Твердь Виктора Петрова
Твердь Виктора Петрова
1
Мощное, мускульно-твёрдое слово – твердь; оно словно требует заглавной буквы – столь массивно и величаво: и твердь небесная соотносится с земной неразрывно, организуя космическое целое, даруя возможности творчества: устремлённого в небеса.
Заглавной буквы требует и поэзия Виктора Петрова: высоко несущего драгоценный факел лучших традиций, словесной силы, глубины, своеобразия…
Никаких игрищ не подразумевает судьба поэта: жизнь одна, и проживать её придётся всерьёз, даже – смертельно всерьёз, ибо все знаем, чем заканчивается предприятие.
Жизнь одна – и подразумевает она какое-то количества ледяного ветра, тяжести мороза, и – преодоления их: пусть речь о метафизическом холоде, речь о:
Железный путь спрямил указкой –
Не юг, не запад, не восток.
И, окропясь водою карской,
Взошёл, как ледяной цветок.
Но вьюга налетела чёртом,
Пророча неживой предел –
Загинули цветы несчётны,
Один лишь я и уцелел!
Приговорён к оцепененью,
Замру, умру… И злей тоски
Меня сова коснётся тенью,
Сорвать пытаясь лепестки.
Стихотворение, наименованное «Ледяной цветок», открывает книгу Виктора Петрова «Твердь»: и словно конденсирует в себе характерные меты поэтического дела поэта: жёсткая твёрдость строк, жизненная стойкость, доля метафизики, интересно дозированная – в соотношении с мерой реальности, освещаемой стихом, своеобразная сказовость, идущая от должного… да никак не всплывающего вечного Китежа…
Каждый лепесток стиха будет сиять, выверен и красив, и никакая сова современности, забитой шелухой пёстрой пустоты, не собьёт ни один.
2
Голос Петрова высок – именно таким только и можно говорить о крещенской воде, о тайне тайн, не разрешишь какую никакими научными методами-постижениями:
Ступаешь в крещенскую воду,
Наяда – моё божество!..
И накрест прорубленный створ
Грехи омывает народу.
Мы грешные – я так особо! –
Страстей и гордыни рабы.
Бежал бы куда от судьбы –
Зароком повязаны оба.
Мощно работает усечённая рифма – божество-створ: сразу рисуя сложную картину; и безжалостность к себе – со вспышкой зарока, каким связан с судьбой – словно, всколыхнувшись, выступает из целящей, чёрной, ночной, ледяной воды.
…из которой вообще, как известно, пошла жизнь.
Жизни много в поэзии Петрова: самой плазмы её – густой, как мёд, насыщенной, как научный поиск, пёстрой, как русская ярмарка.
Она различно вламывается в стихи: то историей, чьи одежды весьма изорваны, особенно – если речь о нашей, русской:
Сибирь колесовали поезда –
Вела их паровозная звезда.
Стонал, стенал столыпинский вагон.
Паду на рельсы – неизбывный стон.
Этапами гоняли русский люд.
А хлад сибирский по-медвежьи лют.
…то осмыслением креста: столь важного на Руси: хочется мечтать: когда-нибудь возмогущего поднять её – хоть тенью своею – на должную высоту:
Смотрите: мукою христовой
Искажены мои уста!
Высокая метафизика – русского видения, разумеется, – прорастает сквозь стихи поэта, набирая высоту от дерзновения мысли:
Я думал: слово – это слово,
А слово – это взлёт креста…
Так понимается слово: ныне сведённое в основном к передаточной функции; так чувствуется слово поэтом, как и должно…
А история у Петрова – точно одушевлённая: кажется – в духе философии общего дела Н. Фёдорова – поэт необыкновенно чувствует всеединство людское, где каждый, будучи целокупной индивидуальностью, является же и частицей глобальной всеобщности.
Оттого так и ощущаются стоны гонимых по этапу: будто через современность проходят их тени.
Современность, конечно, оставляет желать лучшего:
Свои пятилетние планы
Уже осмеяла страна –
Пьяны тем столицы и пьяны,
Одна только даль не пьяна.
Но и современность, какая уж есть, не тронет русской тяги к бесконечной воле.
…ах мускул русского вольнолюбья!
Ах, мощь и ширь нашенского разгула!
Отсюда и – «Гуляй-Поле», и «Богатяновка», становящаяся стихом; Богатяновка, являющаяся порой следствием оного разгула, и чередующая пивную… с тюрьмой.
Закроется моя тюрьма на Богатяновской,
И вновь откроется пивная, что была,
И срок, наверное, придёт пред Богом каяться.
Пока ж гуляй, сирень-весна!.. И все дела!
Космосом и грехом стянуто у нас национальное, родное, русское, порою скорей – расейское; бывает: и из колючей проволоки вырастают розы стихов; отсюда такие произведения, как «Срок», «Поезд»:
Поезд шёл в ночную пору
Расписанию вдогон,
И вольготно было вору
Спящий обирать вагон.
Вор в законе издалёка –
Не улыбка, а оскал,
Чёрный глаз, гортанный клёкот –
Души русские искал.
И жутко, и прекрасно, и ужасно, и муторно: но дело поэта – отделить космическое от низового, потому стихотворение завершается мыслью – острой, как биссектриса, парадоксальной, заставляющей думать на новых оборотах:
Поезд шёл, летел по свету,
Как всему и всем ответ:
Ничего святого нету –
Ничего святее нет…
3
Образ деревни, концентрированно данный в нескольких строках: образ, прослоённый жизненным свинцом: и – уходящий, как бесконечные элементы натуры, постепенно убывающие из реальности:
Баню растопили по-белому,
Жизнь крутнулась наоборот…
Баба сердобольная беглому
Ставила еду у ворот.
Сильно построенные стихи Виктора Петрова черпают материал в той же мере из жизни, сколь и из мечты: о вечном сиянии русской правды:
Я ветром по свету гоним,
И слышен поруганный гимн,
Как звон колокольный на дне –
Град Китеж, мой Китеж во мне!
Китеж, прекрасный, сказочный Китеж вечного, ещё не воссиявшего толком русского солнца: как сладко и могущественно это представление…
Впрочем, стихи Петрова больше сумрачного колорита: сгущённых красок, сильного нажима пера.
Острые звёзды Кремля
Ранили русского зверя,
И задрожала земля,
Веря Христу и не веря.
Лучше страдать на кресте,
А не поддаться расколу:
Тянется крест к высоте,
Прочее клонится долу!
Нечто потаённо-исконное, глубинное, как руда, определяющее русское бытие сильно просвечивает сквозь стихи поэта.
Как ни прискорбно, для русских характерна тяга к запредельности с неумением да и нежеланием отвлекаться на суетное: два полюса, определяющие русскую жизнь долго-долго.
Многого из того, что должно быть – нет; многого; но стихи, идущие ввысь, по световой вертикали, добавляют гармонии к окружающему миру, и стихи Виктора Петрова как нельзя лучше доказуют это.
4
Есть метафизическая высота русской деревни: связанная и с Китежем и с княжением, связанная тысячью отливающих золотом нитей с прошедшим, с традицией, уходящей, как натура, забываемой, почти забытой:
Твоя деревня, мать родная Княже!
И ночью белой нежится изба:
Полцарства – за тебя! – не за коня же:
Взамен бы только прядку отводить со лба.
Когда посмотришь снизу на меня ты,
Почудится – повелевает свыше взор…
Твоя изба так это княжие палаты,
А где я был и делал что – какой же вздор!
Свет пламенеющий, осенние листья, нисходящие на землю…
Философия избы: на протяжение веков ассоциирующейся с Русью – избы, более значимой, чем княжеские палаты.
Стихи В. Петрова заряжены силою природного слова-солнца; они вспыхивают литою вековой церковной парчой и звучат булатом: когда есть необходимость; они становятся нежнее шёлка, и режут правдой, ибо нельзя же ею, наждачной, пренебречь.
Страшные строки зазвучат о храме на холме: погубленном и разорённом:
Загублен храм на том холме,
Куда всходили мы с тобой.
И раны стен, и свет во тьме
Являли зло наперебой.
От капищ траурная гарь,
И не сбылась благая весть,
Но там, где осквернён алтарь,
Не зря гнездо соколье есть!
Страшные – но ведь птичье гнездо наполнено светом жизни в неменьшей степени, чем всё остальное пространство, и продолжение жизни, явленное в стихе, воспринимается врачевателем упомянутых ран.
…Как своеобразно увидена рысь, точно становящая символом таинственного леса: и взгляд её мерцающе-текучий, словно отвечает немыслимым тайнам мирозданья, таящимся везде:
Я знаю, в том лесу гуляет рысь,
Большая кошка, вольное созданье.
И смотрит рыжая подолгу ввысь,
А звёздное таится мирозданье.
Поэзия Петрова держится высотой: мирочувствования, входящего в стихи образным строем, высверком мысли, огнём правды, плазмою жизни, и насыщенность стиха разнообразием всего поражает, предлагая свой космос.
5
Под сенью русского размаха вызревает, дабы соком истечь, трагедия, и поэт, чья чувствительность может соперничать с сейсмографом, ощущает её и в красках разгула, захлёста, ярой силы:
Гулеванит Гуляй-Поле –
Шашек дикий пересверк!
Батька думает о воле
И подковывает век.
Вишни кровенеют рясно,
Белый снег убит во рву.
Кто за белых? Кто за красных?
Я за зелену-траву!
Располосовано будет тело Отчизны, и многое уйдёт, и пейзаж деревни сделается тёмным, тяжёлым…
Виктор Петров удивительно чувствует русское, даже потаённое, даже как будто едва проступающее пунктиром в подспудных слоях истории.
Тут двойственно: с одной стороны – сияющий Китеж, так и не поднявщийся из-под метафизических вод, с другой – деревня, всё глубже и глубже погружаемая в оные…
Полюса, определяющие русское бытие, тяжелы, и совместить их не получается – подобно тому, как тяга к подвигу в русских сильнее желания кропотливо и нужно собирать… к примеру, табуретки.
Стихи В. Петрова сильно стянуты волокнами метафизики: необходимость осмысления яви зажигает свет внутри оных волокон:
Сказал победитель: «Восславь…»
Я славил не сон – славил явь,
И звёздному верил огню,
И мир весь держал за родню.
Тут и вселенство русское: всеединство – так сильно выраженное философом Фёдоровым: поэтом всеобщего дела…
Китеж, глубоко спрятанный в каждом из нас, прорывается замечательными лучами-строками стихов, коли речь о поэте: и Виктор Петров, сильно и ярко представляя современную поэзию, даёт образы, налитые светом смысла и наполненные тою мерой глубины, что свидетельствует о степени поэтического дарования…
6
Бои, битвы, Армагеддон…
Неистовство шумит в поэзии Виктора Петрова; взмывает вверх, тянет знамёна к неведомым полюсам:
Он схлестнулся крест-накрест с тобою
И земные отринул пути.
И, распятые общей судьбою,
Разве можете с неба сойти?
Было то, что ещё не бывало,
А что было – рассыпалось в прах…
Ты руками его обвивала
И в подлунном и в прочих мирах.
Миры множатся, отражаясь один в другом; и вот уже поминается – «Мой род Аввакума Петрова»: кажется, действительность, банальность её объёма не могут удовлетворить Петрова, взбирающегося всё выше и выше…
Гудения, занятое у сфер, сила, способная сокрушать крепостные стены…
Даже ноты лирики, звучащие в его стихах, своеобычны: точно изъяты из боёв: столь же естественных, сколь и необходимых:
Милая, гладишь меня по щеке –
Я, как всегда, небрит навсегда.
После заблудишься ты вдалеке,
И обомрут мои поезда.
Он громоздит свою лествицу к небу – Виктор Петров; и лествица эта тем вернее, чем гуще звук, чем правдивее он связан с напластованием истории, веры правды…
«Твердь» В. Петрова, вышедшая в издательстве журнала «Юность», разлетается мощными словесными лентами, испещрёнными письменами бытия и мысли (как знать? может быть, именно она и определяет первое), закручивается турбулентно, продуваемая онтологическим ветром, и, повышаясь и повышаясь, завершается стихотворением «Иордань», занимающим свет у фаворского:
Иорданской водою омылась
И забыла, что было вчера.
Солнце белое – высшая милость –
Осветило мои вечера.
… Мне бы тоже омыться – по-русски! –
Вифлеемскую зрея звезду…
И ворочаю плечи до хруста –
Иордань прорубаю во льду.
Тотально – тяготея к предельной ёмкости строки, и добиваясь оного – поэт вбирает действительность и запредельность в свою книгу.
Тотально – многоствольным лесом – или стрельчатым органом звучит она: великолепно-живая.
И слово Петрова, адресованное вечности, касается ныне людских сердец: дабы не ороговели совершенно от бесконечного напластования сует.
7
Пышная и яркая, как ярмарка, неистовая, как стихия бунта, отдающего то Пугачём, то Стенькой, трагическая, как умирающая деревня, поэзия Виктора Петрова включает в себя многое: русское, коренное, поднимающееся ввысь, становящееся всеобщим…
Возникнет Китеж: бездной и символом, красотой и надеждой: Китеж, вечно сопровождающий русскую реальность мечты.
О, русскому сердцу многое будет родным: и боль, проходящая сквозь него, есть боль за весь мир: оскорблённых, поруганных…
Очень русское, очень из Достоевского чувство-ощущение моделируется Петровым с очевидной и жёсткой чёткостью, и… нежностью…
Парадоксальное сочетание?
Да нет, для нашего мировосприятия вполне логичное.
И сквозь безнадёжность: пепельно-предельную, казалось бы, пробиваются лучи, несущие солевую силу надежды.
Неистовство закипает-зацветает в строках Петрова: оно зацветает садом высоты, благородной пеной белейших цветов покрываясь – ибо не бывает так, чтобы раны были сплошными… Исцеление должно грянуть!
Духовное исцеление Отчизны, слишком заблудившейся в потребительских переулках.
Легенды, мелькая пёстрыми полосами, оживают фрагментами в поэзии Петрова, сообщая ей новые краски, давая дополнительную силу.
Строка ёмкая: как хорошее хозяйство; строка мускулистая, как мужество героя.
И поэзия, предложенная Виктором Петровым, сочетая в себе множество высоких свойств, зажигается суммами подлинных стихотворных звёзд.
г. Москва
(«Поэтоград», №8, 2021)