с похвальной грамотой и поступила в Целиноградское педучилище. Там нашли ей квартиру за 15 рублей в месяц. Хозяева оказались из немцев, выселенных в Казахстан с Кубани перед войной. Дина успешно завершила первый курс и перешла на второй. Летом 1964-го мы с Наташей и старшие дети работали на уборке Десятого целинного урожая и все были награждены памятными медалями, а в январе 1965-го мы вернулись назад, в Краснодарский край. Пришлось покидать насиженное место, расставаться со своими друзьями. Это было нелегко. Детям тоже не хотелось уезжать. Была середина учебного года, а в новой школе неизвестно как примут: и учителя новые, и к одноклассникам привыкать.

Год мы прожили в Ленинградском районе. На первое время остановились у своих друзей в станице Ленинградской — Бурыка Антона Павловича и Марии Харитоновны, которые переехали сюда чуть раньше нас. Потом я через сельхозуправление устроился на работу — был главным агрономом в колхозе «Красное Знамя», а Наташа трудилась в полеводческом звене.

На центральной усадьбе нам дали жильё: отдельный дом. Саша и Света ходили в школу на соседнем хуторе. В сентябре Володю проводили на службу в армию. Потом, зимой, заболела Наташина мама, жившая с Наташиной старшей сестрой в Попутной, и мы решили переехать поближе к ней. Теперь поселились в станице Надёжной Отрадненского района. Здесь я работал агрономом отделения совхоза «Надёжненский». Нам дали квартиру в двухквартирном жилом доме. Соседями оказались учителя Бакановы. Валентина Ивановна была директором школы, а её муж, Георгий Семёнович, преподавал историю. У них было две дочери: Люда 16-ти лет и дошкольница Таня. С соседями мы жили дружно. Они тоже были не местными, а приехали аж с Дальнего Востока.

Летом на уборке урожая я помогал комбайнёру регулировать решёта и, неловко спрыгнув с подножки на здоровую ногу, подвернул её. В колене ощутил резкую боль, но особого значения не придал. Со временем травма стала давать о себе знать, и в 1966-м году мне в Краснодарском госпитале инвалидов Отечественной войны сделали операцию по удалению мениска. Операцию делал профессор Красовитов, сын того самого хирурга Красовитова, который оперировал меня в Горьком. Старший Красовитов был ещё жив и жил у своего сына в Краснодаре. Впоследствии госпиталю присвоили его имя.

В этом же году, 22 мая, наша дочь Дина вышла замуж здесь, в Надёжной. Она бросила учёбу в училище и уехала вслед за нами. Володя попал служить в морскую авиацию на Украине. В «учебке» освоил специальность механика ракетных установок, служил добросовестно, и ему предложили остаться сверхсрочно. Он согласился, стал прапорщиком. Так, в какой-то мере, сбылась моя мечта.

Я мечтал, чтобы мой сын стал военным. Ещё когда он был маленький и только пошёл в школу, у меня была возможность, как у инвалида и участника войны, через военкомат устроить его в суворовское училище, но Наташа запротестовала и я не стал настаивать.

Весной 1968-го мы переехали в село Новоурупское (бывшую Ливоновку). Я стал работать агрономом в колхозе имени III-го Интернационала. Наташа пошла в полеводческое звено. Света училась в местной восьмилетке, а Саша остался в Надёжке заканчивать 10 класс. До конца учебного года он жил в семье Турьянских, с сыном которых — Мишей — он учился в одном классе. Нина Мефодиевна, мать Миши, была учительницей в школе.

На 7 ноября, в день празднования 51-й годовщины Великого Октября, нас пригласили к себе в гости Шапошниковы Зинаида с Иваном. Они так и жили в Пантелеймоновке. Мы сидели за праздничным столом и обсуждали последние новости. К празднику нашим правительством было принято решение разрешить возвратиться на Родину всем бывшим военнопленным, которые по разным причинам после Великой Отечественной остались за границей и не захотели возвращаться домой. Объявился Андресон Отто, который воевал вместе с Николаем. Он в самом конце войны был ранен и попал на территорию, контролируемую американцами. Сначала уехал в Америку, а потом — в Австралию. Перед самой войной у него родился сын Роберт, которому он теперь прислал весточку. Зинаида запричитала: «А что если Николай вернётся? Что я ему дам?». Она боялась, что Николай потребует у неё свою долю наследства. На что я ей ответил: «Пусть только живой вернётся, а я с ним последней своей рубашкой поделюсь».

Первое время мы жили у моей крёстной Степаниды Лысенковой и строили свой дом. К осени достроили, поскольку помогали нам все: и родственники, и соседи. Осенью Сашу уже из нового дома проводили в армию. Он попал служить в ГСВГ — группу советских войск в Германии. Через год мы получили от его командования благодарственное письмо.

И вот теперь, спустя почти десять лет, когда дети определены и моя пенсия почти у порога, я подвожу жизненные итоги. О себе дают знать фронтовые раны, и я вынужден оставить любимую работу. Свободного времени у меня теперь через край — и я решил оставить кое-какие воспоминания о своей жизни на бумаге для своих детей и внуков.

Я считаю, что жизнь свою прожил не напрасно и, если кто-то бы мне сейчас сказал, что я могу прожить её заново и исправить всё, что посчитаю нужным, я прожил бы её так же, не меняя ничего. Может быть, кто-то скажет, что я описал далеко не всё — и я соглашусь с этим. Ведь чтобы всё описать, жизни не хватит, да и не мастер я писать, а так — дети и внуки хоть будут знать, какую я прожил жизнь и что из себя представляю.

с. Новоурупское, 1974–1975 гг.

Послесловие

Вот и закончила я работу над отцовскими мемуарами. В этом году папе исполнилось бы 95 лет. Прошло чуть больше года со дня его смерти.

Как получилось, хорошо ли, плохо ли — не мне судить. Прежде чем всё это собрать воедино, мне пришлось не один час просидеть в интернете и кое-что для достоверности уточнить. Прошло столько времени, поэтому допускаю, что, может быть, что-то с фамилиями папа и поднапутал, но в основном — всё совпадает.

Даже слова песни, которую учил в первый месяц своего пребывания на службе в армии, он запомнил с точностью до буквы. Все населённые пункты, о которых он писал, существуют. Нигде не нашла фамилии комполка Юрьева, да и вообще командного состава 75-го ГАП и 27-й дивизии. В этом ничего нет странного, и можно сделать вывод, что земля под Осовцом до сих пор хранит в себе сейф с документами 75-го ГАП. И, возможно, мой отец был последним свидетелем того, как этот сейф закапывали в землю. Да и сайты военных архивов до сих пор в разработке.

Работники архивов на запросы отвечают с неохотой, их тоже можно понять. Работают они, в основном, на личном энтузиазме и за мизерную плату. Отец так и не узнал, что после расформирования 27-й Омской, на её основе была организована 334-я, в которую он попал после соединения партизанской бригады с регулярными частями. И если бы не ранение, то он вместе со своей частью прошёл бы по тем местам, где встретил войну и, возможно, нашёл бы тот злополучный сейф с документами.

Особо хотелось сказать о моём дяде — Пухальском Иване Кондратьевиче. На службу в армию его призвали в конце 1944-го и служил он на советско-иранской границе. По его рассказам, служить там тоже было нелегко, ведь ещё не закончилась Великая Отечественная. Домой он возвратился в начале 50-х. Почти сразу же после возвращения домой женился. Окончил школу механизации, стал работать трактористом в колхозе. Работал, надо сказать, ударно, иначе и не умел. К этому и сыновей своих с детства приучал.

В колхозе ему первому доверили сесть на новый трактор К-700. Работу свою он очень любил. Во время страды не слезал с трактора по две-три смены подряд. Человеком был весёлым, остроумным, никогда не падал духом, за что в коллективе его любили и уважали. В середине 1970-х был награждён за доблестный труд орденом Трудового Красного Знамени. Председателем колхоза тогда был Кеташев Виктор Азаматович — он и возил дядю в райком партии получать орден.

А в 1978-м дядя тяжело заболел. Врачи поставили страшный диагноз — рак предстательной железы. Потом была операция, и в феврале 1982-го, в 55 с небольшим, он умер.

В день, когда умирал, попросил позвать проститься с ним своего старшего брата. Для моего папы это была невозместимая утрата. Умирал дядя в полной памяти и простился с каждым. Помню день похорон. Было студёно и морозно. Народу, из тех, кто хотел с ним проститься, пришло очень много. Дул пронзительный холодный ветер, но никто не ушёл. До кладбища — километра полтора через всё село, и к процессии присоединялись всё новые и новые люди.

При последнем прощании я впервые в жизни увидела, как рыдает взрослый мужчина. Папа плакал как ребёнок, и я поняла, какая это для него утрата. Наверное, какой-то злой рок навис над их семьёй. Ровно через одиннадцать месяцев погиб его старший сын Коля. 13-го января в лесу он пилил сухостой на дрова и его убило обломившейся вершиной дерева. У Коли уже было двое детей: Серёжа — 10-ти лет и Иринка, которой ещё и трёх не исполнилось. Так осталась Катя в 30 лет вдовой. И не вышла больше замуж, говоря, что таких, как её Коля, больше нет.

А через 16 с половиной лет после Колиной гибели, 30 июля 1999-го, погибла и Иринка вместе со своей крохой-дочкой в страшном ДТП. В этом же году, но чуть раньше, 5 марта, в ДТП погибла наша невестка Татьяна, Сашина жена. Мы втроём, с Володей и Диной, ездили на похороны в город Крымск. Теперь уже мой брат в свои неполные 49 лет остался вдовцом с пятью детьми, трое из которых — несовершеннолетние.

К этому времени мы уже жили в Трёхсельском. Папа болел, и 31 июля его приехали проведать дед Алексей Митрофанович и дядя со своей женой Ириной Антоновной. Они-то и привезли нам страшную весть о гибели Иринки. Посидели, посумовали (сумовать (из южных и юго-западных диалектов) — думу думать, размышлять. — Ред.) о том, что молодые рано уходят, потом дед попрощался с нами как будто в последний раз, и они уехали. На следующий день после обеда нам сообщили, что дед умер, получая зерно на пай, прямо на складе. Папа пережил его всего на три года и прожил свои 84. Он умер 30 мая 2002 года. Так уж вышло, что ушёл он ровно через 73 года после смерти своей мамы, нашей бабушки, Пухальской (Рубановой в девичестве) Марии Пименовны.

Далеко позади осталась та страшная война, давно нет страны Советов, в которой мы родились и выросли, но с нами осталась наша память о тех незабываемых временах и людях, живших рядом с нами, воспитывавших нас и наставлявших на путь истинный.

Мир праху тех, кого уже нет среди нас, и здоровья тем, кто ещё жив.

Пухальская Светлана Васильевна,

cело Марьино Успенского района, август 2013 г.

Письмо Захарова Якова Захаровича. Привожу текст дословно.

«Тов. Пухальский! Получил Ваше письмо и сразу же высылаю просимый Вами документ. Справку высылаю в адрес директора Вашей школы, так как на руки такие документы высылать нельзя. За это извини, но если она будет Вам нужна для предоставления в органы соц. обеспечения, то договоритесь и её пришлёт директор отделу соцобеспечения. Справку я запрашивал из партархива. В ней показано всё, что было записано с твоих слов при регистрации в партизанском отряде. Конечно, в справке нет того, что Вы являлись одним из главных организаторов перехода сотни на (слово “наш” зачёркнуто) к партизанам. Этот документ мы назовём характеристикой. Такие документы партархив высылает по запросу партийных органов, если он им потребуется, при условии, если на Вас там имеется характеристика. Этого я не помню. Вы извините, что несколько задержался о выполнении просьбы. Остаюсь здоровым, желаю удачи в новом 1952 году.

Мой адрес: Минск, ул. Советская, 39, кв. 20 (мне)».

Архивная справка, подтверждающая участие в партизанском движении.

Справка о ранении, выданная в Горьковском эвакогоспитале.