Охлупень
Охлупень
До Семена Фоминых, в народе Орлика, от всезнающей бабки Ани, веселой и неуемной его соседки, дошло «по секрету», что его вечный друг Серега Вавулин захворал. Сам Семен был у друга позавчера, в среду, по серьезному делу.
— Мы морду с ним сплели, настоящую. Как черемуха зацветет, на озеро за карасем пойдем. Горло нарочно увеличили. Моя рука, — он показал бабке свою, размером почти с весло, ладонь, — проходит. Представь, какой туда карась налезет, и линь заодно, поди!
Бабка махнула рукой: мол, не знаю, кому верить, — но все равно побежала дальше рассказывать о болезни «совсем не старого» деда Вавулина.
Семен Фоминых, в свои семьдесят пять еще не согнутый годами, был высок и костист. Отучившись в юности в ФЗУ, до пенсии работал электриком в совхозе, протягивая по деревянным столбам людям свет. Теперь же, наслаждаясь пенсией и свободой, занимался всем подряд, чего душа пожелает…
Сначала он не придал значения словам соседки, но, управившись и позавтракав, опять вспомнил о разговоре:
— Нет, схожу-ка проведаю… Все на душе спокойнее станет. Да и прогуляюсь.
Друг его Сергей — такой друг, что даже женились они, словно сговорившись, на подругах, — жил на другом конце длинной деревни. И только это, по наблюдению односельчан, разъединяло их: «А жили бы рядом, так в одной бы ограде и хозяйничали. Коммуной».
Сергей сидел по солнечной стороне забора на длинной лавке, в полбревна тесанной из целого осинового ствола. Молчал, смотрел куда-то выше дома вдаль. Семен, постояв с минуту, сел рядом. Теперь молчали уже вместе.
Первым не выдержал гость:
— Ты, я краем уха слышал, сильно захворал?
— Нет…
Семен растерянно крякнул.
Помолчали еще немного.
— То есть люди врут, что ты чуть живой? — Гость натянуто улыбнулся.
— Нет, — выпало из Сергея.
Семен крякнул снова, облизнул губы, как всегда, когда собирался говорить громко. Но, сдерживая раздражение, тихо попросил:
— Ну расскажи, что вдруг случилось… А то мне, можа, нового напарника искать — на рыбалку-то идти?
— Наверно, ищи… Ищи. Потому что приснился мне вчера сон, непонятный и страшный.
Фоминых, надув губы, облегченно выдохнул:
— Да мы же с тобой после работы выпили! Помнишь, нет? Само собой, с похмелья могло и причудиться чего. И что, поэтому теперь горевать?
Дед Сергей вскочил:
— Хоть верь, хоть не верь! Приснилась мне прабабка моя, которую никогда и не видел. Сидит простоволосая на моем крыльце, ноги босые, белые. И я точно знаю: она это, то есть прабабка моя, которой сто лет уже нет…
— Так и что? Давай помянем, и дело с концом.
— Ну, знаешь… Посидела, улыбаясь, и вдруг скрипит, как несмазанная телега, такие слова: «Собирайся сюда, сродственник далекий! Скоро брошенное в землю с первым криком победит построенное для жизни… И хватит уже тебе, если силы не достало…»
Семен, совсем не верящий в чудеса, все равно смотрел на друга с испугом:
— Не пойму, о чем ты. Или, точнее, о чем это она, прабабка твоя… Тьфу на вас обоих!
— А вон смотри. — И дед Сергей протянул руку назад, сам плавно за ней повернувшись. — Орех кедровый я в землю закопал, как сын родился, почти сорок годов назад, — и теперь кедр тот вровень с коньком крыши!
Дед Семен, тысячу раз видевший этот кедр и всегда радовавшийся, что он один такой красивый во всей деревне, сейчас осознал другову беду.
Этот кедр, посаженный как талисман на рождение сына, теперь дорос до конька Серегиного дома. И хотя дом был на высоком цокольном фундаменте, в пятнадцать рубленых в ласточкин хвост углами венцов и с далеко не низкой крышей, сильное дерево собиралось его перемахнуть!
Семен растерянно хмыкнул:
— Так, может, давай спилим? На дрова пустишь…
Дед Сергей с осуждением посмотрел на друга.
— Это на рождение сына сажено. И с ним вместе росло. И еще, может, лет сто расти будет — с ним, с Петром! Уж лучше я теперь… Сам такой узел затеял.
Тяжело повернувшись, он перешел двор и, громко топая, по привычке оббивая ноги от пыли, поднялся на высокое крыльцо.
Расстроенный разговором, словно с тяжестью за пазухой, дед Семен побрел домой.
* * *
Пришла суббота. По установленному давно — так давно, что уже и не помнили когда, — обычаю, в этот день вечером друзьям обязательно полагалась баня. Банные дни, словно семейные праздники, проходили попеременно в обоих домах. Сегодня хозяйничать по этому поводу предстояло Вавулиным, к заранее оговоренным восьми часам.
Но Семен пришлепал много раньше.
— Ты от меня лицо не вороти, — заметил он явно недовольному другу. — Дело есть по поводу твоей болезни. Лекарство, так сказать. — И без приглашения сел на лавку.
Сергей с явной неохотой, словно показывая: да ладно, уже решено, — все же сел, согнувшись и опершись локтями на колени.
Семен выдохнул и, стараясь говорить как можно убедительнее, а потому четко и неторопливо произнося слова, начал:
— Ты же знаешь, я в шестидесятые годы за границей служил… — Он настороженно посмотрел на улыбающегося друга. — И не щерься — за границей! Так вот, там над старыми домами, с такими тяжелыми черепичными крышами, почти всегда флюгера стояли: железяки в виде зверей, по-нашему. То кот, то аист, то петух… Говорили, что они даже по ветру крутились, какие не заржавели. Таких, правда, мало было… Но суть-то в том, что это же считается продолжением крыши! И если дом пониже других и, скажем, даже вроде неказистый на вид, так этот самый флигель все дело исправляет!
— Флюгер, — поправил машинально дед Сергей.
— Да какая разница, у нас-то этого сейчас нет! Но раньше, представь, было! Только называлось по-другому. Слышишь? — Семен восторженно вскочил и для большей убедительности жестикулировал руками. — Мне это дед рассказывал. А ему — еще его дед… Бревно брали длинное, домиком вырубали — и это был конек крыши. А окончанию бревна, с полметра примерно, поначалу придавали форму зверя или птицы. Потом во вкус вошли — и стали отдельную скульптурку из дерева рубить и на конек садить аккуратно. И были там медведи, волки и даже головы конские, чуешь? Высотою — как тебе твоя сила и желание позволяют плюс чувство вкуса… А называться стала такая статуя ин-ди-ви-ду-аль-ная, — он еле проговорил длинное слово, закрыв глаза, — охлупень1. Оберег то есть!
Дед Сергей, уже заметно повеселевший к концу Семеновой речи, но словно не веря еще в удачу и желая, чтобы его сомнения скорее развеялись, спросил:
— И что будем делать?
— Да вот его и будем делать — охлупень, оберег! — Дед Семен твердо ударил кулаком в ладонь. — Завтра и начнем!
* * *
С утра в столярке деда Сергея было шумно. Ведущий специалист по оберегам, коим оказался дед Семен, уверенно загибал пальцы левой руки:
— Во-первых, это не так-то просто. — Чтобы все почувствовали, насколько непросто, он, остановившись, обвел всех взглядом. — А во-вторых, не просто так… Оберег дается человеку для охраны и, понятное дело, в помощь. Но почему разные скульптуры, как думаете?
— А что думать, — влез в разговор зашедший как бы случайно ленивый и скандальный сосед деда Сергея — Василий Куличенок. — Если медведь — значит, здоровый, сильный и это… спать любит… и мед жрать…
В столярке все засмеялись:
— А если бобер, то грызть и плавать!
— А если олень — то что?..
Веселились долго, но дед Семен снова всех перекричал:
— Давайте сурьезнее, мужики! У человека проблема, а мы, как ребятишки, над пальцем смеемся…
Еще улыбаясь, все снова расселись по чурбакам — думать.
— Можно хоть закурить? Мне кажется, это поможет…
— Еще чего! Здесь опилки, пыль древесная… Дуй вон на улицу курить.
Куличенок сглотнул слюну желания и остался сидеть, сгребая сапогом горочку опилок. При всем своем неуважении к работе, пронесенном через всю жизнь, он легко загорался от чего-нибудь неизведанного, нового. Но запала хватало ровно на столько времени, сколько проходило от идеи до дела. Потом Василий резко остывал и, немного поработав уже не языком, а руками, отваливал в сторону, найдя много причин в оправдание.
— А пойдемте к Илье Ефимычу! Он же все эти дела знает наизусть. Посоветуемся — может, что подскажет?
Обрадованные старики гурьбой вывалили на улицу и, громко споря, потопали к дачнику Илье Ефимовичу, бывшему учителю истории.
Жена деда Сергея, бабка Ульяна, смотря на потянувшихся из столярки дедов, звонила по «сотику» жене деда Семена:
— Пошли куда-то… Твой, как атаман, впереди и руками все машет, как сабелью в кине! Или будто крыльями — как орел, за зайцем охотящийся. Недаром его Орликом кличут… Мой скромнее, но голову тоже задирает: чегой-то замыслил. Со стороны кажется, будто через высокий забор дорогу изучает. Куличенок и собутыльник его Резан, наверно, просто до кучи с ними, но головами тоже крутят. Ну, эти едва почуют, что надо что-нибудь делать, — вмиг слиняют, как цвет с рубахи после стирки…
Жена Семена отвечала:
— Вроде на озеро собирались… Правда, говорили, пойдут, как черемуха проснется, но может, чего проверить надумали. А вообще, пускай бегут — лишь бы вина не пили! Все какой-то задел в жизни…
Илья Ефимович вышел на крыльцо в теплой одежде и коротких валенках. Заметив недоуменные взгляды, стал оправдываться:
— Весна поздняя, у меня все тело ноет, суставы заломило, сил нет. Юношеская любовь к путешествиям теперь хондрозами огрызается… А вы ко мне каким ветром и по какому поводу?
Дед Семен долго и обстоятельно объяснял старому учителю суть дела. Куличенок тоже порывался высказаться, но его осаживали. Наконец проблема была изложена во всех деталях.
— Ну, если вкратце, то дело такое, друзья. Вообще, обереги и все, что с ними связано, отсылают нас во времена язычества… — начал Илья Ефимович.
Куличенок, показывая свою осведомленность, вставил реплику:
— Это как, еще до Бога?
— До крещения, хочешь сказать? Не только. Даже после крещения Руси христианская вера долго еще утверждалась, особенно на окраинах. Там поклонялись идолам: деревянным, каменным, глиняным. Молились им, приносили жертвы: всякую снедь, мясо, хлеб… Были идолы большие, для всех, а еще как бы личные, домашние — поменьше. А чтоб вообще всегда их с собой носить, делали обереги. Это такие маленькие деревянные или костяные куколки, помогающие своему хозяину и охраняющие его.
— А конь на крыше?
— Конь на крыше — вернее, голова коня с одной стороны, хвост с другой и углы дома как ноги — это было придумано задолго до русского мужика, тысячи лет назад. Этот образ коня олицетворял Солнце, под защитой которого и находился дом со всеми, кто в нем жил.
Деды долго молчали. Первым не выдержал виновник суеты:
— Значит, это все противу Бога нашего главного — Христа?
— Получается, так. Церковь это не приветствует.
— Ну и ладно. Тогда и без оберега проживем. — Дед Сергей, крякнув, поднялся.
Тут Илье Ефимовичу, видно, пришла в голову новая мысль, и он заговорил увлеченно:
— А почему обязательно оберег? Почему не как элемент украшения, так сказать? Одно время такое часто практиковалось, особенно в богатых усадьбах, на домах у крепких хозяев…
— Ладно, что-нибудь решим.
Мужики, один за другим пройдя через узкую калитку, а за нею сбившись по двое, направились в разные стороны.
— Слышь, Серега, давай сделаем для красоты! Почему ты сразу сдался, прямо как пацан неопытный? Если получится у тебя, я тоже бабку уговорю — мы и нам что-нибудь сподобим! Давай?
Сергей остановился, улыбнулся другу и, рубанув рукой, согласился:
— Давай!
* * *
Черемуха хватилась цвести по всей деревне враз. Наметили установить коня на крышу в пятницу, чтобы в субботу, уже не откладывая, заняться рыбалкой. Сама статуя аккуратно и очень похоже была вырублена из полутораметрового куска тополя в обхват толщиной, спиленного по договору с лесником. Тополь слишком много пушил, и уставшие бороться с пухом хозяева обещали взамен его посадить пять березок.
Здоровенный чурбан катили по деревне всем народом и, не сумев запихнуть его в столярку, поставили посреди ограды. Потом Сергей с Семеном, запретив всем, и даже Ваське Куличенку, вход в ограду, четыре дня тюкали топорами, негромко переговариваясь. На пятницу, в обед, был намечен подъем. Просмотр, само собой, с утра.
Посмотреть на статую собралось полдеревни. Виновники торжества с непривычки скромничали, зато Куличенок, одергивая за полы светлый пиджак и словно танцуя, рассказывал всем, что родилась эта идея, конечно, не без его участия.
Наконец ворота открыли, и народ восхищенно ахнул. На временной подставке стоял конь — вернее, голова коня на выгнутой шее. Словно бы шахматная фигура, но в сто раз больше. Рот в оскале, зубы в ряд, уши поджаты, и в глазах — бег. Красота!
Дед Семен скромно объяснял:
— Тополь, конечно, немного полопается на солнце, но с земли видно не будет. И по сухому можно олифой пройти или лачком каким, с цветом…
Поднимать тяжелое изделие взялись сын деда Сергея Петро с другом, приехавшие из города на машине с подъемной люлькой. Деревянную голову положили поперек люльки — и уже через десять минут конь крепко стоял на карнизе, нависающем над фронтоном. Пораженный народ, до того молча, с напряжением следивший за подъемом, разразился радостными криками и захлопал. Деды растерялись и, как заведенные, повторяли, прижимая руки к груди:
— Спасибо, спасибо, спасибо!
Когда ажиотаж спал, голос подал Куличенок, прикрывая рукой глаза от солнца:
— Я при всех заявляю, что если дело пойдет… А оно пойдет! — Он поднял над головой указательный палец. — Я на очереди третий: само собой, после деда Семена. И мне не лошадь надо, а голову барана! Поскольку баран в древней мифологии — знак ума и твердости характера!
Последних слов его никто не услышал из-за рванувшего хохота.
И смеющийся дед Сергей, забыв, что еще неделю назад собирался умирать, тоже кричал в голос:
— Барана так барана! Сделаем!
1 Дед Семен немного путает. Охлупень — это само бревно, которое служило коньком крыши. Фигуру-оберег вырубали или крепили на его конце. Видимо, поэтому Семен посчитал, что она тоже называется охлупень. — Прим. автора.