Стихи
Стихи
СТАНСЫ
Хвала великой прозябательной
Способности журденских масс!
Но их натуры занимательной
Я не поклонница как раз.
Я не ищу амёбной участи.
Дожить хотела бы и я,
Но не благодаря ЖИВУЧЕСТИ,
А СТОЙКОСТИ благодаря.
Я не желаю быть комическим
Всекоммунальным существом
Из тех, что жизнь берут КОЛИЧЕСТВОМ,
А думают, что… БОЖЕСТВОМ!
Им не понять (в горячке ловчества),
Что большинство не божество
И что надышанность сообщества
Не есть – возвышенность его.
Ты помнишь, как в икру лягушечью
Филистер гофмановский влип?
Тебе бы всё – смешки, игрушечки,
А человек пропал! Погиб!
Хоть отряхнулся он, как водится,
Вернулся к жизни и труду, –
Я ни к труду, ни к безработице
За этим типом не пойду.
Не принесут мне утешения
Ни вавилонское смешение,
Ни кухонный переполох.
Количественные решения
Не для поэта, – видит Бог!
Количественное клокочество
Несёт войну, разбой, недуг…
Кто забракует одиночество,
Тот и для общества – не друг.
Хвала могучей, прозябательной
Непотопляемости стай,
Но с их сплочённостью ласкательной
Совпасть мне, Господи, не дай!
Чем в общей бочке быть спасённою,
Втереться сельдью меж сельдей, –
Быть лучше – ветром унесенною
От времени и от людей.
1996
ПУШКИН И ВОЛЬТЕР
Не знаю: были правы иль не правы
Античности улыбчивые люди,
Но в том, что были счастливы они,
Последние сомнения гони:
На древности серебряном сосуде
Ты не увидишь пятен в наши дни.
Искусство – отблеск счастья
Не прямой.
И лишь НЕПРЕВЗОЙДЁННОЕ искусство
Отчётливей о счастье говорит;
Смелей, прямей в рог радости трубит,
Являя нам и светлый непокой,
И весь возможный мир сообщности людской
Затем, что не запальчиво, не шустро,
Не переусложнённо, не красно,
А попросту – БОЖЕСТВЕННО оно.
О, был ли счастлив наш поэт великий,
Когда, под шум древес многоязыкий,
Кумирами язычества пленён,
Он был… христианин? Но, дружный с наважденьем,
И вещим, озорным ведомый заблужденьем,
ВПОЛНЕ христианином – не был он?
Поэт, которому весна стучится в грудь,
Пока хоть так, – но счастлив будь!
Прозренье редко людям душу греет.
А заблуждение не долго длится.
Простим часы гармонии певцу;
Тому и «многобожие» к лицу,
Кто эллинских богов так близко видит лица,
Неповторимому доверясь Образцу.
Простим полуневеденье блаженных
Воспитаннику статуй совершенных!
Что вкруг него?
Античность во плоти,
Чьи духи осязаемы почти…
И сладок лёгкий хлад касаний их мгновенных.
Судьба ль тебе назначила, Поэт,
Быть одиноким даже и со свитой?
Жить отрицаньем, но… во цвете лет?
Безверие питать. Однако ж под защитой
Таинственных божеств Эллады знаменитой.
Но в миг младоязычества (игрой
Беззвучной схвачен изваяний рой
Улыбчивый…) –
«Фернейский злой крикун»
При них же… И настройку вещих струн
Фернейцу приписать так хочется порой!
Твоей прохладой, мрамор ключевой,
И свежей тяжестью листвы над головой,
И виршей звонких записью живой
Не знаешь иногда – кому обязан:
Наивным грекам?
Царскосельским вязам?
Или сарказму радостно-кривой
Усмешки вашей, искуситель старый,
Гудоновский Вольтер, насмешник сухопарый?
Святой Господь, помилуй и спаси
Людей, меж нигилизма и красы
Увязнувших, пленясь неравной парой!
Забыв, что дале – ад; забыв, что на Руси
Оглядка надобна; что ментор хитроярый
Весь круг полётов пленника следит, –
Опомнись! И спроси, доверчивый пиит:
Кто, ежели не Бог, безумца защитит?
Не поздно ли?
Тогда… Зачем так дивно веет
Теплом – ослабевающий закат
От невесомых лиственных громад,
От их цветного дырчатого мрака?
(Бывает мрак, но радужный, однако!);
Зачем ты счастлив?
Ах! Ещё успеет
Исправиться неисправимый бард!
Хоть и не Феб его накажет за азарт,
Не Пан и не Гермес, – проказливые дети,
А тот безбожный мим,
Что примешал своё изображенье к ним,
Не веруя ни в них и ни во что на свете;
Ни в радость, ни в друзей, ни в стоящих врагов,
Ни в христианских, ни в языческих богов…
О! Там, где Царское, где Павловск, Петергоф
С их европейским сном, укромным и пригожим,
Ещё не дрогнули перед лицом снегов,
Где путник всё ещё не схвачен бездорожьем, –
Легко мешает он язычество с безбожьем,
А солнечный Олимп – с вольтеровым подножьем,
Как воду и вино… И в идолах досель
Ещё равны ему Гудон и Пракситель,
Вольтер – и светлый Феб; не видит он вражды их,–
Взращённых, мнится, в родственных стихиях;
И то! – ведь лиственный един над ними свод:
За небожителя и леший тут сойдёт.
А ты, – доверчивый сын творческого жара,
Поклонник идолов от мала и до стара,
Вестимо, знамо, ты «язычник» не всерьёз!
Но блеск античных снов,
Но пир счастливых грёз,
Безверия в душе твоей смягчив удары,
Замаскирует лик надвинувшейся кары,
Не даст отпутаться от многих тонких пут…
И этот каменный потатчик – тут как тут:
Рад яды расточать и старческие чары
И жёлчный смех мешать с аккордами кифары, –
Как будто и его в Элладе с мёдом ждут!
И просят у него, почти как снисхожденья,
Немного уксусу для целей возрожденья!
Стой, пиротехник зла и учредитель смут, –
Богов не тронь! в тебе они ВТРОЙНЕ умрут!
Дела твои – не загляденье;
– Вот, – прокричит людской, хотя и поздний, суд, –
Вот верх паденья! Низ паденья!
… А годы мчатся вскачь.
Вопросы есть? О, есть!
И нечисть, как всегда, их за народ решает.
И век не устаёт умам тенёта плесть.
А для инспекции – видоков приглашает…
Что духу времени твоё вино с водой?
Гляди, – ещё не то ещё не с тем смешает
Сей ветренник полуседой!..
А что же, мсьё Вольтер, твой первый ученик?
Ты упустил его, «единственный старик».
Держись! Тебе ещё увидеть остаётся,
Как (словно брезгая достичь твоих седин)
На чернорецкий снег
Падёт ХРИСТИАНИН.
И ХРИСТИАНСКАЯ из раны кровь прольётся.
1996
ИСПОВЕДЬ «МИМОЗЫ»
Кто верит, что я «ничего не видала,
От подлинной жизни в отрыве», –
Не знает,
Что я далеко забредала
И видела почки на иве.
Я видела снег, облепивший полозья,
И зелень рассады под градом
И то, как, набычась, мотает предфозье
Цветами, растущими рядом.
Я видела:
На дождевом бездорожье,
Где нет на рябинах коралла,
Неверная почва пружинит, как дрожжи,
А верной – становится мало.
Я видела, как собеседник лукавит –
По холоду глаз его. Эка! –
Я видела даже, как многие фавят
Всю жизнь – одного человека!
«Мимозой тепличной» молва окрестила
Меня. А не в той ли «теплице»
Я видела, как замерзают чернила?
Как пишешь, надев рукавицы?
В стихах моих оранжерейность искали.
Не в этой ли «оранжерее»,
В промёрзлых углах расцветая, сверкали
Из снега и льда орхидеи?
Что видела я, чтобы хвастать так яро?
Каких-то семьсот ограблений,
Две с лишком войны, единицу пожара
Да несколько штук выселений.
Я видела:
С неба снежинки слетали
На вышвырнутые пожитки…
Помилуйте!
Это ЖИТЬЯ не видали.
А ЖИЗНЬ мы видали. В избытке!
И прописи школьные в глаз мне не суйте,
Её восхваляя суровость.
Ступайте к другим и другим указуйте.
А нам – и диктанты не в новость.
1997
РОДИНА
Лёд на берёзе подтаял чуток, –
Мшистая тень подо льдом.
Смотрится в пасмурный снежный поток
Наш покосившийся дом.
О золотые родные места!
В том подмосковном лесу
Не в переводе, а прямо с листа
Я прочитала весну…
Сослана к соснам веленьем судьбы,
К листьям берёз молодым,
Я полюбила большие дубы,
Ветер, фиалки и дым…
В сумерках серых опилки красны.
Быстро просохшие вдруг,
Щепочки светятся… Ветер весны
Рвёт медуницу из рук…
Вечер. Черёмухи выход немой.
В воздухе – с гулом – жуки.
Белые платья… Внакид – пиджаки.
Смех под гармонь…
А зимой –
Снег, перевитый на вьюжной юле,
Кровь леденящий мороз,
Толпы молящихся в солнечной мгле,
Бьющих поклоны, берёз;
Их ностальгически-нежный хрусталь,
Как бы нездешний уже! –
Коего, – словно отъехавшей, – жаль
Даже оседлой душе…
Дней протекал несжимаемый круг.
К нам не цеплялись никак
От новолуний – опущенность рук,
От полнолуний – тоска.
Разве бывали «магнитные дни»?
Что мне могло помешать
Складывать песни? Садиться на пни?
Воздухом вольным дышать?
Кольцами в омут закат уходил,
Месяцем падал на дно…
Век (не «магнитный», не «лунный») щадил
Старых и малых – равно.
Так отчего же,
Безумью под стать,
Всё исказилося вдруг?
Знать, не положено людям
Роптать,
Бурю подкармливать,
Жар нагнетать,
Плакать
И рваться за круг.
1997
ЛЕРМОНТОВ
Я русский…
М. Ю. Лермонтов
Шотландской крови в Вас – такая малость
(Хоть капля эта дивно-знаменита),
Что вряд ли вообще до Вас домчалась,
А в жилах Ваших пращуров размыта.
Вы русский. Лермы? Но уже на пятой
Ступеньке рода (сколь бы ни блестящей)
Не остаётся крови привходящей.
Вы русский. Чистый. Вылитый. Завзятый.
Вы, – сердце обжигающий стихами
Родимыми; Вы, – в ком Отчизна дышит,
Вы – русский! Даже ежели припишут
Русейший гений, выраженный Вами,
Не этой вот махине, в Вас осевшей,
А капельке, – до Вас не долетевшей.
1997
ИСЛАМ
Исламу доподлинному исполать!
Нормальный Ислам до сих пор
Ещё никогда не стремился взорвать
Страсбургский собор!
Своих мусульманин держался идей,
Закону служил своему,
И образы Будды – до нынешних дней
Ничем не мешали ему.
Так что же его переучивать стали
Пришельцы из той оскандаленной дали?
Чего не просил – за него исполнять?
Народы пасти… Самочинно детали
В колёсиках солнца – менять!!!
Ужели их всех медресе воспитали?
Корана – шакалы – в глаза не видали.
«Восток дело тонкое», да не для них…
А ты, правоверный, заутра, не дале, –
Загинешь заложником свор подрывных
И «гуру», – охаявших ране
Священный классический стих!
Но, путь потеряв в ваххабитском тумане,
Угрозу и ты усмотрела в Коране,
Земля? Ты всё грезишь? Проснуться пора:
В Европе, – в её опрокинутом зеркале,
Евангелие пересмотру подвергли!
А там – подменили Коран!
Ты видишь, как всё СОВПАДАЕТ покуда? –
Христос – «неугоден»! Разжалован Будда!
Ан – вот и Аллах разонравился «гуру»
(И людям, что «гуру» поверили сдуру).
В редчайший пустынный колодец – не плюй!
Не с Богом воюй; с демагогом воюй,
С подлогом воюй, баламут!
Зачем на Ислам ополчаться? Ослам
Понятно, что воду мутит – не Ислам,
А люди – никак не поймут!
Мы пили коктейли из правды и лжи,
Мы видели многих пустынь миражи,
Мы сами размножили их тиражи,
А всё ещё нам невдомёк,
Что есть у всего и у вся – двойники,
Которые пишут за нас дневники,
Которые сталкивают материки,
Которые травят Восток!
И рвут, и кромсают кромсанием рьяным
«Святое писание» вместе с Кораном,
Чтоб, Западу вздыбленному под стать,
«Продвинутость» – глыбе Востока придать.
Но «Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И с места они не сойдут».
А коли сойдут – ни за грош пропадут
И друг друга в веках не найдут.
Что ж. Если их звёзды закатятся дружно,
То это, наверно, кому-нибудь нужно?
Не зря же, – лаская «отдельную личность», –
Мятежные стаи жрецов
Так возненавидели СВОЕОБЫЧНОСТЬ,
Что с целых народов стирают, – сдирают! – ЛИЦО!
Им «личность» важна? А какие там «личности»,
Когда не останется своеобычности?
Всего-то и толку: с натурой порвав,
Раздать одинаковым маскам – права
За то, что безмозглы! За то, что безлики!
За то, что под клики,
Искусственно стравленных ими задир,
Нацелясь изгадить Зенит, испохабить Надир, –
Убили, с орбиты свели,
С карты Космоса стёрли – великий,
Единственный и прекрасный,
Таинственно-многообразный,
В часы Вдохновения Господом созданный, мир!
2001
НЕПОХОЖЕСТЬ
Зима подходит. Стало холодно,
Мосты поскрипывают сваями…
А я читаю Джека Лондона
С его Канадой и Гаваями,
С его каноэ, оморочками,
Землепроходцами, индейцами…
И вижу, вижу между строчками,
Что мы не в действии. В бездействии.
Что, по какой-то схеме ханжеской,
Нас проучили без учебников.
Что из Москвы, столицы нашенской! –
Нас вытесняют, как нахлебников.
Мы терпим от гостей гонение.
Мы кормим всех, а сами бедствуем.
Но боссы
Рассылают мнения,
Что НЕПОХОЖИХ мы не чествуем!
Что мы не ценим в них «экзотики».
Что не стремимся к ним под выстрелы…
А сами
Нас под общим зонтиком –
Всех под одну ермолку выстригли!
С цветками сами; сами – с бантами –
Зелёными!.. Протуберанцевыми!..
А нас – пустили арестантами
Под серенькими нумерациями.
Красноречивейшая «знаковость»!
Рывки, ни с чем не сообразные!
То – гнали нас за «одинаковость»,
А то опять – за то, что разные?
– Так, были ж разные?!
– Нет. Не были.
Кому куда, а вам – к банальности.
… Мой паспорт
Переписан набело,
Да нет уж в нём НАЦИОНАЛЬНОСТИ.
А нам: Рабы! Молчать! Допляшетесь!
Что было, то коровой слизано!
Национальность – не про вашу честь
И не про вас НЕСХОЖЕСТЬ писана!
Будь вы гостями, будь шахидками,
Будь ваххабитов недобитками,
Не будь вы мирные прохожие, –
Вы тоже (с нашими агитками)
Могли бы выйти в НЕПОХОЖИЕ!
И были б у вас рожи – ЛИЧНЫЕ:
Заморские! Своеобычные!
Приятные! Своеобразные!
Не одинаковые, – разные!
А вы, натуры бледно-палевы, –
Не с нами в ногу выступали вы:
Не покорились – вот и здравствуйте;
Печаль в лице –
Безродность в паспорте.
…И нас же дразнят
НЕПОХОЖЕСТЬЮ!
И нам же хвалят её лакомость!
Зачем? – у нас одно и то же всё…
Но, несмотря на «одинаковость»,
«Шагистика» нам запрещается
(Иначе вышагнем в дивизию?).
Жаль: факты – что ослы упрямые,
И результаты – те же самые,
Раз в «город Солнца» превращается
Мир, загнанный в сию коллизию:
Мы всё равно идём шеренгами,
Да не туда, куда хотели бы.
С одной и той же вилки
гренками
Нас потчуют в Радиотереме.
У всех одна и та же мыльница…
Нас в пудру смалывает мельница,
Мы общим шифром закодированы…
_______
Мне даже в то теперь не верится,
Что есть этнографы правдивые.
Когда народов не останется
(Ни лиц, ни слёз, ни луков прогнутых),
Джек Лондон
И как сакс прославится,
И как последний из этнографов.
2004
ЛИСТ ШУМИТ, А ЦВЕТЫ МОЛЧАЛИВЫ
Весенний дождь поёт, как примус –
На тысячу эпиталам!
Стекла в окне цветная кривость
Ломает каплю пополам.
Долой домашней скуки привязь!
Быстрее – в рощу! Знаю: там
Уже витает по кустам
Благоухающая примесь
Тепла и просыханья… Толпы
Черёмухи – шумят… Заметь:
Благоухать бы им и только,
А им приходится… шуметь?
То листья, – НЕ ЦВЕТЫ шумели;
Цветы и в дождь молчать умели.
1998–2004
(Публикация Павла Калугина)