Рожденье тишины
Рожденье тишины
Пасха
Ах, как колокольни пели-плакали,
И качался колокол небес,
Оттого что под святыми знаками
Мне сказали: Боженька воскрес!
Я, одетый к празднику «прилично»,
Как бабуся любит говорить,
Красное красивое яичко
Отправляюсь Боженьке дарить.
Он возьмёт красивое яичко,
Улыбнётся, малого обняв,
И, как мама делает обычно,
Поцелует в маковку меня.
Я приду домой и милой маме
Расскажу: яичко я отдал!
А меня тот Боженька во храме
Словно ты, скажу, поцеловал!
Я запомнил: всё тогда лучилось!
Звонко птица пела: «Динь-дилень!»
Чтобы дальше в жизни ни случилось,
Буду помнить синий-синий день,
То, как колокольни пели-плакали
И качали колокол небес!
Оттого, что под святыми знаками,
Боженька воистину воскрес!
Тёть-Агаша
Светлане Супруновой
Тёть-Агаша была глуховата.
Не наследное стало виной.
Тёть-Агашу, сестру медсанбата,
Так ушибло Второй мировой!
Только в чём и осталось живое?
Подчистую списали – не тронь!
Вот и ходит, трясёт головою,
Да корабликом – к уху ладонь.
Деток не было. Та же кручина:
Холод, слякоть, окопная грязь.
И ушёл Тёть-Агашин мужчина
От её постоянного: – Ась?
Вот и думай-гадай: не война бы,
Может быть, по-другому жила…
Тёть-Агаша – не «абы да кабы» –
Двоюро́дною бабкой была.
По субботам я ей растопляю
Печку-прачку, хотя и малец.
Из колонки воды натаскаю
За ватрушки и за леденец.
И пекла она – необычайно!
А ещё – угощала халвой!
Сядет. Смо-отрит…
Но, как-то печально…
– Кушай досыта! Кушай, мило́й!
. . . . .
Девять дней над могилкой мело…
На поминки родня собралась.
Мне послышалось, что ли?
– Мило́й!..
И её виноватое: – Ась?
Огляжусь – и с надеждой считаю,
Палец к пальцу сжимая в кулак:
– Я! Дядь-Саша! Баб-Нюра! Тёть-Тая…
А последний не гнётся никак.
Гимн весне
Пою весну!
Деревья дружно сбросят
Свой долгий сон – зима уже не в счёт!
Вздыхает всё.
И всходит. И течёт.
И одного – тепла!
Природа просит.
По узловатым веткам, по стволам
Пульсирует, вскипает и сочится!
А небо, голубей любого ситца,
Тускнеть не хочет и по вечерам.
Вздыхает всё.
Росток, что остро-перист,
Уже до полдня вытянулся в лист.
И мошкара царит.
И птичий свист.
И рыбьи косяки идут на нерест!
От них вода по берегам кипит!
Большие птицы в небе – всё по кругу.
Зелёный дятел ходит у реки
И резким криком всё зовёт подругу.
Бобры о ветки пробуют резцы.
В кустах шуршанье, гвалт в любом лесочке!
Сидят на ветках грузные скворцы
Все – парами,
Никто – поодиночке!
Ничто! Ничем!
Никак не удержать!
Всё копошится, радуется, блещет!
Земля не просит, требует рожать!
И всё родит!
Кричит!
Поёт!
Трепещет!
Изысканнейшей музыки!..
Пера!..
Мазка вернейшей гениальной кисти!..
Достойна эта дивная пора.
Но более всего
Достойна – жизни!
Одуванчик
…как желтый одуванчик у забора…
Анна Ахматова
Среди всякого прочего «сора»,
Рядовая, как будто трава.
Так и лезет, и лезет упорно
Одуванчик, окрепший едва.
Но, едва он раскроется солнцу,
Не жеманясь,
Совсем не спесив,
Он смеётся, смеётся, смеётся!
И красив.
И безумно красив!
Рожденье тишины
Ещё не самый поздний синий час.
Ещё играют краски на закате.
И так одна в одну перетекают,
Что в каждой новой – виден прошлой след
И будущей уже оттенки уловимы.
Сейчас из красок всех заметней алый цвет –
На синем – облака сгорающих пионов!
Но вот уже и он, в багровый обратясь,
Придавлен синевой – густеющей, тяжёлой,
Весь пепельным готов подёрнуться налётом,
Обуглиться насквозь и кануть без следа…
Когда, уже совсем закатно отгорев,
Исчезнут краски все, их отблески и блики,
Настанет тихий час сгущенья синевы,
Сгущенья синевы до высшего предела!
О! В нём чудесно слух способен уловить
Дыханье спящих птиц, смещения тумана,
Лишь этим утвердив, что существует мир.
Не надо объяснять, могучая наука,
Сияние светил, явленье тишины.
Пускай душа живёт восторгом и любовью!
Да будет ими мир лелеем и храним!
Не надо утверждать, могучая наука,
Что цифра – суть всего. Пускай душа ведёт!..
Все объясненья – прочь! На всё есть Воля Божья!
И тайное во всём, что Им сотворено.
Смотри, смотри! – Вон там,
Колючая, большая,
Уже взошла звезда
И, дивная,
Дрожит…