Родная моя глухомань
Родная моя глухомань
Берег
А вот и берег мой родной.
Посёлок тихий за спиной,
Горы Ватрухиной кусты
И храма строгие кресты.
Река Ветлуга.
Тяжеловатый неба свод,
Стальной отлив осенних вод
И горький привкус тальника.
Ни звука и ни огонька,
И спит округа.
Лишь утки запоздавшей кряк
Порвал тишайший полумрак
Да поезд где-то далеко,
Туман – снятое молоко –
Взмутил сигналом.
Давно потушены костры,
У лодок горбики остры.
Стожара перст торчит в стогу.
Старик сидит на берегу,
И дум немало.
Тепло и свет весны былой,
С беляны посвист озорной,
Гульбу, покосы у реки
Девичий взгляд из-под руки
Припомнил старый.
– Эх, где ты, силушка в плечах
Искра в разбойничьих очах,
Тальянки сладкий говорок,
Добытчик – острый топорок,
В душе пожары?
Как в Уколове соловьи
Концерты ставили свои!
Ночами слушать был готов,
Как отвечала из кустов
Им соловьиха.
Каков базар бывал в селе!
Бывало, чай, навеселе
Вдруг задирал кого-то друг, –
Делили с Левихой подруг,
Махались лихо!
А в Воскресенском во престол
Метались рыбнички на стол
Не усидишь втроём иной,
На полсажени шириной
Нам подавали.
Что ни мужик, медведь-шатун.
Коль приласкает, пой Канун!
И бабы нынче уж не те,
Всю жизнь, как будто при посте,
Не в теле стали.
Коль Бог денёчек мне припас,
Приду сюда ещё хоть раз… –
Темнеет быстро на реке.
Подог у дедушки в руке,
Домой собрался.
– Ветлуга, матушка-река,
Хоть жизнь была и нелегка,
С тобой нам не о чем тужить.
На вольном свете любо жить…
Ну, я подался.
Глухомань
Андрею Иудину
В сугробе защёлкал валежник.
Белёсый лесной полумрак.
Не души вздыхают медвежьи –
Ель скинула шапку в овраг.
Лишь я и мой пёс, благодарный
За звонкий, морозный простор,
Вкушаем денёк, как подарок,
Под дятлов пустой разговор.
Не дерево скрипнуло – сойка.
Таков уж её позывной.
Фарфоровый, будто бы в стойке, –
Зайчишка. Метнулся – живой!
…С Каштаном опять не заметим,
Как в вечер декабрьская рань
Сольётся, и звёзды засветит
Родная моя глухомань.
Литургия
Свечку поставил по маме
И по родителям всем.
Молится женщина в храме,
Будто одна насовсем.
Чёрный платок. Очи долу.
Крылья креста широки.
Будто касаются пола
Пальцы знаменной руки.
Низко опущены плечи,
Строго очерченный рот.
Дерзко сияет подсвечник,
Тих и смиренен народ.
Тени колышутся рядом,
Свечка в руке не смигнёт,
А Богородица взглядом
Нас с прихожанкой блюдёт.
Отроком слышу я снова,
Как вознеслись к куполам
Отзвуки сердца родного,
Люди, не слышного вам.
А Богоматерь рыдает
И не стесняется слёз.
С болью с Голгофы взирает
Свят́ый, распятый Христос.
В храмы не вхож. С образами
Я объясняться боюсь.
Сороковины по маме –
Сердце щемящая грусть…
Листья над папертью вьются.
Осень. Родные края.
Мне б к аналою вернуться…
Это же – мама моя.
Сентябрь 2000 г. Троицкий храм
Каменный солдат
И памятники сходят с пьедестала.
Е. Винокуров
На лавочке бомжи смакуют пиво.
Не с бодуна ли им явилось диво:
Обломки кирпичей, куски металла,
Был памятник погибшим, и – не стало.
Ушёл солдат бетонный с пьедестала,
Речей – свечей здесь сожжено немало.
И брёл боец по улицам посёлка.
В цементных и железистых осколках.
Он ковылял и слушал разговоры:
Кто прокуроры, кто сегодня воры.
И кто герои. И его глазницы
Копировали бытия страницы.
Над мэрией он триколор увидел:
– И кто же кумачовый флаг обидел?
Знамён победных кровяные стяги
Мерещились Ивану на рейхстаге.
Машины. Люди, злые как собаки.
Растрёпанные мусорные баки,
Горельники и сорванные крыши…
И мат, и лай, и вопли воин слышит.
И мимо бедноты, воров и выжиг,
Он за посёлок, на дорогу вышел.
И, будто под разрывом яви-пушки,
Упал при виде мёртвой деревушки.
Лежал солдат в кювете, у дороги,
Отколоты и голова, и ноги.
А треснувшие губы всё шептали:
– Да разве, ж мы за ЭТО воевали?